Происхождение Второй мировой войны - Тышецкий Игорь Тимофеевич
Точно так же несостоятельна версия о том, что советская помощь не была оказана из-за позиции Польши и Румынии. Да, эти две страны боялись (и не без оснований) даже временного присутствия Красной армии на своей территории и отказывались пропускать ее. Да, Литвинов не раз говорил, что советские войска не будут проходить через Польшу и Румынию без согласия последних (хотя Ворошилов утверждал обратное). Да, Литвинов просил Францию оказать давление на Румынию, чтобы та согласилась пропустить Красную армию. Франция делала это, но без особого успеха. И, наконец, да, Чехословакия уважала позицию Румынии и считалась с ней. Все это так. Но по мере развития Судетского кризиса, подход Румынии стал меняться, чему в немалой степени способствовало улучшение советско-румынских отношений. Румыны понимали, что вслед за Чехословакией они могут стать следующей жертвой Германии. (Поляки почему-то надеялись, что до их страны дело не дойдет.) Весной-летом 1938 года Румыния, несмотря на протесты Германии и Польши, фактически закрывала глаза на пролет над ее территорией военных самолетов, закупленных Прагой в Москве. 16 сентября Литвинов сказал своему старому знакомому, американскому журналисту Луису Фишеру, что «румыны не так враждебны по отношению к чехам, как поляки, и, вероятно, разрешат нам пройти» 452. Румыны там же, в Женеве, уверили советского наркома, что, если разразится война, они ни в коем случае не встанут на сторону противников СССР 453. Но что интересно, сам Литвинов, несколько раз встречавшийся в сентябре с румынским министром иностранных дел, ни разу (!) не затронул вопрос о пропуске советских войск 454. Это можно объяснить только одним — советский нарком желал сохранить свободу рук и не хотел, чтобы позиция Румынии официально изменилась. Потому что тогда оправдывать бездействие было бы нечем.
Еще многие современники событий тех лет были убеждены, что истинной целью большевистской России являлось развязывание войны на Западе. Аттолико полушутя-полусерьезно уверял Гендерсона по пути в Мюнхен, что «коммунисты упустили свой шанс. Если бы сегодня они перерезали телефонные провода между Римом и Берлином, война случилась бы» 455. Так думал не только итальянский дипломат. Чемберлен писал своей сестре о желании России развязать войну на Западе и втянуть в нее Англию, намекая при этом на данные британских спецслужб 456. Никаких прямых доказательств этого с тех пор так и не было опубликовано. Базировались подобные заключения, главным образом, на страхе перед большевистской концепцией мировой революции и деятельностью Коминтерна. В одной из бесед Гитлер как-то заметил Чемберлену, что «в отличие от Германии, чья идеология предназначена для немцев, советская идеология является статьей экспорта» 457. До середины 1920-х годов большевики действительно пытались вызвать революции везде, где, по их мнению, для этого созрели условия. С тех пор Советскую Россию на Западе опасались и старались всячески ограничить ее участие в мировой политике. В 1930-е годы публичные выяснения отношений между НКИД и Коминтерном ушли в прошлое. Литвинову удалось создать в СССР традиционное внешнеполитическое ведомство, мало чем отличавшееся от аналогичных учреждений других стран, и выстроить цивилизованную дипломатическую службу. В Европе, однако, понимали, что не Литвинов определяет международный курс Советского Союза, и, в какой-то степени по инерции, продолжали опасаться дестабилизирующей идеологической составляющей советской внешней политики.
В любом случае говорить о стремлении СССР способствовать возникновению войны на Западе допустимо лишь на уровне предположений. Возможно, что-то могли бы раскрыть документы тех лет (причем не НКИД, а Политбюро ЦК ВКП(б)) из закрытых российских архивов, но пока они остаются недоступными для историков, все рассуждения на эту тему являются спекуляциями, хотя и не лишенными логических обоснований. Но вот о чем говорить вполне уместно, так это о нежелании Советского Союза самому ввязываться в войну на стороне Чехословакии. Тем более без участия Франции. Президент Бенеш, который никак не мог добиться от советского правительства четких ответов на свои вопросы, после одной из встреч с советским полпредом на завершающей стадии Судетского кризиса горько обронил своему секретарю, что русским нельзя доверять. «Если они втянут нас в войну с Германией», сказал Бенеш, то бросят «выкручиваться дальше самих» 458. Показательной стала последняя просьба Бенеша о помощи, которую Александровский назвал «воплем отчаяния». Чешский президент обратился с ней к советскому правительству 30 сентября в 9:30 утра, уже после того как узнал о подписанном в Мюнхене соглашении. Но Бенеш даже тогда все еще говорил о «возможном сопротивлении» 459. Ему надо было срочно узнать, на какую помощь СССР он может рассчитывать после того, как Франция умыла руки? Ответ из Москвы гласил, что Чехословакия может «рассчитывать на помощь при любых обстоятельствах». Вот только пришел он 3 октября, когда немецкие войска уже вступили в Чехословакию 460. И опять не содержал никакой конкретики.
Александровский посчитал, что Бенеш рассуждал так: «Втравлю СССР в войну, СССР имеет хорошие шансы остаться победителем, а Чехословакия имеет шансы получить решение о своем существовании в рамках кардинальных и всеевропейских решений вопросов, которые возникнут в результате новой мировой войны» 461. Возможно, именно так Бенеш и думал, но Советский Союз не дал «втравить себя в войну». Формально, после отказа Франции сражаться СССР имел на это право. Но по сути, после стольких заверений, что Советское государство ни при каких обстоятельствах не бросит своего союзника, позиция, занятая СССР, была двусмысленной. Обещая помочь, Советский Союз ничего не сделал для выполнения своих союзнических обязательств. Тот факт, что СССР привел в боевую готовность ряд западных военных округов, ничего не меняет.
В те дни, в условиях возможного возникновения европейской войны, так поступили многие страны. Полную или частичную мобилизацию объявили Англия, Франция, Бельгия, Голландия и ряд других государств, которые сражаться не собирались.
Есть еще одна интересная гипотеза, которая имеет право на существование, но также нуждается в документальном подкреплении. Суть ее состоит в том, что в советском руководстве существовали различные точки зрения на Судетский кризис. Главные коммунистические идеологи во главе со Сталиным по-прежнему горели желанием раздуть мировую революцию и рассматривали Чехословакию как начальный ее этап. Конфликт с Германией мог, по их мнению, подтолкнуть чешский пролетариат к активным действиям. В конце августа для выступления перед чешскими коммунистами на эту тему в Прагу приезжал посланник Коминтерна и доверенное лицо Сталина А. А. Жданов 462. В принципе, такие мысли были не чужды многим советским коммунистам ленинско-сталинской школы. Тот же полпред Александровский, человек здравомыслящий и образованный, сообщал в Москву 20 октября, что «сейчас компартия могла бы вывести на улицу весь народ одним своим словом» 463. Но Литвинов не относился к сторонникам «мирового пожара», и это стало в дальнейшем одной из причин его отставки. Советский нарком был приверженцем идеи европейского мира и коллективной безопасности. И, насколько это было возможно, проводил собственную линию, заключавшуюся в сдерживании Гитлера без большой европейской войны. (Например, когда Германия в марте 1936 года ввела войска в Рейнскую зону, Литвинов надеялся, что Франция не ответит военными мерами, поскольку это означало бы, по его мнению, начало европейской войны 464.)
23 сентября Литвинов сообщил в Москву из Женевы: «Считая, что европейская война, в которую мы будем вовлечены, не в наших интересах и что необходимо все сделать для ее предотвращения, я ставлю вопрос, не следует ли нам объявить хотя бы частичную мобилизацию (судя по всему, нарком был не в курсе, что приказ об этом уже отдан. — И. Т.) и в прессе провести такую кампанию, что заставила бы Гитлера и Бека поверить в возможность большой войны с нашим участием» 465. То есть политика Литвинова явно отличалась от линии, намеченной Сталиным и Ждановым. Фактически советский нарком предлагал блефовать так же, как это делали англичане и французы. Хотя этим сходство его позиции с той, что занимали Галифакс и Бонне, ограничивалось. Литвинов никогда не предлагал умиротворить Гитлера за счет передачи Германии Судет. И в этом тоже был парадокс. Ведь с октября 1917 года Советская Россия была твердой сторонницей права наций на самоопределение. Примат нерушимости государственных границ появился в советской политике уже после войны.
