Происхождение Второй мировой войны - Тышецкий Игорь Тимофеевич
Интересно, кстати, что все переговоры с иностранными послами в Берлине в самые напряженные дни 11-13 марта вел отставленный еще в начале февраля Нейрат 252, тогда как новый министр Риббентроп находился в Лондоне, куда он вылетел еще 8 марта для вручения отзывных грамот. Гитлер предписал новому министру оставаться в британской столице 253, где англичане продолжали именовать Риббентропа послом. 9 и 10 марта Риббентроп еще получал в посольстве адресованные ему лично донесения из Auswartiges Amt, которые посылал статс-секретарь министерства Георг фон Макензен. Однако последний готовился в это время принять посольство в Риме, и у него хватало своих забот. К тому же Макензен был женат на дочери Нейрата, временно вернувшегося в министерство как раз 11 марта. Так или иначе, но в последующие несколько дней Риббентропу пришлось довольствоваться лишь общей информацией, поступавшей в лондонское посольство. Не исключено, что это была маленькая месть со стороны Нейрата. Для тщеславного Риббентропа такое положение было, конечно же, унизительно. Трудно сказать, зачем Гитлеру понадобились все эти игры с оставлением Риббентропа в Лондоне и временным возвращением Нейрата на Вильгельмштрассе. Возможно, фюрер посчитал, что в острой конфликтной ситуации иметь опытного Нейрата под рукой предпочтительнее и бывший министр сможет скорее убедить иностранные державы не вмешиваться. Правда, Нейрат, как и прежде, был сторонником мирного аншлюса 254. Однако он быстро сориентировался и понял, что в случае с Австрией переубедить Гитлера не удастся. «Давайте доставим ему это удовольствие, — посоветовал Нейрат возмущенному Папену, требовавшему отказаться от применения армии. — Он столько лет мечтал о том, как войдет в Австрию во главе своих дивизий» 255.
Некоторые неудобства во время аншлюса доставляла Германии лишь Франция. Германского посла в Париже Йоханнеса фон Велчека периодически вызывали на Кэ д’Орсе, где ему «выражали озабоченность» по поводу политики Германии в Австрии. Однако посольство Германии не воспринимало это всерьез. Там резонно полагали, что «гарантией независимости Австрии могли бы служить лишь статья соглашения в Стрезе, которое умерло, и некоторые обязательства Лиги Наций, которая бессильна» 256. Германский посол обычно отвечал на все французские протесты тем, что «Австрия и Германия являются одной большой семьей и хотели бы самостоятельно разобраться в больших или маленьких семейных спорах, без советов со стороны» 257. В Берлине на протесты Франсуа-Понсе тоже не обращали особого внимания. Немцы прекрасно знали, что Италия и Англия не будут вмешиваться в германо-австрийский конфликт, а действовать в одиночку Франция не решится. Соотношение сил за последние годы изменилось не в ее пользу. На встрече с Шушнигом 12 февраля Гитлер прямо заявил австрийскому канцлеру: выступать против Германии «сейчас для Франции слишком поздно» 258. К тому же в самый ответственный момент Франция в очередной раз осталась без правительства — 10 марта кабинет Камиля Шотана ушел в отставку, а новый, во главе с Леоном Блюмом, появился лишь трое суток спустя. В результате Франция, которая, как заявлял еще в феврале министр иностранных дел Ивон Дельбос, «не может игнорировать судьбу Австрии» 259, банально «проспала» сам аншлюс. Хотя Франции вряд ли удалось бы предотвратить его даже при наличии правительства.
Советская Россия наблюдала агонию Австрии со стороны. Конфликт не затрагивал напрямую советские интересы, да и личность Шушнига вызывала в Москве мало симпатий. В Кремле помнили, что Коммунистическая партия Австрии была запрещена еще при Дольфусе, так что опираться в этой стране большевикам было не на кого. Австрийские власти с подозрением и неприязнью относились к Советскому Союзу. Даже на грани потери Австрией независимости, в конце февраля 1938 года, Шушниг в выступлении по радио говорил, что «из границ Европы надо исключить СССР, не допуская его влияния на европейские дела» 260. Понятно, что при таком подходе обращаться к Москве за помощью австрийский канцлер никак не собирался. Тем не менее Литвинов пристально следил за развитием событий в Центральной Европе. Он получал в целом точную информацию и грамотные оценки ситуации от советских дипломатов из Англии, Франции и Германии. Свое отношение к аншлюсу Литвинов выразил в известном сообщении для советской печати, где говорилось о «военном вторжении в Австрию и насильственном лишении австрийского народа его политической, экономической и культурной независимости», а также о готовности «приступить немедленно к обсуждению с другими державами в Лиге Наций или вне ее практических мер, диктуемых обстоятельствами» 261. За этой формулировкой стояло стремление советского министра найти решение проблемы мира в рамках системы коллективной безопасности, которая к тому времени уже изжила себя и воспринималась со скепсисом не только на Западе, но и в самом Советском Союзе. Сталин санкционировал выступление Литвинова в советской печати в какой-то степени по инерции, хотя к этому времени вождь уже разуверился в Лиге Наций. К тому же в те дни, когда в центре Европы совершалось поглощение одного государства другим, мысли Сталина гораздо больше занимал проходивший в Москве судебный процесс по делу «правотроцкистского блока». Вождю было не до Австрии.
Теперь на очереди стояла Чехословакия. Строго говоря, многие в Европе ожидали, что Гитлер начнет территориальные изменения на континенте в другой последовательности. В самой Германии тоже готовились к иному сценарию. Еще 5 ноября 1937 года Гитлер провел секретное совещание с высшим военным руководством и Нейратом. Там фюрер в течение двух часов говорил об исторической миссии Германии, о нехватке ресурсов и продовольствия для будущих поколений немцев, рассуждал о недостатках опоры на собственные силы и необходимости возврата колоний, отобранных после мировой войны, сравнивал будущую германскую империю с римской и британской, пытался теоретизировать. Можно представить, как скучно было выслушивать все эти «откровения» малограмотного оратора таким образованным людям, как Бломберг, Фрич или Нейрат. Но главное было не в «теоретических» изысканиях Гитлера. На совещании 5 ноября он впервые в официальной обстановке заговорил о неизбежности будущей войны и определил ее крайние сроки — не позднее 1943-1945 годов. «Никто сегодня не знает, какой будет ситуация в 1943-1945 годах, — сказал фюрер собравшимся. — Ясно одно — мы не сможем ждать дольше» 262. Все это чем-то напоминало дежа-вю — декабрь 1912 года, Потсдам, совещание военных у кайзера. Разговоры о том, что войну с Францией, Англией и Россией надо начинать через полтора года, поскольку дальше ситуация будет меняться не в пользу Германии. Разница заключалась в том, что в декабре 1912 года военные полностью поддержали кайзера, а в ноябре 1937-го — Бломберг и Фрич возражали, говоря о неготовности противостоять объединенным силам своих возможных противников. Сомнения были и у Нейрата 263. Возражали они, правда, осторожно и не по существу, но идея войны в Европе всем троим явно не нравилась. Через три месяца Бломберг, Фрич и Нейрат под разными предлогами были отправлены в отставку.
На том ноябрьском совещании Гитлер много раз упоминал Чехословакию и Австрию без всякой привязки к их немецкому населению. Причем в случае с Чехословакией каждый раз говорилось о стране целиком, а не только о Судетах. Речь шла исключительно о ресурсах, продовольствии и стратегических выгодах. «Для улучшения наших военно-политических позиций, — разъяснял Гитлер своим генералам и главному дипломату, — первоначальной целью должны стать одновременно Чехословакия и Австрия, что позволит снять угрозу нашему флангу в случае любых возможных действий против Запада... Включение этих двух стран в состав Германии с военно-политической точки зрения принесет существенные преимущества, поскольку будет означать исправление и улучшение границ, освобождение сил для других целей, возможность создания дополнительных военных подразделений, общей численностью до двенадцати дивизий» 264. Иначе говоря, Гитлер не счел нужным употреблять в узком кругу своих приближенных доводы о «единстве немецкого народа». Он говорил исключительно о завоевании Германией военно-политического верховенства в Европе. Разговоры же о «защите прав немцев» велись с осени 1937 года ведомством Геббельса. Они носили пропагандистский характер и маскировали истинные намерения нацистов. С их помощью, во-первых, пробуждались «патриотические» чувства всех немцев, достигалось единение нации, а во-вторых, они удачно формировали тот комплекс проблем, который можно было предложить для обсуждения Западу.
