Виктор Криворотов - Русский путь
Этот механизм развития, резко отличаясь от европейского (индустриальная цивилизация), связанного с борьбой классов и сословий, дает представление и об особом пути России со специфической ролью элиты, воплощенной, в частности, в государстве.
Что касается марксизма, его историческая методология в основной своей части относится, строго говоря, лишь к индустриальной капиталистической Европе и ее корням в доиндустриальном мире. Будучи по своей природе универсальным методом исследования, марксизм, тем не менее, требует коренной трансформации, чтобы выявить закономерности постиндустриальной истории. Изучая цивилизации первого типа, мы увидим, что в рамках их социальной и властной структур возникает насилие в его непосредственном или административно–законодательном виде, порождая бесправные и способные лишь к бунту «низы». Что же касается «верхов», или управляющей элиты, то она, узурпируя всю полноту власти и прав, узурпирует и саму способность к политическому развитию.
Жизнь человека при авторитарной власти такого типа разворачивается, как мы уже писали, в рамках корпоративного общества. Развитие осуществляется усилиями творческого меньшинства — элитой у власти или на периферии системы, которая поставлена перед лицом исторического вызова других государств. Цивилизации первого типа не знали классовой борьбы, ибо классов еще не существовало, а возникающие сословия были достаточно бесправны и подавлены, чтобы составить конкуренцию правящей элите. Вот почему последним вы-' ходом ДЛЯ НИХ был лишь всеразрушающий бунт — «бессмысленный и беспощадный» — в противовес Той борьбе, конструктивным выходом из которой становилось Появление институтов гражданского общества в Европе. В этой ситуации движущей силой исторического Процесса становится особая диалектика взаимодействия элиты и народных низов — при ведущей роли первой. Все это связано. С представлениями об историческом вызове, ротации элит, «верхушечном», элитарно–государственном типе развития и т. д. Именно разработкой моделей, > пониманием развития такого типа стран были заняты великие историки, изучавшие восточное Общество.
Один из них — Арнольд Тойнби, крупнейший ученый XX века, чья концепция развития цивилизаций непосредственно связана с «Востоком», дает, на наш взгляд, возможность осознать процессы развития цивилизаций первого типа, Цивилизаций господства властных структур. Удивительным образом такое видение переплетается с тем, как понимали тайные пружины развития русского общества и государства великие русские историки XIX века — начиная с Соловьева.
Этот тип развития характеризуется чередованием конвульсивных изменений — революций разной степени интенсивности, происходящих, как правило, после длительных периодов застоя. В одном случае эти изменения приобретают характер «революций — взрывов» с непредсказуемыми последствиями, в числе которых и образование дочерних цивилизаций. В другом — «революций — реформ», проводимых правящей элитой (если последняя на это способна) или низами, выдвигающими в этом случае ей на смену новую элиту — «ближе к народу» или даже «из народа». В случае первом развитие событий приобретает характер консервативной революции «сверху». Во втором — революция происходит «снизу», может быть кроваво–радикальной. Народные массы в этой ситуации становятся тем горючим материалом, который в конечном счете провоцирует знаменит «русский бунт». Одновременно маргинальные элементы подпитывают дряхлеющую систему, когда в результате очередной радикальной революции и всеобщей резни старой элиты. Все возвращается на круги своя…
Заметим, ЧТО только в цивилизации властного типа наблюдается парадоксальная и странная С ТОчкой зрения опыта революций Европы Закономерность: именно радикальные революции «снизу» оказываются в конечном итоге наиболее консервативными по своим результатам, знаменуя иногда даже попятное движение. Именно придавленные, лишенные прав маргинальные массы оказываются наиболее СТОЙКИМИ хранителями системы отношений прежнего общества в их Наиболее архаичной форме. Что же касается «верхов», элитарного слоя, то именно Они Подвержены новым веяниям и модернизации, и зачастую консервативная революция «верхов» оказывается более глубинной и радикальной по своим последствиям.
Все вышесказанное становится понятным, когда отдельные восточные общества вступают в столкновение с Западом. Такой консервативной революцией был переворот Мэйдзи в Японии, который в конечном итоге толкнул ее на путь резкой вестернизации. Явственные черты консервативной революции прослеживаются в реформах Петра I. Нечто подобное можно разглядеть и в нашей современности, где революционные преобразования такого рода характерны для государств «третьего мира». Так, «белая революция» в Иране, подвигшая страну к сближению с современным миром, к идее стать второй Японией, вызвала контрреволюцию. Революция «снизу» смела западничество, после чего здесь воцарилась теократическая диктатура Хомейни.
Соперничество сверхдержав в послевоенный период выкристаллизовало два отчетливо разных пути модернизации, блестяще проиллюстрированных на примере двух Китаев или двух Корей. Речь идет о пути тоталитарной и западнической модернизации (вестернизации). И здесь, и в других странах мира обнаруживается одна и та же закономерность: выбор двух путей модернизации жестко связан с соперничеством двух типов элиты, по–разному понимающих исторический вызов Запада, Вступление на западный путь в одном случае связано с вестернизацией части правящей элиты, а ответ на исторический вызов принимает характер консервативной революции «сверху», которая направляется на: построение экономики рыночного типа, максимально сохраняя при этом традиционные институты и традиционную культуру.
Тоталитарная модернизация связана с маргинализованной частью традиционной элиты, которая отчуждена от власти. Эти «отошедшие» используют; взрывчатый потенциал маргинализованных масс для выхода наверх и восстановления традиционных властных структур. В зависимости от того, насколько процесс маргинализации затронул «верхи» общества, радикальная элита «от народа» становится фундаменталистской (как в Иране) или революционной (Китай и Северная Корея).
Это показывает базовую тождественность обоих вариантов радикального отклика на вызов Запада — революционного и традиционного. Радикальная революция оказывается лишь обратной стороной традиции, ее радикальным обновлением, а затем и утверждением. И тем самым противоположности смыкаются, как разные стороны фундаментализма — традиционного и революционного. В этом смысле фундаментализм выступает целостной антитезой реформизму, попыткой ответа на исторический Вызов не «изменой» или отрицанием, а утверждением существующих консервативных структур, даже если ради этого их придется подвергнуть революционной перетряске или традиционалистски свирепому «очищению».
Если брать примеры из нашей новейшей истории, то, скажем, нэп и сталинизм были революциями «сверху», хотя именно мы подаем экзотический Пример того, как консервативная революция может не совпадать с революцией «сверху». Введение нэпа лично Лениным и очень узкой партийной верхушкой, по крайней мере вначале, было чисто конструктивным и неидеологическим ответом на хозяйственную катастрофу 1921 года, которая стала следствием военного коммунизма. «Декретирование» нэпа, а затем и конструктивное воплощение его в жизнь были консервативной революцией в полном смысле этого слова.
Нэп, однако, привел к результату, который для правящей партии был Вполне явной угрозой, хорошо осознаваемой ею. Быстро формирующийся мелкобуржуазный уклад доказывал объективную ненужность уже сложившейся командно–административной системы управления, показывая ее полную неспособность руководить промышленностью, которая уныло брела от кризиса сбыта к кризису недопроизводства. Реформаторы типа Бухарина делали попытки усидеть сразу на двух стульях — развивали неэффективную, монополизированную промышленность за счет дешевого государственного кредита и одновременно стймулировали деятельность крестьянства низкими ценами на промышленные товары. После разгрома экономистов — творцов червонца эта политика вошла в силу и привела к возникновению разнообразных дефицитов, к прекращению госпоставок зерна крестьянами, а в конце концов к чрезвычайным мерам 1928 Года. То был закономерный провал непоследовательных консервативных революционеров, закончившийся сталинской революцией «сверху».
Забюрократизованная партия и командно–административная система, наполненные к тому времени новыми людьми — командирами и солдатами, прошедшими школу гражданской войны, оказались, по существу, не способными ни к глубокой перестройке своей структуры, ни к дебюрократизации, ни к переходу на позиции реформизма. Ленин, настойчиво толкая партию на этот путь, читал послереволюционный реформизм не только практической необходимостью, Но и важным элементом социалистической теории. Поскольку растущий жизненный уровень мелкобуржуазной части населения стал обгонять убогую зарплату сотрудников аппарата, наметились процессы, ведущие к утере им социального статуса, к росту коррупции, а в обозримой перспективе и к маргинализации бюрократии и самой партии, связавшей с ней свою судьбу. Ощущая все больше и больше угрозу остаться на периферий идущего в стране развития, партия, очевидно, не могла не принять меры. Единственным вариантом противодействия маргинализации в тех условиях было развитие монополизированной промышленности, единственной базы существования бюрократии и отождествившей себя с ней партии. Когда двойственная политика Бухарина, исчерпавшая себя, привела страну к «хлебной стачке» 1928 года, Сталин, готовый в борьбе за власть идти дальше других, включил тот механизм чрезвычайных мер, который привел к неконтролируемому развитию и, как следствие, — к форсированной индустриализации и уничтожению крестьянства…
