Александр Силаев - Критика нечистого разума
Дискурсолог: может бодяжить дискурс перед более-менее смышлеными профанами, которым интересен вопрос, что-то знает, что-то думал, на уровне «могу выступить перед студентами». Так, чтобы со студентами что-то произошло.
Дискурсиарх: может выступить перед первичным экспертным сообществом, то есть вот этими самыми дискурсологами, так, чтобы с ними тоже чего-то было. Этакий парень в кубе. Например, есть такая тема: «мировой финансовый кризис». Я бы взялся рассказать про то студентам или школьникам, но не взялся бы — экспертному сообществу.
Наконец, дискурсмейкер, по аналогии с жалким на его фоне ньюсмейкером. Это «творец и держатель дискурса». Начавший разговор о чем-то новом. Так, у Фуко было слово — трансдискурсивность. Человек пришел и чего-то наговорил, и теперь все должны с этим считаться, чтобы не выглядеть идиотами. Например, в случае Маркса или Фрейда. Можно их не любить. Но человек, взявший говорить, что не так у того же Фрейда, будет все равно в его поле, он продолжит его разговор, воспроизводя и самого Фрейда. В полемике с Фрейдом случился фрейдомарксизм.
Кто есть российские дискурсмейкеры в вопросе, положим, политический рефлексии — здесь и сейчас? Из более-менее известных? Чтобы было понятнее, назову две фамилии. Дмитрий Галковский после «Бесконечного тупика» как творец и носитель белого дискурса, Сергей Кургинян — как творец и носитель красного. Прыгай, бегай — от них не денешься. Их можно не любить. Но… для левого человека обязательная программа — Кургинян, для правого — Галковский, для образованного — оба.
Интересно, что скачок от дискурсолога к дискурсиарху, как любого «лога» к патриарху любой «логии» — чистый переход количества в качество, по сути, это разница между поверхностным и глубинным образованием. А вот скачок от дискурсиарха в дискурсмейкеры — это интересная штука.
Он связан с некоторой жертвой, а именно — отказом очень умного человека от части своего разума именем своей воли. Это сознательное или бессознательное сужение диапазона интеллектуального спектра, отказ от тонкой балансировки сомнений, отказ от части перманентной рекурсивной работы в области своих оснований, иными словами, как это обычно называется, «занятие четкой позиции». Но ценой чего четкость? Благодаря жертвоприношению — стиранию полутонов, вопрошаний, зон отрефлексированного незнания и смыслов, что полагались и возникали на этом.
Для дискурсмейкеров, полагаю, эта манера едва ли не обязательна. Если они будут — «с одной стороны», «с другой стороны», «а еще вот так» — будет менее притягательно, но чтобы вербовать и соблазнять, хотя бы самого себя — нужна притягательность. Разум, чтобы явить себя конкретно-чарующим, должен явить себя менее корректно-всеобщим. Благодаря этому — позиционирование и эстетичность. Дискурсмейкер должен стоять с краю, а не быть везде и во всем, а если края пока нет, его приходится выдумать.
Можно пожалеть, к примеру, что Галковский считает шарлатаном Мамардашвили (писатель, поднявши лом на философа, проигрывает в один ход), но можно и понять, в чем тут его не-об-ходимость. Почему не глупый человек не мог обойти и вляпался в глупость? А почему сам Мамардашвили — схожим образом обошелся с Гегелем, а? Чем ему Гегель плох? А вот тем же.
Таким образом, дискурсмейкер отличен от дискурсиарха главным образом не объемом знаний, опыта, силой мышления (как дискурсиарх от дискурсолога), и даже не самой новизной мысли, а отвязностью новизны. Как Ницше, Маркс, Фрейд и прочие классики, как основатели религий.
Кстати, и любой человек, если он желает выглядеть лучше и как-то еще умен — может отломить кусок разумности и бросить ее на алтарь цельности-интересности. Если бросить все, получится фанатизм. Но мы же говорим — все. Надо лишь кусочек. Для красоты.
Фишка методологии
Насколько различаются такие штуки, как «знать про Х» и «знать, как рассказать про Х»? Как часто они путаются у людей? Какая отсюда путаница в дальнейшем?
Например: я знаю, что могу написать «статью про экономический кризис» — лучше, чем про него пишут в среднем. Но я вовсе не уверен, что обладаю знанием про сам кризис. То есть я гарантирую, что моя статья не будет содержать явных глупостей, будет содержать ряд разумных и даже сравнительно оригинальных мыслей, и будет неплохая в среднем по отрасли (но это не я такой умный, это такой упадок отрасли, журналистики и, мать его, экспертного сообщества). Но это именно знание того, как пишется недурацкая статья про кризис, подход сугубо профессиональный, но… профессия здесь будет именно журналистика, а не экономика. Это не знание кризиса. В беседе с настоящим экспертом, коих мало — быстро выяснится. Пожалуй, мое подлинное знание здесь сведется к вопросу о моем незнание, и правильное описание его границ и образует собственно знание, не самое бесполезное.
Точно также, к примеру, знание математики отличается от знания того, как сдать экзамен по математике. А как так? Тянущий билет, пишущий статью — имеет массу возможностей явить себя со стороны именно знания, не незнания, и знанием, как использовать возможности.
Бывает и обратная ситуация. Знать предмет, но не знать те способы, каким явить это знание. По жизни — куда как чаще. Попробуйте расспросить хорошего писателя, как он пишет. 90 % на то, что он вообще ничего не знает, тайна это у него, для него. Будет нести фигню, банальную и нелепую. «Вот идиот» — подумается. А он не идиот. Он, может быть, даже гений.
Гуманитарные котята
Мне средний гуманитарий сравнительно со средним же технарем предстает существом недоразвитым, незавершенным, дитенышем, но… более сильного, что ли, вида. Котенок уссурийского тигра рядом со вполне состоявшимся взрослым волком. Хрен его знает, кто сильнее. Потенциально — всегда котенок. А реально — зависит от его возраста. Маленького, очень маленького. Гуманитарные науки, если бы они были развиты, затмили бы технические, естественные. По влиянию на жизнь за окном. Но развиты они, сравнительно с ними, на 10 %, если не на 1 %. Я даже не уверен, могут ли они развиться как должно, т. е. не помереть во младенчестве, вырасти сопоставимо. Психология, социология, и т. д. Более-менее развитой кажется только философия в Древней Индии.
Похвала одной глупости
Любая привычка может быть истолкована как «дурная», ибо лишает человека «свободы». Но представим, что все привычки исчезли. Вместе с ними, чтобы уж полное освобождение до конца, все графики и долги.
И что же? Так человечек знал, чем будет заниматься в понедельник в 14.00., и в субботу в 17.00. А так знать перестал. У него тысяча вариантов. Он даже не успеет подумать и удивиться. Он захлебнется. Сразу, бесповоротно.
Аналогично наша «влюбленность». Конечно, это «глупое» чувство, это сужение мира прежде всего, кто-то из писателей говорил, кажется Дюма-отец, это то, благодаря чему нам нравится одна женщина, а не тысяча. Если человек допускает влюбленность до права голоса в оценке, возникает глупость и безнравственность, да (любой, кто меняет оценку человека в зависимости лишь от отношения к нему, всегда немного идиотичен, у нас же принято: «очароваться», «разочароваться», «ее глаза как бирюза», «он оказался негодяем» и прочий бред). Кто-то из психиатров говорил, что влюбленность схожа с невротическим состоянием, может быть. Здоровы секс и брак по расчету.
Но! Чтобы действовать в мире, он должен как-то определиться. Сузиться. Идти по улице и хотеть всех симпатичных прохожих может выйти — в своем пределе — практикой истощающей и безумной, для обычного человека, пожалуй, что и губительной. Потому сначала «сексуальная ориентация». Потом вкусы, в пользу «маленьких брюнеток», «больших блондинов», «студенток первого курса» и т. д. Наконец, финальный коллапс — «Мой Единственный Человечек» (или как там сие называется).
Никакой объективной реальности за данным «Единственным Человечком», разумеется, не стоит. Все — игры твоего нечистого разума. Все совершается на стороне субъекта, а не объекта, не его «качества», а твоя «история» — инсталлирует и кристаллизует «чувство». Это все понятно.
Продуктивная иллюзия, делающая возможным хоть какую-то жизнь. Сама ее возможность инсталлируется культурой. Как большинство иллюзий такого сорта, она полезна. Как большинство иллюзий такого сорта, рано или поздно умрет. Срок ее жизни зависит не от психики, а от конфигурации социальных полей. Как, например, и семья, ее формы — обусловлены не сексуальностью, но социальностью. Типом общественного воспроизводства, поставкой рабочей силы, чего уж там.
Формула: несвобода определяет, благодаря чему, в очерченной зоне внятности, возможна хоть какая-то свобода.
