Александр Силаев - Критика нечистого разума
Люди делятся на…
Примерно так:
1). нарушающие правила,
2). играющие по правилам,
3). выигрывающие по правилам,
4). поддерживающие правила,
5). сочиняющие правила.
Миром, по большому счету, правят лишь Сочиняющие. Хотя кажется, что Поддерживающие, некоторым кажется, что Выигрывающие. И еще одно. Каждый реально общается лишь со своими соседями по линейке, так Сочиняющий — обращается лишь к Поддерживающим. Ему нечего сказать Играющему, даже Выигрывающему. И наоборот. Пока человек не вышел в позицию суверена своей жизни (лишь из таких рекрутируются Держатели), ему бесполезно читать ряд книг. Будет видеть в них фигу.
Серийные убийцы гипотез
Конрад Лоренц писал, что хорошо бы перед завтраком расставаться с какой-нибудь своей любимой гипотезой, это полезно для здоровья и аппетита. Матерый был человище, всем бы так. Вместо курсовых требовать похорон какой-нибудь гипотезы, доктором наук считать того, кто убил, расчленил и закопал добрую сотню гипотез. Именно своих, родных, это обязательно. Вместо диссертаций требовать протоколы с места убийств. Собственно, и считаю за диссертацию — описаний похождений. С оговоренным числом трупов. «Этому палец в рот не клади — придумал себе 1000 смыслов и все их кокнул».
У матросов нет вопросов
Иммануил Кант, как известно, удумал ровно четыре антиномии чистого разума.
1. Свободна или несвободна воля?
2. Конечен или бесконечен мир?
3. Есть или нет безусловное существо (Бог)?
4. Есть или нет простая неделимая субстанция?
По Канту, все это в пределах чистого разума не решается.
А как бы решили эти вопросы, если бы зачем-то надо было решить, современные идиоты? Политкорректные? Поставили бы на голосование, надо думать. Так вот, просто любопытно — как бы голоснули, а?
Вопросы сии не ставятся на голосование не оттого, что некорректно, а лишь оттого, что не актуально. То, что считается актуальным, так и решается. Так, вопрос о биологическом равенстве рас решается именно тем, что люди голосуют за те партии, для которых это догмат, а партии, у которых нет такого догмата, запрещены. Можно сказать, что это, мол, ситуация Постмодерна. Но так было всегда. По философическому вопросу, собственно, важнее, кто выиграл, нежели кто прав по уму, сам тип ума — следствие выигрыша. Столь разные Гегель, Ницше и Маркс легко бы могли кирнуть на троих — за согласие в этом пункте. Ничего нового, да.
Практики Просветляющего Пинка
Педагогика, чтоб реально работала, должна бы сводиться к простой штуке. И там, где она работает, к ней и сводится. Имею ввиду — педагогику как некую технологию. Вот есть специалист в предметной области Х. И есть специалист в области Х, который типа еще и педагог, т. е. имеет дополнительную квалификацию к своим предметным знаниям. Этот второй парень должен быть эффективнее первого в преподавании. Но чем? Ведь и первый может выложить предметное содержание.
Как известно, знание не переносимо трансляцией из головы А в голову Б. Иначе бы все уже ходили просветленные выше крыши. Нет, есть еще условия понимания. Сознание Б должно открыться навстречу А. Чтобы узнать ответы, надо задать вопрос. Чтобы задать вопрос, надо узнать, что ни хрена не знаешь, во-первых, и узнать, что это тебе хреново, во-вторых. Собственно, главный прием педагогики — это искусство божественного пинка, вышибающего из человека мудацкую веру в себя и дающего веру в того, кто тебе расскажет. Дать человеку почувствовать себя дураком, а того, кто тебя опустил — почувствовать при том другом. «Сектанты», вообще священники — как правило, это дело умеют. Так сказать, педагоги от Бога.
А кто так не умеет — всего лишь знает предмет. Если у человека есть интерес, он его удовлетворит. Нет интереса — на нет, как известно, и суда нет. Гуляй, Вася.
Я не педагог. В этом вот смысле. Как и большинство тех, кто работает в школах, вузах. В лучшем случае эти люди просто знают предмет, близко не владея техникой Просветляющего Пинка. Не зная, что ей можно владеть.
Забавно, видел и наоборот — люди, зацикленные на педагогике как методологии, с презрением к предметности. То есть они считали, образно говоря, что не обязательно уметь стрелять из лука, чтобы научить стрелять из лука. Достаточно хорошенько подумать за педагогику, точки роста, зоны прорыва и т. д. Такие могут научить, но чему-то своему, сакральному. Например, говорить о педагогике.
Моральный закон и столб
Помнится диалог из пелевинской «Чапаева и Пустоты», где Чапаев беседует с Котовским. Та самая. Где говорится, «моральный закон в Империи все-таки был», а «интеллигенты быстро поняли, где большее зло» и за ним пошли, ибо «настоящее-то зло может и телеграфным столбом в жопу выебать». Тот же самый диалог был бы вполне уместен в 1992 году, не так ли? Про «моральный закон в СССР все-таки был» и тех, кто может телеграфным столбом. Вообще, забавный вопрос — после какой вообще революции такой диалог не имел бы художественной достоверности, а? После французской и английской — самое то. Про «национально-освободительные» уж и молчу.
Я к чему. Новый бэмс в России, видимо, таки будет. После чего, скорее всего, выяснится — «все-таки при Медведеве, Путине, Ельцине — моральный закон-то в России был». Это не о том, что было и есть. Это о том, что будет.
Писательский норматив
Почему-то считается, что писатель — если он «хороший», «настоящий» и т. д. — должен нравиться ну хотя бы половине спонтанно взятой аудитории. Как бы считается — как бы по умолчанию. Чтобы сами люди сказали, мол, нравится. Что значит «нравиться», взятое сугубо формально? Это значит, что они, как минимум, готовы прочитать хотя бы еще один текст автора, как максимум, все его тексты. Но… чушь это, конечно.
Какова аудитория национально признанного писателя, к примеру, Пелевина? Его последние книги, как правило, выходят тиражом 150 тысяч экземпляров. Предположим, что одну книгу читает в среднем 2 человека, что не все читатели Пелевина читают все его книги. Получим аудиторию Пелевина — 500 тысяч человек. В России, за вычетом детей, неграмотных, клинических идиотов и не знающих русского языка, примерно 100 миллионов потенциальных читателей. Про Пелевина слышали практически все, кто хоть раз заходил в книжный магазин. А читает его 0,5 % населения России. И это национальный писатель.
То есть если в спонтанно взятой аудитории 1000 человек тебя готовы читать и снова читать хотя бы 5 человек, это круто, очень круто. Это реальный статус.
Большинство людей этого совершенно не понимает, вот этой пропорции. Если некто, к примеру, выложит на общем форуме свои тексты и они реально понравятся (в том смысле, что я привел) 10 %, а не понравятся 90 %, все сочтут это неудачей. А это — оглушительный успех. Писатель, на текстах коего бы сидело 20–30 % населения, был бы непобедимым кандидатом в президенты. Но реальный символический капитал главного прозаика РФ, напоминаю, это доброе внимание 0,5 %.
Никогда бы не стал мучить собой случайную аудиторию. Людей либо заставляют врать, либо собирают 99 % негатива. Не понимаю тех, кому это надо.
И еще одно. Люди обычно не видят разницы между суждением «мне понравилось» и «это хорошо». У них это синонимы. На самом деле первое означает «спасибо, ты сделал мне хорошо», а второе «полагаю, ты можешь нравиться достаточно многим или пусть немногим, но лучшим». Ясно, что о разном?
О, если бы люди могли сказать «мне понравилось, но вообще это слабо» или «меня тошнит, но это сильная вещь». Мы жили бы в ином мире.
Но даже сами писатели знают два условных сигнала, и мигают, как светофоры, сугубо дискретно: «классно», «говно», «классно», «говно», иногда мигает желтый — «местами классно, местами говно». В основе суждения, разумеется, личная рецепция без рефлексии. «Нравится — не нравится», да.
Даже лучшие критики, в основном, судят так.
Как идиоты.
Братство в рефлексии
Подлинной духовной характеристикой времени будет не то, о чем яро спорят, а то, с чем неявно согласны все спорящие. Рефлексия, общая для всех, почти всех.
Так, например, в 1940 году шла Вторая мировая война. Идеологии были разными, но в чем были едины — фашисты, коммунисты и либералы той поры? Какая рефлексия была для всех строго обязательной?
А та самая, без которой война бы вообще не могла происходить. То есть когда весь народ встает «стенка на стенка» и махается до упаду, тотальная война. Ведь это же не само собой разумеется. Это в голове должен быть конструкт. Что война — это вот такая война. С тотальной мобилизацией. То есть ты можешь, конечно, и закосить от родимого военкомата. Но ты знаешь, что военкомат это все равно норма.
