Происхождение Второй мировой войны - Тышецкий Игорь Тимофеевич
Казалось бы, что может быть абсурднее висящих по соседству фотографий Гитлера и Клемансо?! Француз наверняка оскорбился бы, узнав, кто стал его соседом. Но фюрер так очаровал Ллойд Джорджа, что тот готов был поставить их в один ряд. Риббентропу Ллойд Джордж вообще заявил, что гитлеровская Mein Kampf есть не что иное, как немецкая Magna Charta (великая английская хартия вольностей), а сопровождавшим его англичанам объяснил, что «Гитлер является настоящим строителем, человеком, который не только строит планы, но и воплощает их в жизнь. Он стал спасителем Германии, — уверял экс-премьер, — ее великим и замечательным лидером» 20. Трудно понять, как Ллойд Джордж, бывший всегда очень проницательным человеком, мог настолько в ком-то ошибиться. Но это было именно так. От Ллойд Джорджа не отставал и глава Форин Офис Джон Саймон, вполне серьезно назвавший как-то Гитлера «австрийской Жанной д’Арк с усами» 21. Правда, не надо забывать, что все это говорилось в 19351936 годах, когда Гитлер еще не имел в Европе столь зловещего образа, который он приобрел впоследствии. Пример Ллойд Джорджа хорошо показывает, насколько сильным магнетическим воздействием на многих людей обладал Гитлер. Не все, конечно, попадали под его влияние. В. М. Молотов, например, устоял в 1940 году. Помогли классовое сознание и партийная дисциплина. Во время их берлинских встреч говорил в основном Гитлер. Он много чего предлагал советскому министру. А тот слушал и после всех тирад фюрера задавал один и тот же вопрос — что делают германские войска в Финляндии и Румынии? Гитлер называл это несущественным и продолжал делать Молотову «выгодные» предложения. Когда Гитлер прерывался, советский нарком повторял свой вопрос 22. В общем, как объяснял Молотов позже, «я его допек» 23. Не по зубам Гитлеру оказался упрямый Молотов. А вот Ллойд Джордж не устоял, попал под обаяние фюрера. Хотя и ненадолго. Менее чем через год Ллойд Джордж вынужден был признать, что германским властям нельзя верить. Перемена во взглядах бывшего премьера произошла после многочисленных нарушений Германией одобренного ею пакта о невмешательстве в гражданскую войну в Испании. В течение девяти месяцев Германия «топтала, пренебрегала, презирала и нарушала» это соглашение, — бушевал Ллойд Джордж в июне 1937 года. «Честно говоря, я не ожидал такого от нынешнего главы германского правительства», — признался он 24.
Справедливости ради надо сказать, что в 1930-е годы очень многие английские политики, государственные деятели, представители аристократических фамилий и даже члены королевской семьи (Эдуард VIII) открыто восторгались Гитлером. Часто бывает трудно провести ту грань, которая отделила бы приверженность этих людей традиционным интересам Англии, предполагавшим уравновешивание влияния Франции постоянным вызовом со стороны Германии, от их личных симпатий к Гитлеру и сочувствия его взглядам. В большинстве случаев второе всегда дополняло первое. Почитателей Гитлера в высших слоях английского общества было много. Но есть одна фамилия, которую употребляют чаще других, когда речь заходит об умиротворении нацистской Германии. Если Ллойд Джордж стоял у истоков политики умиротворения, то Невилл Чемберлен довел ее до логического завершения — развязывания Гитлером Второй мировой войны. До февраля 1938 года вмешательство Чемберлена во внешнюю политику Великобритании сдерживал глава Форин Офис Энтони Иден, которого Невилл унаследовал от Болдуина, но с отставкой Идена и приходом на этот пост лорда Галифакса, придерживавшегося тех же взглядов, что и Чемберлен, политика умиротворения расцвела полным цветом. Впрочем, к этому времени гитлеровская Германия успела настолько окрепнуть, что выбор у Чемберлена был сильно ограничен.
Определить то время, с которого Германия начала перевооружаться, не так уж и сложно. Это случилось вскоре после подписания Версальского мирного договора. По его условиям немцам запрещалось иметь современную армию, способную противостоять армиям стран-победительниц. Но немцы прекрасно понимали, что без сильной армии они не смогут получить назад то, что утратили по Версальскому миру. Уже в первые годы существования Веймарской республики цель германского перевооружения четко сформулировал создатель рейхсвера генерал фон Сект. «Мы должны вернуть свою силу, — сказал он, — и как только мы это сделаем, мы спокойно вернем себе все, что потеряли» 25. Однако до поры до времени решать задачу перевооружения надо было очень осторожно, не подвергая публичному сомнению саму версальскую систему. Именно этим и занимались все правительства Веймарской республики. Они проводили тихую ревизию условий мирного договора. Выше уже говорилось о том, как запрещенная для Германии военная техника производилась в Советской России и ряде нейтральных государств Европы. Там же проходили обучение и кадры для новой германской армии. Что касается численности военнослужащих рейхсвера, то она всегда была выше той цифры (100 тысяч человек), которая была разрешена для Германии. И это не считая многочисленных добровольческих формирований (фрайкоров), которые зачастую имели не только ручное оружие, но бронетехнику и артиллерию. Сект всегда признавал, что солдаты рейхсвера и солдаты фрайкоров свободно перетекают туда-обратно 26. Конечно, вся военная мощь Веймарской республики не могла составить серьезной конкуренции армиям соседних с Германией государств, но и она вызывала у них недовольство и чувство тревоги.
По условиям Версальского мира страны Антанты могли осуществлять инспекционный контроль над тем, как Германия соблюдает наложенные на нее ограничения в военной сфере. До 1923 года инспекционных комиссий было три — военная, военно-морская и военно-воздушная. Затем военно-морская комиссия завершила свою деятельность, поскольку сам объект ее контроля — германский флот, по сути, перестал существовать. Две другие комиссии остались, и немцы ловко водили их за нос. «Работа по разоружению Германии проводится контрольной комиссией с большим умением и удивительной скрупулезностью, — восторгался в феврале 1923 года британский посол д’Абернон. — Несмотря на некоторое сопротивление и утаивание, надо признать, что ни в одном другом великом государстве неповиновение не было бы на столь низком уровне, как здесь» 27. Однако уже через год Германия решила полностью отказаться от «унизительных» инспекций, объявив, что свои обязательства по разоружению она выполнила, и отныне инспекциями, согласно ст. 213 Версальского договора, может заниматься лишь Лига Наций (сами немцы еще не входили в эту организацию). Тогда англичанам и французам удалось добиться согласия немцев на проведение последней, генеральной союзнической инспекции, но та идиллическая картинка, которую д’Абернон нарисовал в своем дневнике, ушла в прошлое. Против продолжения инспекций категорически выступил рейхсвер. Военные так раздражены контрольными миссиями, пугал итальянского посла Мальцан, что могут отказаться «защищать дипломатический корпус в Берлине от насилия голодной толпы» 28. От своего заместителя не отставал и Штреземан, предупредивший бельгийского посла, что возвращение офицеров контрольной комиссии может привести к их гибели от рук разъяренных рабочих 29. При подстрекательстве различных политических сил такое было вполне возможно. Многие политические партии специально раздували протестные настроения и требовали прекратить инспекции. «Господин министр, — говорилось в письме, написанном депутатами рейхстага от Немецкой национальной народной партии Штреземану, — пришел час освободить Германию от позорного военного контроля» 30. Последняя инспекция, прошедшая в конце 1924 года, выявила много нарушений Версальского договора, но никаких реальных шагов, каких-то санкций со стороны Союзников не последовало. Англия и Франция не хотели омрачать реализацию плана Дауэса и наметившееся потепление отношений с Германией после деэскалации Рурского конфликта.
В последующие годы вооружение Германии проходило по четко очерченной схеме. Генералы во главе с Сектом старались в обход версальских ограничений возродить германскую армию, а Штреземан прикрывал «генеральскую» линию, демонстрируя во внешней политике миролюбие Германии и желание изменить отдельные положения Версальского соглашения исключительно дипломатическими переговорами. К прямым политическим столкновениям между руководством рейхсвера и внешнеполитического ведомства это не приводило. Генералы понимали, что армия была еще слишком слаба и нуждалась в дипломатическом прикрытии, но между двумя структурами всегда существовали взаимные подозрения и недоверие. «Наша борьба, — указывалось в меморандуме рейхсвера в июне 1924 года, — была направлена не столько против Франции, сколько против министерства иностранных дел... Пока рейхсвер и министерство иностранных дел не движутся в одном направлении — к военной подготовке народа, положение не улучшится ни во внешних делах, ни во внутренних» 31. Сект называл Штреземана flaumacher, что переводится как «пораженец», но может толковаться в данном случае и как «умиротворитель», употребляя это слово в негативном смысле. Известно, что рейхсвер вел секретную прослушку телефонов министерства иностранных дел и читал сообщения иностранных дипломатов из Берлина, не ставя в известность ведомство Штреземана о содержании расшифрованных документов 32. Генералам надо было знать, что замышляют дипломаты, чтобы вовремя реагировать на возможные угрозы созданию новой армии. Поскольку делали они все тайно, никаких открытых скандалов с МИДом у рейхсвера не возникало. Когда в октябре 1926 года Секта отправили в отставку (он совершил политическую ошибку, пригласив на маневры рейхсвера наследного Гогенцоллерна), Штреземан был этому искренне рад. Спустя два месяца он признался Остину Чемберлену, что так и не понял, «скрывала ли молчаливость Секта его большие способности или просто означала отсутствие ума» 33. С преемниками Секта работать Штреземану, конечно, было легче, но политику они проводили ту же самую.
