Тарик Али - Столконовение цивилизаций: крестовые походы, джихад и современность
А потом мы увидели сожженные дома. Почему они были сожжены? Я расспрашивал местных жителей, те отвечали небрежно:
— Они принадлежали индусам и сикхам. Наши отцы и дядья сожгли их.
— Для чего?
— Конечно, для того, чтобы они больше не вернулись.
— Но почему?
— Потому что мы теперь Пакистан. Их дом был в Индии.
Но почему же все-таки, настаивал я, когда они жили здесь веками, точно так же как ваши семьи, говорили на том же языке, несмотря на различных богов? Обычно местные в ответ глупо ухмылялись и пожимали плечами. Странно было думать, что индусы и сикхи жили здесь, в нижних деревнях, и были убиты. В этом идиллическом мире убийства и поджоги казались нашим юным умам абсолютно абстрактными. Мы знали об этом, но не могли до конца понять, и поэтому не сосредоточивались на этих ужасных событиях, о которых вспомнили гораздо позже. Друзья из Пешавара часто говорили об индийских и сикхских пуштунах, которые эмигрировали в Индию. В тех местах, где жили пуштуны, на ничейной земле между Пакистаном и Афганистаном, осталось немного индусов, и законы племени их защищали. Так же было и в Афганистане (до прихода моджахедов и «Талибана»).
Одним из самых любимых моих уголков в Натиагали было пространство между двумя огромными дубами. Отсюда можно было видеть, как солнце заходит за Нанга Парбат (эта гора занимает третье место после Эвереста и К2), и снег, покрывающий этот пик, становился оранжевым, а затем алым. Холодные ночи были, наверное, еще прекраснее: небо и облака здесь казались гораздо ближе, чем на равнинах. Когда над пиком Нанга Парбат восходила полная луна, она заливала своим светом всю долину. Здесь мы вдыхали ветер, приходящий из Китая, смотрели в направлении Кашмира и любовались луной. Глядя на все это великолепие, было непонятно, зачем кому-то понадобились многослойные небеса за небосводом, и один самый главный, седьмой слой, которой принадлежит нам одним — исламский рай? В пустыне, наверное, весь мир видится совсем по-другому.
Эти виды наполняли голову романтическими фантазиями, а не религией. Целыми днями вся наша компания, и мальчики, и девочки, лазала по горам, побуждая диких обезьян к войне за сосновые шишки, которыми мы в них кидали. Местные жители всегда предупреждали нас, чтобы мы не бросали в них камнями. Существовала легенда о том, что в XIX веке офицер британских колониальных войск застрелил обезьяну. Однажды, когда он прогуливался по окрестностям, обезьяны заманили его в засаду и насмерть забили камнями. История о смерти была достаточно реальной, но трудно было поверить в легенду об обезьянах-убийцах. Женщины этого региона были очень привлекательны, но при этом они не закрывали лицо, так что гораздо более вероятно, что этот англичанин приставал к одной из них и был так жестоко наказан ее родственниками мужского пола. Однако пахари («люди гор») всегда это яростно отрицали: «Ты думаешь, мы могли бы убить белого человека и остаться в живых?» Это осталось для меня неразгаданной тайной, которую можно будет раскрыть будущим летом.
Мы возвращались домой уставшие и довольные, мечтая о ланче. Днем был теннис, прогулки, бридж и конечно же первая юношеская влюбленность. Ночью по лесам в поисках добычи рыскали гепарды и леопарды. Где же во всей этой круговерти найти место для религии?
Однажды, к моему ужасу, моя мать сообщила мне, что, для того чтобы завершить мое обучение Корану, нанят местный мулла из соседней горной деревушки. Она заранее отмела все мои возможные возражения: он будет объяснять, что означает каждый стих. Это была пытка. Мое лето было на грани катастрофы! Я стонал. Я охал. Я протестовал, молил и кипел. Это было совершенно бесполезно. Мои друзья жалели меня, но поделать ничего не могли. Большинство из них подвергались тому же ритуалу.
Муллы, особенно в сельской местности, были объектами едких шуток; в подавляющем большинстве, их считали нечестными, лицемерными и ленивыми. Многие считали, что муллы растят бороды и выбирают духовные занятия не потому, что стремятся к праведной жизни, а просто для того, чтобы зарабатывать на кусок хлеба. Если муллы не были прикреплены к какой-либо мечети, они жили на добровольные пожертвования, гонорары за обучение Корану и получали бесплатно еду. Однако, анекдоты, которые рассказывали о муллах, касались в большей мере их сексуальных аппетитов, в частности, склонности к маленьким мальчикам определенного возраста. Мулла являлся обычным персонажем рассказчиков и кукольников, которые странствуют по деревням, — это жадный и похотливый злодей, который использует религию, чтобы удовлетворить свои желания и амбиции, унижает бедных крестьян и обманывает их, в то время как перед местным господином пресмыкается. А все их разглагольствования о добродетели и чистоте служат прикрытием собственных пороков.
В тот ужасный день мулла пришел к нам и плотно позавтракал. Его представил мне старый слуга нашей семьи Худа Бакш («Благословение божье»), который служил еще в доме моего деда и часто сопровождал нас во время поездок в горы. Благодаря своему положению и возрасту он позволял себе такую фамильярность, которая не дозволялась другим слугам. «Благословение божье» был бородат и свято верил в святость и величие ислама, он регулярно молился и постился, но к муллам относился с глубокой враждебностью, считая их жуликами, извращенцами и паразитами. Тем не менее «Благословение божье» не смог сдержать улыбки, когда мулла, человек среднего роста лет под шестьдесят, обменялся со мной приветствиями. Небо было безоблачным, покрытые снегом вершины Гималаев были отчетливо видны. Мы сели за садовый столик, чтобы погреться в теплых лучах солнца. Я вдыхал роскошный аромат поджаренных на солнце сосновых игл и земляники.
Когда этот бородатый человек начал говорить, я заметил, что он почти беззубый. Рифмованные стихи тотчас же потеряли для меня свою магию. Те немногие искусственные зубы, которые у него были, шатались. Я начал размышлять, случится ли это, и это случилось: его так взволновало какое-то фальшивое чувство, что искусственные зубы шлепнулись на стол. Он улыбнулся, подобрал их и вставил обратно в рот. Сначала мне удалось сдержаться, но потом я услышал сдавленное хихиканье со стороны веранды и сделал ошибку, обернувшись. «Благословение божье» спрятался за большим рододендроном, чтобы послушать, как идет урок, и теперь давился беззвучным смехом.
Тут я извинил сам себя и ринулся в комнаты. Так кончился первый урок.
На следующей неделе «Благословение божье», по случаю того, что приближался его шестидесятый день рождения, разрешил мне задать мулле вопрос до того, как начнется урок. Я так и сделал. «Вы купили свои искусственные зубы у местного мясника?» — спросил я с невинным выражением лица и невероятно вежливым голосом. Мулла попросил меня уйти: он пожелал повидаться с моей матерью наедине. Через несколько минут он тоже ушел и больше не возвращался. В тот же день попозже ему послали набитый деньгами конверт в качестве платы за мою наглость. «Благословение божье» и я отпраздновали отбытие муллы в кофейне на базаре великолепным горным чаем и домашним печеньем.
Подобные попытки приучить меня к религии никогда больше не повторялись. Впредь единственной моей религиозной обязанностью было раз в год замещать моего отца и сопровождать слуг мужского пола, живущих в нашем доме, в мечеть на молитву по случаю окончания месяца Рамадан, это происходило вполне безболезненно.
Через несколько лет, когда я приехал учиться в Великобританию, первыми людьми, которых я встретил, оказались ярые рационалисты. Скорее всего, я прошел бы мимо киоска «Гуманистической группы» на ярмарке Фрешера, не будь там прыщавого молодого ирландца, одетого в выцветший вельветовый жакет темно-бордового цвета, с копной нечистых темно-коричневых волос, стоявшего за столом и мелодичным голосом с легким придыханием распевавшего: «Разделайтесь с Богом!» Когда он увидел, что я на него глазею, то добавил к своему рефрену слова «и Аллахом». Я подошел к этому «прыщу» и был немедленно завербован, став представителем «гуманистов» в моем колледже. Через некоторое время, когда я спросил, как он узнал, что по вере я мусульманин, а не индус или зороастриец, он ответил, что его песня относится только к мусульманам и католикам. Индусов, сикхов, евреев и протестантов он изначально полностью игнорировал.
То, что мои знания истории ислама остались скудными (хотя те, кто прилежно ее изучал и получил университетские дипломы, знают не намного больше, чем я), было не единственным следствием моих новых обязанностей в рядах «гуманистов». Время шло вперед, а Пакистан — назад. В конце 1970-х годов исламиат (изучение ислама), стал обязательным, и дети до сих пор получают только самые ограниченные знания: крупицы истории среди огромного собрания сказок и мифов.
