Диана Этхилл - Писатели и издатели
Обзор книги Диана Этхилл - Писатели и издатели
Писатели и издатели
«Смотри, это твой шанс узнать,
как выглядит изнутри
то, на что ты так долго глядел снаружи…»
Покупая книгу, мы не столь часто задумываемся о том, какой путь прошла авторская рукопись, прежде чем занять свое место на витрине.
Взаимоотношения между писателем и редактором, конкуренция издательств, рекламные туры — вот лишь некоторые составляющие литературной кухни, которые, как правило, скрыты от читателя, притом что зачастую именно они определяют, получит книга всеобщее признание или останется незамеченной.
Мы предлагаем читателю своеобразный путеводитель по литературным мастерским. Открывают его фрагменты из автобиографической книги Дианы Этхилл «Вернуть зачеркнутое. Из жизни редактора». Этхилл, основатель издательства «Андре Дейч», подарившего читающему миру Джека Керуака, Эндрю Робинсона и множество других имен, известна как тонкий публицист, блестящий редактор и интересный рассказчик. Сборник «Вернуть зачеркнутое» посвящен ее встречам с писателями и секретам редакторского дела, он дает картину целой литературной эпохи, видевшей несколько поколений писателей. Книга Дианы Этхилл в чем-то сродни детективному роману: знакомя читателя с целой галереей не придуманных, известных на весь мир персонажей (таких как Видиа Найпол, Гор Видал и Брайан Мур), она погружает его в самый центр литературных интриг тех лет.
Вслед за Дианой Этхилл своими соображениями по поводу литературного процесса делятся и герои ее книги — Мордехай Рихлер и Норман Мейлер. Эссе Рихлера «Дневник гастролирующего писателя» — это ироничное описание гастрольных будней, яркое свидетельство того, что литературная жизнь не сводится к одному творчеству. Зарисовки Мейлера раскрывают перед читателем секрет создания бестселлера и показывают основные рычаги издательского бизнеса.
Надеемся, что взгляд «изнутри» на процесс создания книги позволит читателю по-новому оценить хорошую литературу, сумевшую пробиться на прилавки.
Лидия Хесед
Составитель выражает благодарность Е. Кузнецовой и И. Мокину за помощь в подготовке материала.
Диана Этхилл
Вернуть зачеркнутое
Фрагменты книги
Норман Мейлер
Самой значительной книгой в истории издательства «Аллан Уингейт» стал первый роман Нормана Мейлера «Нагие и мертвые». Нам принес его совершенно отчаявшийся агент: шесть лондонских издательств отказались его печатать — несмотря на то, что он вызвал восхищение у всей Америки. Это был тот случай, когда таинственным образом сразу понимаешь, что книга обречена на успех — тогда подобные вещи писали только в Штатах. Вообще-то дела у нас шли неплохо, и мы уже собрали внушительный портфель, но наше издательство по-прежнему было слишком маленьким. Авторы крупных произведений не стали бы к нам обращаться — по крайней мере не в первую очередь, да если честно, и не в десятую, разве только их отказывались публиковать все остальные.
Это военный роман, повествующий о событиях на островах Тихого океана (где в свое время служил сам Мейлер) и описывающий самый настоящий ад. Мейлер хотел показать характеры солдат и их переживания как можно правдоподобнее, хотел, чтобы его герои говорили так же, как его знакомые, — например, употребляли бы слова «хер» и «херовый», причем довольно часто. Американские издатели заявили, что, хоть книга и очень хороша, ни они, ни кто-либо другой не решится издать ее без купюр. Я думаю, было вполне допустимо напечатать «х..», но тогда все диалоги состояли бы из отточий: «хер» и «херовый» встречались слишком уж часто. Было решено заменить их на «хрен» и «хреновый».
Тут можно поспорить и заявить, что американский издатель, предложивший такую замену, выглядит еще глупее своих английских коллег, которые вовсе отказались публиковать книгу из-за наличия в ней обсценной лексики. Если исходить из того, что слово «хер» непечатное, то чем лучше другое слово, которое звучит почти так же и обозначает то же самое? Этот пример отлично показывает, насколько бессмысленно табуировать те или иные слова.
Мы принялись за дело. Последний раз я перечитывала роман много лет назад, но до сих пор отчетливо помню тот эпизод, где усталые солдаты пытаются выкатить из грязи орудие, — именно тогда я поняла, что книга и правда хороша, заставляет работать воображение. Мы, конечно, хотели вернуть исходный вариант, но не посмели, и, как оказалось впоследствии, благоразумно.
За три недели до публикации мы разослали экземпляры в прессу для рецензий, и так вышло, что редактор литературной странички «Санди таймс» оставил свой экземпляр на работе. Главный редактор, мужчина предпенсионного возраста, зачем-то зашел к нему и натолкнулся на книгу. В глаза ему сразу же бросилось слово «хрен», и снова «хрен», и дальше «хрен» за «хреном». В воскресенье на первой полосе «Санди таймс» появился короткий, но яростный протест, написанный самим главным редактором и направленный против публикации гнусной книжонки, которую (цитирую дословно) «ни один порядочный человек не оставит там, где ее могут увидеть жена и дети».
В то воскресенье я, как обычно, спала допоздна и поэтому страшно разозлилась, когда в половине девятого кто-то позвонил в дверь. На пороге стоял Андре[1], небритый, в плаще и брюках, надетых прямо на пижаму, с номером «Санди таймс» в руках.
— Читай!
— О Господи!
Я, как и он, разволновалась. Книгу ведь уже напечатали и отдали в переплет, причем мы сразу заказали огромный тираж; это был большой дорогостоящий проект… если теперь ее запретят, мы окажемся на грани провала. «Одевайся и пошли! — сказал Андре. — Нужно отправить экземпляр Десмонду Маккарти — адрес у меня есть».
Маккарти был самый влиятельный книжный обозреватель тех лет. Мы второпях настрочили ему записку, в которой умоляли прочесть роман и заявить публично, что ничего непристойного в нем нет, а потом сели в машину и помчались к нему домой — бросить книгу в почтовый ящик. Мы подумали, что в воскресенье утром Маккарти будет не в восторге от посетителей, и не стали настаивать на встрече. Теперь я понимаю, что польза от этой эскапады была только в одном: мы нашли чем заняться и не мучились пустыми догадками. В итоге, кажется, Маккарти отделался ничего не значащими фразами — иначе я бы запомнила.
Начиная со следующего утра, мы стали получать новые заказы, и, не будь мы на грани катастрофы, можно было бы праздновать победу. В то же время нам вручили официальный запрет на издание «Нагих и мертвых» до тех пор, пока генеральный прокурор, сэр Хартли Шоукросс, не рассмотрит дело и не даст разрешение на публикацию. Бумагу с запретом, кажется, доставил тот самый толстенький и добродушный полицейский следователь, который допрашивал нас все утро, — а может, кто-то другой, не помню.
В течение следующих двух-трех недель нас буквально завалили заказами, так что мы были просто не в состоянии их выполнять. Все поддерживали нас, как могли, и победа стала очевидна. В конце концов, Андре убедил одного знакомого депутата Палаты общин спросить на заседании: запрещает генеральный прокурор публикацию или нет? Ответ был «нет», хотя Шоукросс и процедил сквозь зубы, что книга отвратительная. Избавившись от одной финансовой проблемы, мы, по иронии судьбы, столкнулись с другой: пришлось оплатить несколько переизданий.
Благодаря этим приключениям мы обрели нечто гораздо большее, чем бестселлер или имя Нормана Мейлера в списке авторов. Неожиданно для самих себя мы превратились в маленькое, но храброе издательство, на которое стали обращать внимание новые перспективные писатели и их агенты. Когда Андре в следующий раз отправился в Нью-Йорк, ему устроили просто королевский прием.
Мордехай Рихлер и Брайан Мур
Несколько дней назад я перечитала «Акробатов» — первый роман Рихлера, который мы опубликовали в 1954 году. Я не открывала его сорок пять лет. «Молодой начинающий автор, — думала я, — что тут скажешь?» Книга была действительно плохо написана; однако при всей своей неловкости она многое говорила о характере своего создателя… Мы как раз искали новых авторов, и нам очень не хватало молодых талантов. Я, пожалуй, могу поздравить себя и Андре с тем, что мы заметили серьезность и честность Рихлера (об остроумии тогда еще речи не шло) и что своим будущим успехом он отчасти обязан нам.
В те годы Мордехай и сам был человеком-загадкой. Он понравился мне с первого дня знакомства, но я часто спрашивала себя почему — он же почти всегда молчал. Никогда еще не встречала человека столь неразговорчивого. Как можно сказать о ком-нибудь, что он щедрый, добрый, честный, да еще и не стесняется быть смешным, если он и слова не сказал? И все же до сих пор, не знаю почему, я была уверена: Мордехай именно такой. Вскоре я поняла: мне как раз то и нравилось, что он не любил болтать попусту. Казалось, что это человек, начисто лишенный всякой фальши; он и сейчас такой, хотя далеко не столь застенчив.
