Эдик Штейнберг - Материалы биографии
И в заключение еще одно примечание. Ощущаю ли я полотна изо дня в день одинаково? Конечно же нет. Восприятие деталей и полной картины изменяется в соответствии с настроением и концентрацией. В определенной степени смотрящий превращается на миг в соавтора произведения искусства. Записанное мной здесь – это моментальный снимок (сделанный 16 и 17 мая 2013 года). Возможно, завтра я на все взгляну несколько по-другому. В общем-то я даже жажду этого. Мне кажется, что Эдик и его исполненное поэзии творчество приглашают рассматривать картины не как завершенные, отнюдь, он готов вновь взмахнуть кистью и в наших умах, наших фантазиях.
Вальтер ЗигльВена, июнь 2013 г.ПОГОРЕЛКА РУССКОЙ ЖИЗНИ
За почти полвека знакомства с Эдиком Штейнбергом память накопила много, и я пока еще не успел разобрать и как-то систематизировать ее запасы. Судьба удивительным, и я сказал бы даже мистическим, образом не раз сводила и перекрещивала наши с ним пути. Эти таинственные пометки на полях страниц прожитой жизни требуют осмысления. Возможно, когда-нибудь о них напишу. А пока наудачу вытаскиваю из памятного вороха небольшой фрагмент, который мне душевно дорог не только лично пережитыми чувствами и размышлениями о русской жизни, но и тем, что они, как позже выяснилось, оказались в общем идентичными тем невысказанным чувствам и размышлениям Эдика, которые бродили в нем, ища своего воплощения в живописи.
В мае 1985 года вдвоем с Эдиком мы поехали в деревню Погорелку на Ветлуге, где у него был дом. Эдик не раз звал меня туда, уговаривал купить там избу, но течение жизни относило меня в другую сторону. И вот теперь я выбрал время посмотреть давно заочно меня волновавшие, но известные мне лишь по книгам места, которые оставили отметины, рубцы и шрамы в истории русской жизни.
Всю дорогу я был за рулем его «москвича» – Эдик не любил водить машину. По пути, не доезжая до Погорелки, мы заехали в Семенов к его приятелю плотнику Саше Швецову. Город Семенов когда-то славился своими ложкарями и знаменитым ложкарным базаром. Но это было в далеком, кажущемся уже нереальным прошлом, а теперь, в 1985-м, была очередная смена кремлевских начальников. Год этот был не сытным, особенно в провинции, и Эдик привез в подарок Саше большую корзину продуктов. Когда мы с этой тяжелой ношей поднялись на нужный этаж коммунального дома, в квартире никого не оказалось – Саша еще не вернулся с работы. Эдик предложил оставить корзину на лестничной площадке около двери и пойти погулять по городу. Корзина была не закрыта, в ней лежали дефицитные колбасы, сыры и прочая снедь.
– Ты что, соседи украдут! Я отнесу ее в машину.
Эдик улыбнулся:
– Не бойся, старик, никто ее не тронет – в Семенове не воруют.
Мне трудно было в это поверить, оставить продукты на лестнице я не соглашался, но мои доводы не помогли – Эдик настоял на своем. И даже от предложения чем-нибудь накрыть продукты он отказался. Скрепя сердце я оставил корзину перед дверью. Часа через полтора мы вернулись. Корзина, как я и предполагал, исчезла!.. Я укоризненно посмотрел на Эдика. Он засмеялся и позвонил в дверной звонок. Саша и его жена были уже дома, а нетронутая корзина стояла в прихожей. Я знал, конечно, что когда-то здесь были поселения староверов, но сомневался, что их традиции честности сохранились и при советском режиме, первой заповедью святцев которого было «Грабь награбленное!».
К ужину пришел друг Саши – печник Костя. Эдик просил его построить в Погорелке вместо разваливающейся русской печи небольшую печку с плитой. Костя пообещал приехать через неделю. Застолье с водкой и разговорами затянулось до полуночи. Потом хозяйка приготовила нам с Эдиком кровать с большими пышными подушками, и мы, утомленные долгой дорогой, мгновенно заснули.
Утром мы продолжили наше путешествие. Перед Погорелкой дорога кончилась, нужно было ехать через широкое паханое поле.
– Только бы нам на нем не застрять, – волновался Эдик, – а то придется искать трактор.
Но дождей, видно, не было, поле не раскисло, и трактор нам не понадобился.
Избы Погорелки выстроились на гребне высокого берега, с которого открывается восхитительная, захватывающая дух панорама плавной дуги привольно текущей Ветлуги. Оба ее берега – бесконечный, когда-то спасительный для беглых приверженцев старой веры глухой лес, уходящий далеко за синий горизонт. И над всем этим высится царственная лазурь неба – необъятного, величественного, каким его можно увидеть только с высокого берега, когда стоишь выше линии горизонта, как в «Виде на Толедо» Эль Греко. Весенняя Ветлуга широко разлилась, затопив низину между деревней и лесом. На крутом косогоре, спускающемся к реке, на радостно воскресшей пасхальной зелени майской травы там и сям темнели серые баньки. Вот он, космос русской жизни, – живоносная река, душеспасительные леса, вечно умирающая и неизменно вновь воскресающая природа, которая от сотворения мира тихо делает свое великое дело. «Бог наш на небеси и на земли вся елика восхоте сотвори!» Таким было мое первое впечатление от увиденного.
Уже не один год Эдик проводил летние месяцы на Ветлуге. Там же обосновались и его друзья: актер Петр Вельяминов, женатый на сестре жены Эдика, любитель ловить уклейку Саша Флешин, отсидевший несколько лет за спекуляцию «тамиздатом». В соседней деревне Микрихе жил литератор Толя Лейкин с Таней Ольшевской. Художников Илью Кабакова и Володю Янкилевского Эдик тоже соблазнил купить там дома. Были и другие московские дачники. Илья Кабаков придумал в духе черного юмора название для этого поселения – Большие Жидовичи.
Дом Эдика, старый, покосившийся, с высоким крыльцом; из сеней проход в комнату, посреди которой хозяйкой и хранительницей дома стоит большая русская печь. К приезду печника Кости нам предстояло ее разобрать.
В Погорелке есть убогий продуктовый магазинчик, купить в котором практически нечего, поэтому Эдик привез с собой много консервов. Когда я полез укладывать привезенное в погреб, оказалось, что в нем целый штабель тушенки и прочих банок. Я удивился:
– Да у тебя тут запас на целый год! Зачем еще вез?
– Я куркуль, – засмеялся Эдик.
Несколько дней мы с ним разбирали русскую печь. Очищали и складывали кирпичи, выгребали толстый слой утепляющего топку песка. К приезду Кости работу закончили. На оставшемся фундаменте он сложил новую небольшую, оригинальной конструкции печку. Погода стояла солнечная, и я занялся огородом, начал копать грядки для посадки разной зелени. Но вдруг небо затянуло тучами, и… посыпались крупные хлопья густого снега! Эту нежданную капризную причуду русского климата я успел сфотографировать.
В Погорелке я впервые жил вместе с Эдиком и впервые стал свидетелем его поэтических шалостей. Проявлялись они несколько необычно. Просыпаясь по утрам, он, сидя на кровати, со смехом изрекал какой-нибудь стих, то ли приснившийся ему, то ли утреннюю импровизацию. Эти были двустишия и четверостишия, достойные капитана Лебядкина, но лексически не всегда пристойные. И в последующие годы я иногда слышал от него подобные вирши. Тогда я их не записал, а теперь уже не помню. Запомнилась лишь переделка пушкинского стихотворения, которую Эдик придумал гораздо позже, года за два до своей смерти.
Товарищ, верь: взойдет она,
Звезда пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сна
И на обломках самовластья
Будет… пустота.
В один из дней Эдик, заядлый рыбак, сказал, что пора бы нам съездить на рыбалку. Мотор на лодку решили не ставить, гребли веслами. Эдик много раз рассказывал мне о своих рыболовных удачах на Ветлуге, о пойманных им больших язях, щуках и жерехах, но в этот раз мы, просидев на реке несколько часов, вообще ничего не поймали. Поплыли домой. До берега оставалось метров тридцать, когда из-за излучины реки неожиданно появился большой быстроходный катер и направился в нашу сторону.
– Рыбнадзор! – тревожно сказал Эдик. – Сейчас нерест, ловить еще запрещено.
– Но у нас и нет ничего…
Катер причалил вплотную к нашей лодке. Молодой инспектор, увидев удочки, потребовал предъявить рыбу. Он осмотрел лодку – рыбы у нас не было. Видимо, он решил, что мы ее спрятали, и собрался составлять протокол за незаконный лов. Наши попытки оправдаться настойчивый инспектор и слушать не хотел. Но речь его была странной, и по его манере говорить мы поняли, что он нетрезв. Тогда Эдик решил пойти на него в атаку:
– Да ты вообще не имеешь права предъявлять претензии, ты же пьяный! На тебя на самого надо протокол составить!
Инспектор спокойно объяснил, что он нисколько не пьян, а речь у него такая, потому что он контуженый. Крыть нам было нечем. Возникла минутная заминка, но Эдик быстро нашелся:
– А ты N.N. знаешь?
– Конечно, знаю.
– Это мой друг! – сказал Эдик не сморгнув глазом.
