Эпсли Джордж Беннет Черри-Гаррард - Самое ужасное путешествие
В 11 часов утра температура была -36° [-38 °C], а сейчас -27° [-33 °C]. Падал снег, решительно ничего нельзя было разглядеть. Из-под палатки доносился грохот, словно какой-то гигант бил в большой пустой бак. Всё говорило о том, что приближается пурга. И действительно, едва мы закончили ужин и начали оттаивать спальники, чтобы влезть в них, как с юга задул ветер. До этого на миг открылась чёрная скала, и мы узнали, что находимся, вероятнее всего, на участке ледяных хребтов совсем рядом с горой Террор, Просматривая свои записи, я с удивлением обнаружил, что пурга продолжалась три дня. Утром следующего дня, то есть 11 июля, температура поднялась до +9° [-13 °C], ветер усилился до 9 баллов. На третий день (12 июля) дул уже сильный шторм (10 баллов). Таким образом, температура поднялась более чем на 80 градусов.
Мы проводили время не без приятности. В палатке тепло и сыро — из-за потепления весь лёд внутри превратился в воду; мы лежим в сырой, источающей пар одежде, лишь изредка с грустью думая о том, что станется с нашим снаряжением, когда снова грянет мороз. Впрочем, не очень-то мы и думаем: в основном мы спим. В этом отношении пурга — воистину дар Божий.
Кроме того, мы пересмотрели свой рацион питания. В самом начале подготовки к походу Скотт попросил нас проделать несколько опытов, имея в виду переход полюсной партии будущим летом через плато. Предполагалось, что это будет самая трудная часть путешествия к полюсу. Тогда никому и в голову не могло прийти, что в марте в средней части Барьера погода может быть хуже, чем в феврале на плато, находящемся на 10 тысяч футов выше. Зная, что в зимнем походе мы будем находиться в экстремальных условиях, таких, каких ещё не встречали полярные исследователи, мы решили предельно упростить питание. Взяли только пеммикан, галеты, масло и чай, но чай ведь не пища, а лишь вкусный стимулирующий напиток, главное — горячий; пеммикан был прекрасного качества, от копенгагенской фирмы Бовэ.
Ограниченность рациона давала то несомненное преимущество, что приходилось возиться с меньшим количеством мешков. При стоградусном морозе все предметы, находящиеся на воздухе, имеют приблизительно такую же температуру.
Попробуйте развязать тесёмки мешка при температуре воздуха -70° [-57 °C], когда ноги у вас окоченели, руки же вы только что с трудом оттёрли после того, как зажгли спичку (пришлось испробовать несколько коробок, а они металлические) и свечу — и вы поймёте, что мы выиграли, сократив число мешков.
Но рацион имел и недостаток, который мы чем дальше, тем острее ощущали — в нём отсутствовал в чистом виде сахар.
Случалось ли вам так хотеть сахару, что это желание неотступно преследует вас и днём и ночью? Весьма неприятное состояние. Мы-то по сути дела не страдали без сладкого в такой мере — какое-то количество сахара содержалось в галетах. В размоченном виде они придавали приятный сладковатый привкус дневному чаю или вечернему кипятку. Их приготовила для нас, по специальному заказу, фирма «Хантли и Пальмер». Рецепт, разработанный Уилсоном и химиком фирмы, держится в секрете. Галеты эти не имеют себе равных на земле, и лучше них быть не может. Они были представлены двумя сортами — антарктическим и аварийным, отличавшимися, по-моему, только способом выпечки. При изобилии провизии в санном походе приятно съесть хорошо пропечённую хрустящую галету, если же ты сильно проголодался, то предпочтёшь галету помягче.
У каждого из нас была индивидуальная норма галет, пеммикана и масла, и таким образом мы могли примерно определить правильное соотношение белков, жиров и углеводов, необходимых человеческому организму в экстремальных условиях. Билл горой стоял за жиры и начал с 8 унций масла, 12 унций пеммикана и только 12 унций галет в день.
Боуэрс сообщил, что он сторонник белков, и выбрал для себя 16 унций пеммикана и 16 унций галет, а мне посоветовал налечь на углеводы. Я был не в восторге, так как опасался, что мне не хватит жиров. Но попытка не пытка, ведь по ходу действия в рацион можно вносить изменения. И я остановился на 20 унциях галет и 12 унциях пеммикана в день.
Боуэрс чувствовал себя хорошо (как всегда), но не справлялся со всей нормой пеммикана. Билл был сыт, хотя масло у него оставалось. Я же ходил голодный, бесспорно больше остальных страдал от мороза и ощущал потребность в жирах{103}.
При этом меня мучили изжоги. Поэтому, прежде чем увеличить долю жиров, я налёг на галеты — довёл их до 24 унций, но это мало что изменило: мне по-прежнему хотелось жиров. Тогда мы с Биллом сели на одинаковые нормы: он уступил мне 4 избыточные унции масла, а я ему 4 унции галет, не удовлетворявшие мой голод. Теперь дневной рацион у нас двоих состоял из 12 унций пеммикана, 16 унций галет и 4 унций масла, но масло иногда оставалось. Это исключительно хороший рацион питания, на протяжении почти всего похода мы были сыты. Иначе, конечно, нам бы не вынести тех ужасных условий.
Не знаю, как другие, а про себя не скажу, что у меня было легко на душе: лежим где-то у мыса Террор, воет пурга…
Возможно, это состояние усугублялось таинственным грохотом снизу. Но главное, конечно, то, что мы совсем заблудились среди ледяных валов и в этом мраке сам чёрт не найдёт здесь дороги. Вопреки своему обычаю, ветер дул не по прямой, а крутил и вертел. Палатку сильно занесло снегом, сани и вовсе давно скрылись из виду. Обстановочка не из приятных.
Во вторник ночью и в среду сила ветра достигала 10 баллов, температура воздуха колебалась от -7° [-22 °C] до +2° [-17 °C]. Но затем ветер начал ослабевать и налетал лишь отдельными порывами. В четверг, 13 июля, к 3 часам утра он почти стих; стало холодать, сквозь бегущие тучи проглянули звёзды. Вскоре мы принялись за завтрак, неизменно состоявший из чая и пеммикана, в которые макали галеты.
Прежде чем пуститься в путь, надо было откопать сани и палатку, на что ушло несколько часов. Но вот наконец мы стартуем. Вечером я во всегдашней лаконичной манере поспешно нацарапал в записной книжке: «За день 7,5 мили — великолепно — перевалили через несколько ледяных гряд на горе Террор — днём на одной наскочили вдруг на огромную трещину — уже довольно высоко на Терроре — спасла луна — могли туда провалиться вместе с санями».
Семь миль за день — расстояние, на которое мы до сих пор тратили около недели — очень повысили наше настроение.
Температура весь день держалась между -20° [-29 °C] и -30° [-34 °C], это тоже радовало. Пересекая поднятия на склоне горы, переходящие справа от нас в настоящие хребты, мы убедились, что дующий с горы ветер над этими грядами растекается по двум направлениям: по одну сторону на северо-восток, по другую — на северо-запад. Небо, казалось, предвещает ветер, да и пурга ушла не так далеко, как хотелось бы.
До сих пор мы держались благодаря тому, что сжигали больше керосина, чем требовала кухня. Примус продолжал гореть ещё некоторое время после приготовления пищи и согревал таким образом палатку. Мы растирали отмороженные ноги, занимались какими-нибудь мелкими делами. А чаще всего просто клевали носом, не давая друг другу крепко заснуть. Но керосин — увы! — на исходе. Мы вышли с шестью одногаллонными бачками (Скотту казалось, что их слишком много), из них четыре уже опорожнены. Сначала мы считали необходимым оставить на обратный путь два бачка, теперь ограничиваемся в расчётах одним бачком и двумя залитыми керосином примусами. Между тем наши спальные мешки и при дополнительном обогревании почти орудия пытки. Даже сейчас, в самом начале похода, мне приходится что ни вечер целый час бить по мешку, разминать его, выкручивать, чтобы влезть в него. Но худшее впереди: это само пребывание в мешке.
Всего лишь -35° [-37 °C], но «очень плохая ночь», как записано у меня в дневнике. Вышли мы своевременно, однако день был отвратительный, нервы напряжены до предела, потому что нам никак не отыскать тот узкий проход между трещинами, что ведёт прямо к нашей цели. То и дело мы сбивались с дороги: внезапно начинался резкий спуск; потом: «Что, забрали слишком вправо?» — никто не знает, — «Попытаемся идти поближе к горе», и так далее!
«С трудом одолели за утро 2,75 мили, попали в густую мглу, но она вдруг рассеялась, и мы увидели, что стоим в чёрной тени огромного отрога ледяного хребта. Двинулись дальше, беря левее, но тут Билл упал и попал рукой в трещину. Мы перебрались через неё и ещё через одну, опять взяли левее, и Билл и я провалились одной ногой в трещину. Обшарили всё кругом — пустота, пришлось перетаскивать сани прямо через трещину, но всё обошлось»[151].
Один раз мы угодили в трещину и долго не могли из неё выбраться. Тогда Билл удлинил свои постромки страховочной верёвкой (он потом часто так делал) и стал обнаруживать трещины намного раньше, чем мы. Нам-то, конечно, хорошо, куда хуже Биллу. В темноте трещины действительно выматывают нервы.
