Эпсли Джордж Беннет Черри-Гаррард - Самое ужасное путешествие
Для меня, во всяком случае, эта своеобразная пурга явилась даром свыше, хотя у нас не было сомнений, что, когда она закончится и мороз вступит в свои права, наше снаряжение станет ещё хуже, чем было. Что делать — выходить было совершенно невозможно. В течение дня температура понизилась до -44° [-42 °C], а ночью до -54° [- 48 °C].
Назавтра, 5 июля, идти было очень трудно из-за выпавшего свежего снега. Мы, как всегда, прибегали к челночному методу, выжали из себя восемь часов работы, но продвинулись всего лишь на полторы мили. Температура колебалась между -55° [-48 °C] и -61° [-52 °C]; какое-то время дул довольно сильный ветер, сковывавший нас по рукам и ногам. Вокруг месяца большой круг гало с вертикальным столбом и ложными лунами. Мы надеялись, что взбираемся на длинный заснеженный выступ в начале Террора. В эту ночь температура была -75° [-59 °C], за завтраком -70° [-57 °C], в полдень около -77° [-60,5 °C]. Этот день запомнился мне — именно тогда я понял, сколь неразумно стремиться к рекордам. В 5.51 пополудни, после ленча, выставленный Боуэрсом термометр показал -77,5° [-60,8 °C], то есть 109,5° мороза — вполне достаточно для того, кто идёт среди кромешной тьмы, в обледенелой упряжи и одежде.
Минимальная температура, замеренная в весеннем походе экспедиции «Дисковери», составляла -67,7° [-55,4 °C][150], а в те времена наибольшим сроком для санной вылазки, к тому же при дневном свете, считались две недели. У нас же шёл десятый день после выхода из дому, а весь поход был рассчитан на шесть недель.
К счастью, нет ветра. Открытая наша свечечка не гаснет, пока мы тащимся по старым следам за вторыми санями, но стоит хотя бы на долю секунды коснуться обнажённым пальцем какой-нибудь металлической детали, и всё! Он уже обморожен! Трудно застёгивать пряжки на ремнях, стягивающих груз на санях; ещё труднее возиться с котлом, кружками, ложками, примусом, бачком для керосина. Просто не могу понять, как Боуэрс управляется с метеорологическими приборами, но журнал у него в безупречном порядке. А ведь на него и дохнуть нельзя — он тут же покрывается льдом, на котором карандаш не оставляет следа. Верёвки всегда причиняют большие неприятности, а в такой мороз с ними просто беда. Мучительно утром пристёгивать упряжь к саням, в конце перехода — отстёгивать, мучительно привязывать к багажу спальные мешки, закреплять походную кухню поверх ящика с инструментами, но что это по сравнению с маленькими завязками, превратившимися сейчас в жгутики льда!
Самые ненавистные — у мешка с недельным запасом провианта и те, что потоньше, — у вкладывающихся внутрь него мешков с пеммиканом, маслом и чаем. И всё же злейший наш враг — тесёмки от входа в палатку; больше всего они походят на проволоку, а закручивать их надо особенно тщательно. Если в течение семичасового пребывания в мешке возникает потребность выйти, приходится развязывать тесёмки, твёрдые как шило, а затем протаивать себе обратный путь в спальник, успевший приобрести твёрдость доски.
Имеющийся у нас парафин предназначается для низких температур, он стал лишь менее прозрачен. А вот отделить кусок масла от общего бруска — дело нелёгкое.
Температура ночью -75,8° [-59,9 °C], и я не буду притворяться, что не понимаю Данте, поместившего круги ада, где грешники мучимы холодом, ниже тех кругов, где они горят в огне. Всё же иногда мы спим и всегда строго выдерживаем семь часов в спальнике. Билл снова и снова спрашивает, не повернуть ли нам обратно, и мы дружно отказываемся.
Между тем для меня нет на свете ничего желаннее. Я уверен, что мечта о мысе Крозир — чистое безумство. 4 июля всё так же челноком, выкладываясь до предела, мы продвигаемся опять на полторы мили. Находились досыта — а от мыса Эванс до мыса Крозир 67 миль!
За свою короткую жизнь я не раз убеждался, как сильны все люди, пренебрегающие общепризнанными истинами — они достигают невозможного. Мы никогда не высказывали вслух своих потаённых, мыслей. Говорили о чём угодно: о каменном веке, который наступит для нас, когда мы построим себе на склоне горы Террор тёплую хижину из камней; о топливе для печи — пингвиньем жире; яйцах императорских пингвинов, которые заспиртуем в сухом тепле хижинки… Умалчивали лишь о том, что мы, люди неглупые, отлично понимали: не добраться нам до этих самых пингвинов и идти дальше — безрассудство. И всё же со спокойным упорством, в полном согласии друг с другом, чуть ли не с кротостью, эти два человека продолжали двигаться дальше вперёд. Я же лишь следовал за ними.
Организму человека полезно работать, принимать пищу и спать в установленное время, но в санных походах эту аксиому очень часто забывают. Вот и теперь выяснилось, что восьмичасовой переход и семичасовой сон просто не укладываются в пределы суток, так как при наших условиях самый обычный лагерный быт поглощает больше девяти часов. Мы решили отказаться от воображаемой границы между ночью и днём и в пятницу 7 июля стартовали уже в полдень. Температура -68° [-56 °C], стоит густой белый туман. У нас лишь самое общее представление о том, где мы находимся. В 10 часов вечера останавливаемся на ночлег, продвинувшись за день на одну и три четверти мили. Но о радость! Сердце не выскакивает из груди, пульс приближается к нормальному; легче ставить лагерь, руки вновь обрели чувствительность, ноги не цепенеют от мороза. Бёрди вытаскивает термометр: всего лишь -55° [-48 °C]. Я, помнится, говорю: «Сказать кому-нибудь, что 87° мороза могут восприниматься как величайшее облегчение, так ведь не поверят». Может, и в самом деле не поверят, но тем не менее это так. Вечером я записал в дневнике: «Есть всё же что-то неодолимо привлекательное в том, чтобы делать нечто, чего раньше не делал никто».
Как видите, я уже был настроен на более оптимистичный лад.
Сердце у нас работало замечательно. Но к концу ежедневного перехода ему уже было невмоготу перекачивать кровь к нашим конечностям. Редко случались дни, когда Уилсон и я не обмораживались. На стоянках я замечал, что сердцебиение сравнительно медленное и слабое. Против этого лишь одно средство — горячий напиток: чай во время ленча, кипяток на ужин. Уже первые глотки делают чудо: ощущение такое (говорил Уилсон, будто прикладываешь грелку к сердцу.
Его удары становятся сильнее, быстрее, по телу вверх и вниз разливаются потоки тепла. Затем снимаешь обувь — гамаши (укороченные наполовину и обёрнутые вокруг низа штанины), финнеско, сеннеграс, меховые носки и две пары шерстяных.
Растираешь икры ног и уговариваешь себя, что тебе хорошо: отморожения болят лишь после того, как оттают. Позднее на них вскакивают волдыри, а ещё позднее появляются участки омертвевшей кожи.
Билла одолевала тревога. Скотт дважды ходил с ним зимой на прогулку и всё отговаривал от зимнего похода, но в конце концов дал своё согласие при условии, что Уилсон приведёт нас обратно целыми и невредимыми: мы ведь должны были идти на юг. Билл относился к Скотту с величайшим уважением, и впоследствии, когда мы, находясь на краю гибели, собирались вернуться домой через Барьер, более всего беспокоился о том, как бы не оставить на мысе Крозир что-нибудь из снаряжения, даже из того научного инвентаря, который нам уже не был нужен, а на мысе Эванс имелся в избытке. «Скотт никогда не простит мне, если я брошу здесь вещи», — говорил он. Прекрасное правило для санных походов. Партия, которая его не соблюдает или оставляет часть грузов для последующей доставки, редко достигнет успеха.
Но и возводить это правило в непререкаемый закон тоже не следует.
И вот теперь Билл чувствовал ответственность за нашу судьбу. Он не раз говорил, извиняющимся тоном, что никак не ожидал таких невероятных трудностей. По его мнению, раз он пригласил нас участвовать в походе, то в какой-то мере повинен во всех наших невзгодах. Руководитель, так относящийся к своим подчинённым, может добиться многого, если они люди достойные; если же их душевные качества оставляют желать лучшего, они попытаются использовать его мягкость в своих интересах.
Ночью 7 июля температура -59° [-51 °C].
Восьмого июля появились первые признаки того, что рыхлый порошкообразный снег, наподобие крахмала, вскоре кончится. Тащить сани было по-прежнему безумно тяжело, но иногда финнеско, прежде чем погрузиться в снег, пробивали тонкую корку — значит, здесь бывают ветры. Иногда нога ступала под мягким снегом на твёрдый скользкий участок. Мы шли в тумане, и он двигался вместе с нами, высоко вверху сияла луна. Править было не легче, чем волочить сани за собой. Четыре часа напряжённейшей работы дали за утро всего лишь милю с четвертью, три часа во второй половине дня — ещё милю. Температура -57° [-49 °C] с ветром — ужасно!
Утром следующего дня начал падать снег, лёг густой туман; пробудившись, мы вообще ничего не увидели вокруг.
После обычных четырёх часов ходьбы решили, что двигаться дальше челночным способом невозможно: в таком тумане не отыскать след ко вторым саням. К великой нашей радости, убедились, что можем везти сдвоенные сани, по-моему, прежде всего благодаря повышению температуры до -36° [-38 °C].
