Владимир Гармаев - Журнал «Байкал» 2010–01
Встреча с Б. Слуцким пробудила, как говорится, рой воспоминаний о временах не столь давних. Лет восемь назад в свои аспирантские годы я посещал московскую литературную студию — единственную тогда в столице. Самым притягательным был семинар Б. А. Слуцкого. Его личность высоко котировалась в щепетильной на авторитеты столичной литературной среде. Приходили сюда и студенты из Литературного института с тайной надеждой, что они удостоятся внимания Слуцкого.
В большой просторной комнате в неделю раз собирались «семинаристы». Б. Слуцкий сидел, откинув слегка назад крупную седовласую голову. Он жестом приглашал новоприбывших читать свои стихи. После чтения одного стихотворения «грозный» Слуцкий останавливал выступающего и приглашал другого. Он не особенно церемонился с собравшимися и относился к ним без всякого снисхождения, чувствовал себя в роли бога, отсеивающего графоманов и их претензии на российский Парнас.
Я несколько занятий был в качестве слушателя. Действительно, семинар был весьма полезен для присутствующих. Общение, чувство творческого соперничества под оком опытного учителя — большой импульс для поэтического самосознания и самоопределения. Когда же пришел и мой черед почитать свои вирши, Слуцкий тем же коротким жестом пригласил меня выйти на «сцену». Я прочитал стихотворение, ожидая его обычного «спасибо» с последующим «садитесь». Но последовало: «Продолжайте». Тут я выдал на память целый цикл стихотворений, около десяти. Дело кончилось тем, что Борис Абрамович предложил через пару недель устроить обсуждение моих стихов. Так я был принят в Литературную студию по семинару Б. Слуцкого, которую окончил с подтверждающим этот факт документом.
Мне претили «свадебные» от литературы генералы. Б. Слуцкий к таковым не принадлежал. Он, кстати, предварял вечер Д. Самойлова в ЦДЛ своим коротким, но емким выступлением.
Москва — государство в государстве. В поэзии это особо ощущается. Столичные поэты отличаются своей претенциозной суетностью, приверженностью к эфемерным знакам своей «исключительности». Опутанные змеями своего тщеславия и творческой импотентности, они напоминают Лаокоона. Загляните в ЦДЛ, и вы услышите звон кандалов сансары на каждом завсегдатае этого «гадюшника», по выражению Вл. Бояринова.
* * *Бывают в жизни узелки,
что завязал для нас Всевышний.
Не потому ль звучат стихи
отточенные, как клинки,
не потому ль важны враги,
чтоб доказать, что ты не лишний.
В Москве ощущаешь подводные течения в литературе. Официоз не приемлется, идеология и талант — вещи несовместимые. В толстых журналах чаще печатаются толстые поэты, удел молодых — дожидаться своей очереди. Испытание Москвой для многих поэтов оканчивается плачевно. Но повариться в столичном котле необходимо для творческой самооценки. Аполлон, кажется, поглядел в мою сторону и даже слегка улыбнулся.
В государстве поэзии нету провинций.
Где поэты рождаются, там и столицы.
Членство в Союзе писателей СССР, который по своему статусу являет особого рода «министерство» интеллектуально-идеологического свойства, сразу возвышает избранника муз над пишущей братией. Определенные льготы, поездки в Дома творчества в курортных зонах страны, где круглогодично пасутся московские борзописцы, для которых Литфонд как дойная корова. Бронтой Бедюров, который чувствует себя в литературных кругах столицы как рыба в воде, упрекнул меня за то, что я еще ни разу не побывал в Переделкино: «Ты ведешь себя как Будда, у которого в запасе целая вечность. А москвичи успевают пользоваться благами жизни, пока ты занимаешься созерцанием собственного пупа».
Приняли меня в ССП четыре года назад по двум изданиям: «Золотому седлу», тоненькой книжечке в иркутской «Бригаде» 1975 года и «Горному бубну», вышедшему годом позже в Улан-Удэ. Особой радости я почему-то не испытал, воспринял это как должное, хотя некоторые сомневались, пройду ли я сквозь московское сито. Максим Эрдынеев подарил мне по этому случаю свою работу — резьбу по дереву с изображением саянского яка. В шутку я называю его своим «зооморфным» портретом.
* * *Издаться в Москве национальному поэту, пишущему достойно на русском языке, очень не просто в силу ряда причин, о которых не хочется шибко распространяться, поскольку это больше связано с идеологией и конъюнктурной возней вокруг литературной кормушки. Вл. Бояринов, работавший редактором в издательстве «Современник», заметил рукопись моего поэтического сборника «Дикая акация», которую я прислал в Москву. Потом мне рассказывал Володя Бояринов, мои стихи ему сразу понравились, и с его легкой руки, как я теперь понимаю, они увидели свет в столичном издательстве в 1980 году.
Однажды мне приснился Вениамин Каверин, один из той плеяды писателей, связанных незримыми нитями с серебряным веком. Во сне Каверин, которого я лично не знал, предлагал мне отправить свою книжку. Сон был настолько отчетливым и необычным, что я не мог его не запомнить. И решил проверить это сновидение. Отыскал в справочнике писателей адрес В. Каверина и отправил ему свою первую столичную книжку. К моему великому удивлению, спустя некоторое время получил ответ.
«Дорогой Баир, 22/V-80
Спасибо за „Дикую акацию“. Я с интересом и глубоким вниманием прочитал Вашу книгу. В ней искренность соединяется с точностью — черта подлинного поэта. Чувствуется, что Вы знаете и любите Заболоцкого и Пастернака — двух королей нашей поэзии. Но влияние их лишь мелькает из глубины, не мешая Вашему дарованию, а напротив, я бы сказал — украшая его. Словом, Вы меня порадовали своей книгой. Желаю Вам новых успехов, здоровья и счастья.
В. Каверин».
24.5. Понедельник.С утра — в Ленинке. Встал в 7 утра, чтоб занять очередь на ксерокопию. Оказался 43-м в записи.
* * *Каталоги, каталоги
вновь берут с меня налоги
за оставшуюся лень.
Чтоб войти к «китам» в доверье,
я пока лишь подмастерье,
как минута, мчится день.
Сделал ксерокс: Туччи «Тибет. Страна снегов». Глава «Религия», автореферат В. Дылыковой «Тибетская художественная литература» (VII–XVIII вв.), страницы о Миларайбе в кн. Даса «Путешествие в Тибет» и карту его путешествий.
Притча о аоровьем роге
шли по горной тропинке, наслаждаясь летним днем.
Небеса отливали солнечным светом латунным,
так и шли, учитель с учеником вдвоем.
Видят, лежит коровий рог на дороге пыльной.
Взял его Миларайба и за пазуху положил.
Этим своим поступком без всякой на то причины
он ученика Райчунга сильно удивил.
И тот решил, что учитель впадает в детство,
устал от жизни, раз хватает какой-то в пыли залежалый рог.
А Миларайба, словно прочитав его мысли,
ответил: «Может быть, эта вещь нам пригодится, сынок».
Так и шли они безмятежно. Но вдруг поднялся ветер,
в тучи грозные превратились облака.
И разразилась с градом гроза под вечер,
и закрутились по равнине смерчи песка.
И смотрит Райчунг: «А где ж Миларайба»?
И видит: сидит он, упрятавшись в коровий рог,
и зовет ученика, чтобы сел тот рядом,
благо, что рог оказался глубок и широк.
И говорит Миларайба ученику Райчунгу:
«Сын мой, сансара подобна этой буре земной.
А нирвана подобна рогу — несравненному чуду,
в котором сейчас укрываемся мы с тобой».
И утихли как будто порывы бури и ветра,
град промчался, и черные тучи исчезли вдали.
И снова свой путь продолжали два буддийских аскета
по горной тропинке, наслаждаясь простором земли.
Встретил около ИВ АН Вилену Дылыкову. Она ощущает себя вне времени и пространства, не считает часов, месяцев, чисел. У нее сердечная недостаточность. Кожаное пальто висит на ней. Очень худенькая. Даже полупустая авоська в ее руке кажется тяжелой. Договорились о встрече у Саши Соловьева. В библиотеке ИВ АН начал читать ее диссертацию. Вступление оказалось поэтическим.
Звонил Ан. Преловскому. Он сообщил, что «Алтан Шагай» должен вот-вот выйти в Иркутске в его переводе. В прошлом году перевод был опубликован в «Сибирских огнях» (№ 3–4). А. П. чуток к бурятскому улигерному стиху, к поэтике оригинала. Старается передать анафоричную рифмовку — когда рифмуются начальные слоги, а не конечные, как в русском стихосложении. В самом начале работы над «Алтан Шагаем» Преловский обратился ко мне за помощью, и я вывел его на Женю Кузьмину — эпосоведа, работавшую в секторе фольклора народов Сибири в Новосибирске (в Академгородке). Два года назад она выпустила свою монографию «Женские образы в героическом эпосе бурятского народа». Творческий союз фольклориста и поэта оказался удачным: «Алтан Шагай» обретает широкого читателя вслед за «Аламжи Мэргэном» и «Гэсэром» в поэтических переводах И. Новикова и С. Липкина.
