Владимир Гармаев - Журнал «Байкал» 2010–01
Сделал ксерокс статьи «La verse» и Обермиллера «Будона». Почитал Биру, монгольского ученого.
С Шурочкой решили сходить в БДТ на Фонтанке. Она ждала в общежитии — оделась для выхода, стала очень симпатичной, какой-то воздушной. Но — увы — билета на брони не оказалось. Зря потолкались у выхода. Лишние билеты выхватывали прямо на глазах. Шурочка даже упрекнула меня в медлительности. Было ветрено, холодно. Пожалев сестренку, пошел к администратору. Начал его донимать, но тот был тверд, как камень, на котором стоит «Медный всадник».
Забежали в «Молочное кафе» на Невском, чтобы согреться. Обошли весь Проспект в поисках хорошего фильма, но попусту. Шли комсомольские фильмы (в честь очередного съезда ВЛКСМ).
Купил в антикварном магазине на Невском дореволюционного издания (1916 г.) книжку стихов Г. Адамовича «Облака».
* * *Я в гостинице старой живу,
антикварную книжку листаю.
И порою гляжу на Неву
и под шелест страниц засыпаю.
Оживает улыбка цветка
на устах Шемаханской царицы.
Сон, который прервали века,
мне в полночной гостинице снится.
Занимался в БАН. Хотел сделать ксерокс с Шмидт Т. «85 сиддхов» и Лауфера о Миларайбе, но не приняли ввиду неподходящего формата. Почитал Биру о Гуши Цоржи, перелистал Пучковского. Сходил в Кунсткамеру.
«Сансара от нирваны не имеет никакого отличия,
Нирвана от сансары не имеет никакого отличия.
Какими являются границы нирваны,
Такими же являются границы сансары;
Малейшее различие между этими двумя,
Даже самое ничтожное, отсутствует», —
так сказал Нагарджуна о тождестве сансары и нирваны. В этом парадоксе брезжит просвет срединного пути. Лотос просветления — дитя сансары.
Вечером зашел к Шурочке, она сидела в комнате отдыха, смотрела ТВ. Попил у нее чайку, посмотрел ее последние работы, есть очень даже неплохой «Портрет женщины». Выразительное тело, которое «как лицо». У Ш. радостное настроение: сдала экзамен по эстетике. И решилось насчет ее перехода в мастерскую Моисеенко Е. Е. Он корифей, народный художник СССР. Многие студенты хотели бы быть под его крылом, но к Моисеенко попасть трудно.
Ездил в Петергоф. День был ветреный. Фонтаны заработали в момент, когда вышел из дворца. Это был пробный запуск. Главный каскад. Ларек с пивом на столе. Все тритоны, нимфы, даже Пандора стали извергать воду. Лишь Самсон свежепозолоченный, разжимающий пасть льва, хранил «молчание».
Просматривался Финский залив — «Маркизова лужа».
* * *Тихий песчаный брег.
Вран одинокий
на одиноком древе.
Облак сребрится в небе,
как брада забытого Перуна.
С утра в библиотеке Салтыкова-Щедрина. Сделал ксерокс Bacot «Milarepa», очень интересные иллюстрации. Как-то раньше на них не обращал внимания. Затем ксерокс из книги David-Neel «Journey in Tibet» — там, где говорится об одном последователе Миларайбы.
Тишина стояла
в холле,
легкая,
как першинка в горле.
Открыл заново для себя Мойку, 12, Марсово поле и Летний сад.
Графика мирискусников — от Мойки, Дворцовой площади, Аптекарского переулка и невских парапетов.
Гостиница, где я живу, очень устарела, но зато у нее достоинство в месторасположении:
в трех шагах от Эрмитажа,
в двух — от Спаса на Крови.
По пути в ЛО ИВ АН встретился с Славой Бухаевым. Случайно, на площади Искусств. Он на творческом взлете. Весь день провели с ним. Сначала зашли в пивную, затем он показал свою мастерскую, оттуда — на его квартиру. Его жена Соня — тоже архитектор. Была Шурочка. Засиделись у Бухаева. Пропали купленные мной билеты на Когана (скрипка). Редкое исполнение Грига.
Чудом на такси успели, заехав в гостиницу за моими вещами, на Московский вокзал — прямо к поезду на Москву.
Элегия
Мы живем, словно дети природы, средь дымных широких степей.
Убаюканы души великою сказкой о братстве людей.
Мы не помним своей родословной, берущей начало у Неба.
Мы не ценим язык свой, который дороже алмаза и хлеба.
Славим старшего брата и мудрых вождей в золотых песнопеньях
и гордимся судьбой, забывая о том, что стоим на коленях.
Метро, московское метро,
опять вхожу в твое нутро,
в твои подземные перроны,
где, как волшебные кроты,
в тисках железных суеты,
снуют стремительно вагоны…
Приехал с вокзала в Беляево. Отдохнул, помылся, принял душ, приятно. Ведь в гостинице «Академическая», что в Питере, нет горячей воды.
Во второй половине дня — в Ленинку. Заказал литературу. Вечером — в театр «Современник». Чистопрудный бульвар. Спектакль по Ю. Семенову. Уж больно политическо-публистический. Ушли. Посидели в кафе на Чистых прудах. Пили коктейль «Восточный» (из рижского бальзама, шампанского, ликера).
* * *Белые лебеди плавали,
не представляя, как они прекрасны.
Деревья окунали листву
в ее отраженье в воде.
Небо пряталось
в рваных просветах облаков.
Рыжий трамвай пробегал,
как вечный марафонец.
Пел Высоцкий — уже бессмертный —
свои надрывные песни.
Это все называлось Чистые пруды.
В самом центре Москвы, на закате столетья.
Я пил золотистый коктейль
и хмелел не хмелея.
Я не знал, отчего
на душе становилось светлее.
Странно,
но лебеди белые плыли ко мне, как в легенде.
Странно,
но муза моя возвращалась в лебяжьей одежде.
Странно,
но мир оставался таким же прекрасным, как прежде.
Обрабатывал литературу — семь книг. Оказывается, Хайссиг имеется в БФ в Улан-Удэ. Посему не стоит заказывать на ксерокс. Сходил в Музей восточных культур. Выставка «Китайский фарфор и керамика».
Посидел в зале Рериха. Прошелся вниз по Подколокольному переулку, прямо до метро «Ногина».
До закрытия сидел в Ленинке. В ЦДЛ взял билет на вечер Д. Самойлова.
Несколько дней заглядываю в сборник стихов, подаренный Н. М. Китайская классика освежает чувства, отрешает от суеты.
Читая Бо Цзюй-И
был обычай такой в старину.
Собирались в полночной беседке
созерцать до рассвета луну.
И беседуя с гостем-монахом,
размышляли в тиши о веках.
И тоску от изменчивой жизни
изливали в печальных стихах.
И сияла на все мирозданье
в небесах золотая луна.
И плескаясь ходила по кругу
неизбывная чаша вина.
В Ленинке — обработка полученной литературы. Хайссиг. «Каталог книг, хранящихся в германских библиотеках». Есть Миларайба. Очень богатый ссылочный аппарат у Хайссига.
С каталога, хоть и скука, начинается наука.
Вечером — в ЦДЛ. Вечер поэзии Давида Самойлова (стихи последних лет, есть и ретро). Начал со стихотворения о Моцарте. Читал по памяти, потом с листа (последние вещи). Запомнились отдельные строки:
Мне выпало счастье быть русским поэтом…
Несчастье родиться в столетье проклятом.
На вечере Д. Самойлова, за несколько минут до его начала, на лестнице, ведущей на второй этаж, встретился с Борисом Слуцким, но поговорить с ним не успел, лишь тепло поздоровались. После ЦДЛ решил пройтись по Малой Бронной. Кафе «Аист», три тополя старых — все на месте. Пруды Патриаршие, грузный Крылов, черные лебеди, пары влюбленных.
Встреча с Б. Слуцким пробудила, как говорится, рой воспоминаний о временах не столь давних. Лет восемь назад в свои аспирантские годы я посещал московскую литературную студию — единственную тогда в столице. Самым притягательным был семинар Б. А. Слуцкого. Его личность высоко котировалась в щепетильной на авторитеты столичной литературной среде. Приходили сюда и студенты из Литературного института с тайной надеждой, что они удостоятся внимания Слуцкого.
В большой просторной комнате в неделю раз собирались «семинаристы». Б. Слуцкий сидел, откинув слегка назад крупную седовласую голову. Он жестом приглашал новоприбывших читать свои стихи. После чтения одного стихотворения «грозный» Слуцкий останавливал выступающего и приглашал другого. Он не особенно церемонился с собравшимися и относился к ним без всякого снисхождения, чувствовал себя в роли бога, отсеивающего графоманов и их претензии на российский Парнас.
