Андрей Колесников - Веселые и грустные истории про Машу и Ваню
Это было не очень простое и очень теплое поздравление, Ваня его внимательно выслушал, а потом сказал:
– Папа, у меня не маленький мир.
И он пошел раздвигать границы своего и так не маленького мира, уставившись в окно, за которым соседекая кошка пыталась проложить себе дорогу в уже глубоком снегу.
Я согласился с Ваней и подумал, что Юрий-то имел в виду все-таки не его мир, а скорее мой, и что оставаться, вырастая, в этом мире маленьким мальчиком – это, конечно, чудесно, но крайне опасно, а в общем, это, если разобраться, какая-то совершенно безнадежная затея, и чем больше я об этом думал, тем больше расстраивался, что я таким мальчиком быть не могу, хотя все больше и больше с каждой секундой хотел, потому что я же надеюсь, что я на самом деле такой мальчик и есть и именно поэтому мне так хочется то, что категорически запрещено.
Когда ночью я попробовал разбудить Ваню, потому что пора было ехать в аэропорт, он даже, конечно, не шевельнулся. И я его понимал, можно сказать, как никто другой. Ваня был просто никакой. Разбудить его даже поздно утром – подвиг, который мы, как барон Мюнхгаузен, совершаем каждое утро. Правда, стоит вспомнить, как он засыпал пять лет назад, и на душе становится легче.
А потом я сказал:
– Ты что, не едешь в аэропорт встречать Машу?
Он не просто вскочил. Он взлетел над кроватью с закрытыми глазами и протянул ко мне руки, чтобы я надел на них рукава рубашки.
В аэропорт мы опоздали. Вернее, самолет прилетел раньше. В общем, я высадил его и Машину маму у входа, а сам еще несколько минут парковал машину. Когда я вошел в здание аэровокзала, все было кончено. Ваня стоял, держа в руке раскрытую упаковку сливок, какую дают в самолете к чаю, и как-то совсем неприлично улыбался. Он совершенно не умеет скрывать своих чувств (к сожалению, научится). Маша стояла рядом с ним и смотрела, чтобы он не облился, когда будет пить ее подарок.
На самом деле был только один способ, чтобы он не облился: ему не надо было давать эти сливки. Так что он тут же залил свою знаменитую куртку.
Эта куртка с капюшоном знаменита в кругу его семьи – тем, что застегивается от колен до лба и закрывает лицо точно так же, как противогаз. И там есть такие же стеклянные очки для глаз. В куртке они еще к тому же и затемнены. Даже полярник чувствовал бы себя в этой куртке неуютно, потому что она казалась бы ему преувеличенной защитной мерой от холода и у полярника все время было бы такое впечатление, что все вокруг только и думают о том, что этот полярник уже маленько спятил среди своих льдин.
Ваня, наоборот, чувствует себя в этой куртке очень уютно. То есть он в ней пытается смотреть мультики и даже обедать. Это, конечно, все происходит дома, потому что в детском саду этот мальчик живет, в общем, без искры в душе и в поступках. И очень хорошо.
И вот в этой куртке, одержимый искрой, вызванной трением капюшона куртки о мысль о приезде Маши, он решил встретить сестру в аэропорту. Он попросил застегнуть «молнию» прямо до лба, надел капюшон, дождался, пока Маша выйдет, и прорычал:
– Я здесь!
Маша, которая уже увидела свою маму и бежала к ней, услышав этот рык, успела скосить глаза и сбилась с курса, в ужасе отшатнувшись от того, что Ильф и Петров не без веских оснований называли «потрясающей харей».
Маша еще долго не могла успокоиться и растерянно шарила по карманам в поисках упаковки сливок, а Ваня расстроенно переспрашивал ее:
– Ты что, меня не узнала?
Потом, уже в машине, Маша рассказывала, как она провела время в Лондоне. Больше всего ей запомнился не Биг-Бен и не Музей восковых фигур, а один дяденька, который в течение трех дней заходил в номер, где она жила еще с одной девочкой. Дело в том, что они там репетировали какие-то танцы и стихи к празднику, который у них должен был состояться со дня на день. Дяденька приходил в одно и то же время. Буквально даже в одну и ту же минуту даже. Это случалось в 23.01 по местному времени. Он приходил и говорил на хорошем английском, что дети должны вести себя тихо, потому что делать все то, что они делают, в гостинице разрешается до 23.00.
Маша говорит, что она английский язык этого англичанина понимала почему-то очень хорошо, хотя английский других людей в этом городе не понимала почти совсем. Но вот он только начинал говорить, и ей как-то все становилось совершенно понятно.
Это все не значило, конечно, что они прекращали репетировать. Но они, по крайней мере, дожидались, пока он уйдет.
Ваня, пока Маша все это рассказывала, страшно хохотал, не особо вслушиваясь в ее рассказ. Но он хотел показать, как ему весело, когда она рассказывает.
А когда она закончила, он сказал:
– Маша, в следующий раз мы в Лондон поедем вместе, ладно?
Черт возьми, подумал я, вот же растут некоторые дети в любви.
– Хочешь в Лондон?! – переспросила Маша. – Ой, там так здорово!
– Очень хочу! – сказал Ваня.
– Не знаю, Ваня, – сказала Маша. – Мы в следующие каникулы во Францию поедем.
«Есть ли у куклы сердце?»
Я давно хотел, чтобы Маша и Ваня сделали себе игрушки. Есть один такой магазин, о нем многие наши знакомые знают, там дети делают себе игрушки.
Тем более что Маша, а вернее, она и я согласились писать реферат, некую исследовательскую работу, в которой необходимо ответить на какой-нибудь актуальный вопрос современности. Это должен быть вопрос, мучающий ребенка на пороге его семилетия.
Я-то сразу предположил было, что реферат придется, видимо, писать на тему «Откуда берутся дети?». Но тут же я и одернул себя: конечно, нет. Как я мог даже подумать такое про свою дочь? Этот вопрос для нее давно является риторическим.
Маша, как ни странно, проявила интерес к этой истории. Она согласилась не только подумать о теме реферата, но и даже выступить перед комиссией, состоящей из преподавателей других школ, и кратко изложить суть работы.
Это и по моим-то представлениям мучительно трудно. Можно было бы, конечно, по бумажке прочитать, но тут проблема в том, что Маша не так уж бегло читает. И я представляю себе, что она по складам, запинаясь от волнения, начала бы это делать в их присутствии. Нет, это превратилось бы в экзамен в лучшем случае по чтению.
Значит, своими словами. Но о чем? Что по-настоящему волнует сейчас этого ребенка? И тут учительница спросила: «Может, куклы?»
И, в общем, это было по-честному. Это то, что действительно беспокоит Машу. Она, конечно, не выпускает из рук пиэспи, это электронное проклятие наших дней, но играет там тоже в Барби. И в реальной жизни ее окружают тоже не только одноклассники и родители. Коляска с ее бэби-берном до сих пор является действующей.
И вот мы решили, что Маша должна рассказать в этой работе про древнюю и новейшую историю кукол. И надо было только сформулировать вопрос, на который необходимо ответить в работе – все-таки она исследовательская.
И вот тогда я решил, что надо сходить в этот магазин, где делают игрушки, и многое станет понятнее.
Между тем действительность оказалась, как обычно, гораздо драматичнее. Там не то чтобы делали игрушки. Там они безо всякого пафоса рождались.
Маша и Ваня выбрали зверей, которые им понравились. Маше понравился котенок, Ване – трицератон. Это такое подрастающее хвостатое чудовище. Чем-то оно Ваню задело за живое. По крайней мере, Ваня точно решил его оживить. Может, что-то в его внешнем виде аукнулось Ваниному самоощущению, его пониманию того, каким сам Ваня должен быть в этом мире, чтобы чувствовать себя в нем со всех сторон защищенным. А может, он просто чем-то напомнил ему черепашку-ниндзя Лео, и даже скорее всего именно так. По крайней мере, трицератон зеленый, и повязка на глазах у Лео тоже зеленая. Это важно.
Ну так вот, и Ваня и Маша сами вложили в котенка и трицератона по сердцу и произнесли над ними клятву, которая сводится к тому, что они, вкладывая, не только отдают им частички своих сердец, но и обещают заботиться о них и беречь их всю-всю жизнь.
Животных набили ватой, зашили и оживили. Ваня и Маша получили на руки свидетельство о рождении игрушки.
С тех пор Маша не расстается со своим котенком Катей. Ванин трицератон стоит под столом в полной боевой готовности, и Ваня, по-моему, сам его немного побаивается и старается не думать об этом. А Маша засыпает и просыпается с Катей, хотя я с некоторым сожалением уж даже думал, что этот период в ее жизни закончился.
И один раз утром она поехала с котенком в школу. Ваня там же ходит в детский сад. Я привез их, дошел с Машей до ее раздевалки и пошел с Ваней к нему в раздевалку. Через несколько минут я вернулся к Маше. Там переодевались человек пять. Рядом с Машей снимал ботинки мальчик, с которым она дружит. Это хороший парень, он мне всегда нравился. Чувствующих людей видно издалека. Этот мальчик чувствующий.
И вот я увидел, что у Маши, которая уже встает со своего стульчика, очень сильно дрожат губы. Они у нее просто прыгали. И сама она была заметно бледная. Ее кто-то успел очень сильно обидеть за эту пару минут, это точно.
