Андрей Колесников - Веселые и грустные истории про Машу и Ваню
– Конечно, помню, – ответил я и все-таки не удержался и добавил: – И что?
– Да нет, ничего-ничего, – торопливо сказал Ваня, – просто напоминаю.
Маша молча шла рядом. Она страшно боялась, наверное, что мы можем на что-нибудь отвлечься и не дойти до магазина. Только в магазине она с облегчением посмотрела по сторонам и сказала:
– Ваня, смотри, какой красивый ремень!
– Та-а-к! – с отчаянием сказал я.
– Да я просто с Ваней разговариваю, – пожала плечами Маша. – Ваня, смотри, с сердечками, с бриллиантами…
Ремешок был, по-моему, предназначен для Барби. Или, может, для Маши. В конце концов, они сильно похожи.
– Ваня, ты купил бы этот ремень своей жене? – неожиданно спросила Маша.
– О да-а! – звонко крикнул Ваня.
– А своей сестре? – продолжила Маша.
Ваня посмотрел на меня. Я понимал, что Маша разговаривает со мной, а не с ним. Ваня это тоже понимал.
Наконец мы подошли к отделу, где продают велосипеды. К нам застенчивой походкой приблизился юноша-продавец и предложил свои услуги.
Услуги, которые он на самом деле мог предложить, оказывают, по-моему, другим людям в других местах. Я это как-то сразу понял и спросил, есть ли другие свободные продавцы. От этого вопроса он так искренне расстроился и так покраснел, что мне стало жалко его.
– Нам нужны два велосипеда, – сказал я, – мальчишечий и девчачий.
– А вот у нас есть два очень хороших велосипеда, – обрадовался он, – оба уже собраны, один для девочек, сиреневый, а второй… голубой.
Он несмело улыбнулся. Я отвернулся от него и начал рассматривать велики. Один, сиреневый, и правда был очень хорош: двухколесный, с переключателем скоростей, со стрекозами на рамах… Это был идеальный велосипед для Маши. Она это тоже сразу поняла и буквально вцепилась в него.
Я не ожидал, что во второй велик так же вцепится Ваня. Это был четырехколесный велик, без скоростей, и он был действительно голубой, да еще и с ромашками. Из ручек торчали какие-то разноцветные ленточки, которые, по идее, должны были, видимо, развеваться в пути.
Но Ваня так смотрел на этот велосипед, что я понял: он отсюда без него не уйдет.
– А другого цвета нет? – все-таки спросил я у юноши.
– Нет, – покачал он головой. – Были еще желтые. Больше нет. А что, не нравится?
– Мне – нравится!! – крикнул Ваня.
– Ну почему голубой-то все-таки? – спросил я. – Он у нас все-таки мальчик.
– Ну и что?! – так горячо, с такой страстью переспросил меня этот юноша, что мне даже на мгновение стало стыдно.
– Да ничего, – пробормотал я. – Если тебе, Вань, нравится…
– Да, – очень серьезно сказал мальчик.
Я было сильно насторожился, но он продолжил:
– Спасибо, что ты купишь мне девчачий. У всех мальчиков мальчишечьи, а у меня будет девчачий. Только давай ленточки вытащим…
– Ваня, – растроганно произнес я, – тут еще ведь корзинка на руле стоит. Может, ее тоже уберем?
– Нет, – ответил Ваня, – корзинка мне нужна. Я буду возить в ней синего черепашку и еще там… камни.
– Ваня! – подскочила к мальчику Маша, – а ты знаешь, что у этого велосипеда скоростей нет?! А у моего – есть!
– Знаю, – коротко ответил он.
Юноша томно прощался с нами, пряча в свой карман разноцветные ленточки с Ваниного велосипеда (я понимал, как они ему еще пригодятся).
Домой дети ехали на двух велосипедах.
– Папа, я еду! – кричала Маша, которая еще не садилась никогда на двухколесный велосипед.
– Тормози! – кричал я.
– Как?! – счастливо кричала она в ответ.
– Рукой! – кричал я. – Правой! Нажимай на ручку!..
– А где право?! – издали доносилось до меня. До сих пор она тормозила только педалями.
Ваня, у которого это был второй в жизни четырехколесный велосипед, неторопливо ехал на нем рядом со мной.
– Папа, – спросил он, – а ты знаешь, почему я скорости не переключаю?
Я хотел было сказать, что, конечно, знаю… потому что их на этом велике нету, но благоразумно переспросил:
– Почему?
– А я не хочу, – сказал Ваня.
«У меня царапина осталась!»
Маша подошла ко мне поздно вечером и прошептала:
– Папа, Витя в детском саду пытался залезть ко мне в трусики.
В глазах у меня потемнело. Вернее, сказать, что у меня в глазах потемнело, будет нечестно. У меня еще отнялись ноги, язык, кровь ударила в голову…
– Когда? – прохрипел я при помощи неворочающегося языка.
– Когда я спала, – шептала Маша. – Он меня разбудил. Я так больше и не заснула.
Я смог подумать, что и я теперь уже больше никогда, видимо, не усну.
– Он… залез? – Я все-таки задал этот вопрос.
– Он пытался, – сказала Маша. – Я проснулась и сказала, что, если он не уберет руку, я все расскажу воспитательнице и папе.
– А он?
– Убрал. Потому что я еще треснула его по голове.
– А ты сказала воспитательнице?
– Конечно, – быстро произнесла Маша.
– И что она?
– Возмутилась страшно!
– Я хочу поговорить с ним, – сказал я. – Я очень хочу. Ты не против?
– Я? Я тоже очень хочу, чтобы ты с ним поговорил. Утром мы пошли в детский сад. Маша шла рядом со мной и гордилась, причем собой, кажется, больше, чем мной. Глаза ее просто светились торжеством справедливости и чувством мести.
Мои глаза ничем не светились. Я просто хотел убить этого мальчика. Я во всех деталях продумал свой разговор с ним. Я все придумал. Я сяду перед ним на корточки, возьму его за руку, сожму ее, не очень пока сильно, и скажу ему примерно следующее: «Витя (имя мальчика изменено до неузнаваемости)! если ты еще когда-нибудь подойдешь к моей дочери, даже если только ты подумаешь об этом…» Тут мой мозг начинал отказывать мне, и я срывался на дикий бессвязный крик. Но потом я все-таки заканчивал: «Так вот, если ты только подумаешь об этом, я приду к тебе, где бы ты ни был, я приду и оторву не только руки, которыми ты пытался залезть Маше в трусики, но и ноги тоже, и еще то, что у тебя в трусиках… Ты понял?!!»
Ничего более убедительного мне в голову не приходило. То есть разговор предстоял короткий.
Мы пришли в детский сад, Маша сразу заглянула внутрь и сказала:
– О, а Виталик не пришел!
Я подумал, что мальчик-то не дурак. Он понял, что Маша и в самом деле может все сказать своему папе, и, наверное, сказался больным. Или что-нибудь еще придумал. Дети ведь чертовски изобретательны, подумал я, невольно вспомнив себя в Машином возрасте.
Интересно, что он придумает назавтра. И что, он вообще, может, перестанет ходить в детский сад? Потому что я-то не перестану.
На следующее утро я опять пошел с Машей в детский сад.
– Здесь? – спросил я ее.
– Да! – сказала она.
Маша присела на корточки и стала раскачиваться вперед-назад, давясь душившим ее смехом.
– Что с тобой, Маша?
– Ничего-ничего, – пыталась успокоиться она.
Я подумал, что у нее началась истерика и что лучше уж теперь она не пойдет в детский сад. И вообще не будет сюда больше ходить, в конце концов ей осталось две недели, а в сентябре она идет в первый класс, потому что время летит быстро. Как-нибудь уж пролетят и эти две недели.
– Папа, – сказала Маша, – давай ты ему сегодня не будешь ничего говорить. Давай посмотрим, как он себя сегодня будет вести. Может, он захочет извиниться.
– Ты правда этого хочешь? – переспросил я.
– Правда, – сказала она. – Правда.
Я согласился. В конце концов, она, возможно, была права. Но у меня все-таки был план. Когда Маша ушла, я подозвал воспитательницу и спросил ее, как такое могло случиться.
Она очень удивилась, выслушав меня:
– Но я ничего этого не видела! И Маша мне ничего не говорила!
– Но она же рассказала, что вы возмутились страшно! Воспитательница казалась сильно испуганной. Она призналась, что работает воспитательницей вообще-то первую неделю. Могла ведь и от испуга сказать, что Маша ей ничего не говорила.
– Ладно, – сказал я. – Разберемся.
К сожалению, вместо того чтобы разобраться на месте, я уехал в командировку. Но вечером я позвонил Маше и спросил ее, как вел себя Виталик.
– Ты знаешь, хорошо, – сказала она. – Ну, неплохо. Мы старались не вспоминать о случившемся.
Интересно, откуда она выудила эту фразу. Скорее всего, из какого-то сериала на СТС, который она постоянно смотрит.
– Маша, – сказал я, – а почему воспитательница говорит, что ты ей вообще ничего не говорила?
После некоторого молчания я услышал:
– А, да, я забыла ей сказать. Точно-точно.
– Маша, – медленно сказал я, – а что, если и всей этой истории, которую ты мне рассказала, тоже не было?
– Почему не было? Была! – Она нисколько, впрочем, не удивилась этому вопросу.
– Или не было?
– Папа, у меня царапина осталась! – крикнула она. – Ты приедешь, я тебе покажу!
Я мигом чуть не потерял сознание, только представив эту царапину и всю эту картину… как она отбивалась от этого насильника…
Я вернулся следующей ночью, она уже спала.
Ее мама удивилась, что дочка так быстро заснула:
