Мария Петровых - Избранное

Мерцаньем звездным
Снега полны.
В кольце морозном
Рога луны.

Снежинки с лёту —
Одна к одной —
Берут в тенёта
Простор степной.

Им любо прядать
В немой содом,
Заборы прятать
Во мхе седом.

Им только вниз бы
Всем блеском тьмы
Врываться в избы:
«А вот и мы!»

Покинув зимний
Надземный мир,
Врываться в дымный
Хмельной трактир.

Метель кружúтся,
И нет дорог.
Чуть золотится
Распятый Бог.

В слепом усердье
Снега — вразброс,
И сад в предсмертье —
Без лоз, без роз!

В гордыне странной,
Глушащей стон,
Сквозь тьму бурьяна
Идет мой сон…

Дыша покоем дня,
Недвижен пруд зеленый.
Свисает хмель с плетня,
Иссохший, пропыленный.

Средь лужи, в колеях, —
Отображенья тына,
Гусиной шеи взмах,
Березы половина.

Во всю длину забор,
Дневным лучом разъятый,
На ближний косогор
Лег тенью полосатой.

Я лажу частокол,
Я веять жито буду.
Я в этот мир пришел
И не стремлюсь отсюда!..

Первая, жужжа, проснулась муха,
Первый лист пробился, осмелев,
Первый дождь мне барабанит в ухо
Погромыхивающий напев.

Грохотанье выдоха и вдоха…
Кто поймет, — где взялся звук такой?
Ливень, расплясавшийся под грохот,
Бьется оземь плещущей башкой.

Но уже стихает плескот пенный,
В небе — отзвук грома меж зарниц,
А в разрывах тучи — даль вселенной,
Нету ей пределов, нет границ.

Солнце, раздробись на мокрых стеклах,
Золотится нивой на полу,
Отраженья окон в стенах блеклых,
Множась, бродят от угла к углу.

Кто-то в сад толкнул калитку резко,
С треском рухнула она средь трав.
Чью-то руку утром, полным блеска,
Я благословляю, не узнав.

В этом душном малиннике, тесном, высоком,
Скрылись мы ото всех, забрались в сердцевину
И срываем поспевшую за ночь малину.
Рдеют пальцы твои, орошенные соком.

Гневный шмель разгуделся, пугая травинки,
Хворый лист, весь в нарывах, на солнышко вылез,
В паутинных лохмотьях алмазы искрились
И какой-то жучок скрылся, пятясь на спинке.

Все стихало мгновенно в зеленом заслоне,
Лишь когда я с ладони твоей обагренной
Брал малину губами, вдыхая влюбленно
Запах ягод сквозь благоуханье ладони.

Первой ласки посредницею молчаливой
Оказалась малина, — той ласки без слова,
Что, собой изумясь, хочет снова и снова
Повторяться бессчетно, себе лишь на диво.

И в одно из мгновений, всех прочих всевластней,
Ты ко лбу моему прикоснулась губами,
Я схватил твои руки, и ты предалась мне,
А малинник был всюду — вкруг нас и над нами.

Воротился служивый из похода весною —
Колченогий, недужный, с перебитой спиною.

Был он пулями злыми исхлестан, простеган,
Не ходил он иначе как только с подскоком.

Стал потешником горя, скоморохом недоли,
Забавлял мимо шедших каждым вывертом боли,

И страданий притопом, и печалей приплясом,
И замедленной муки лихим выкрутасом.

Дотащился до дому: «Эй, проваливай живо.
Не работник ты в поле, хоть и скачешь ретиво!»

Он добрался до кума, что в костеле звонарил,
Тот узнать не подумал, было чуть не ударил.

Постучался он к милой, а та рассмеялась
И плечами и грудью, хохоча, сотрясалась.

«Как в постели с калекой танцевать мне до смерти?
Лишь на треть человека, а прыжков на две трети!

Мне твои переплясы не милы, не любы,
На усах твоих жестких не уснут мои губы!

За тобой не угнаться, скачешь к самому небу!
Уходи куда знаешь, не кляни и не требуй!»

Вдаль пошел по дороге и пришел он к распятью:
«Иисус деревянный, не возьму я в понятье. —

Чьей рукой, точно на смех, ты вытесан, Боже?
Красоты пожалели и дерева тоже.

Кто тесал твои ноги, безумец незрячий?
Ходишь, видно, вприскочку, не можешь иначе.

Ты такой никудышный, такой колченогий, —
Мне товарищем добрым ты был бы в дороге».

Слыша это, распятый на землю спустился.
Тот, кто вытесал бога, знать, рассудка решился:

Руки — левые обе, ноги — правые обе.
…Как ходить, Иисусе, при твоем кривостопье?

«Я из хворой сосенки, но хожу я не худо,
Вечность пехом пройду я, недалеко дотуда.

Мы пойдем неразлучно единой дорогой —
Что-то от человека и что-то от Бога.

Можно горем делиться, мы разделим увечье,
Изубожены оба рукой человечьей.

Подопрешь меня телом, а тебя я сосною.
Пусть вершится, что должно, над тобою и мною!»

Взявшись за руки крепко, пошли без промешки
То неспешным подскоком, то хромою пробежкой.

Сколько времени длилось пребыванье в дороге?
Где часы, что отмерят безмерные сроки?

Дни сменялись ночами, исчезая в безвестье,
Миновало бесполье, безречье, безлесье,

Вдруг нагрянула буря, все во мраке пропало,
И ни проблеска солнца, ни звездочки малой…

Кто там, ночью идущий по вьюжным наметам,
Так божественеет, человечнеет — кто там?

Два господних калеки, два миляги — вот кто это,
Шли какой-то припляскою в мир не какой-то.

И один шел в веселье, другой в беспечалье —
Возлюбили друг друга и счастливы стали.

Ковыляли на пару, плелись как попало,
И никто не постигнет — что в них так ковыляло?

Колтыхали вприскочку, нескладно, нелепо,
И вот доскакали до самого неба!

Уже темнело, темнело,
Заря в лесу догорела,
Дневной остывает жар.
Спускались мы тропкой длинной
В повитый туманом яр,
   Заросший калиной.

Из дали идет, из дали
Тот мрак, где цветы пропали.
Чуть дышит сонная цветь.
Коснулась ты, как в испуге,
Руки моей, чтоб согреть
   Озябшие руки.

С нежностью, нежностью тайной
Глядим в этот мрак бескрайный.
Двоих забредших впотьмах
В осенних полей безбрежность
Не сблизят ни скорбь, ни страх, —
   Одна только нежность!