Мария Петровых - Избранное

Реет музыка в складках одежды легчайшей.
Недоступен для птицы полет твой великий,
О богиня триумфа, — сквозь время все дальше
Ты уносишься, Самофракийская Нике!

Хлещешь крыльями воздух, и в вихре полета
Лавры славы несешь. Не хочу их нимало.
Лишь тому я завидую, ради кого ты
Напрочь голову в дальних веках потеряла.

Минует? Что поделать с нею!
На то она ведь и минута.
Покинет, становясь ничьею,
Как облака, меняясь круто.

Минуте, в измененьях скорых,
О предыдущей помнить поздно;
От века плещутся в озерах,
Сменяясь, девушки и звезды.

Ну, а если нет? Если это бред?..
Мучусь грезой безрассудной,
Призываю образ чудный,
Жажду угадать ответ,
Ибо если нет,
Тогда… трудно!

Ну, а если да? Если будет так?..
Вспыхнут зори в жгучей дрожи,
Разгорится день погожий,
Как багряный мак,
Ибо если так,
Тогда… — Боже!!

Я приходил с визитом
К той гордой, беспощадной
И что-то бестолково
Твердил… (О, бред больного!)
Терзал тебя стихами,
Ломал, корежил слово,
И разгрызал зубами
(Мне лишь бы не заплакать!),
И кровяную мякоть
Давал тебе, давясь слезами:
«Глянь!»

Я приходил с визитом
К той скрытной, непонятной
И снова бредил, снова
Губами и плечами…
(О, гром тирады этой,
Тиранской и терновой!)
Внимали ей сурово
Священные предметы:
Недрогнувшие стены,
Нетронутое ложе,
Не раздробленный кулаками
Стол.

Теперь с печалью скрытой
Сижу я одиноко,
Задумавшись глубоко,
На сотни дней разбитый,
И все мои визиты,
Все до единой раны,
В клубок безумный свиты.
А я уже счастливый,
Любимый и желанный,
А я уже далекий, пьяный
Муж.

Тут все не наяву:
И те цветы, что я зову живыми,
И вещи, что зову моими,
И комнаты, в которых я живу,
Тут все не наяву,
И я хожу шагами не моими, —
Я не ступаю, а сквозь сон плыву.

Из бесконечности волною пенной
Меня сюда забросил океан.
Едва прилягу на диван —
Поток минувшего умчит меня мгновенно.
Засну — и окажусь на дне.
Проснусь — и сквозь редеющий туман
Из темных снов доносится ко мне
Извечный, грозный гул вселенной.

В лесной столице шумят знамена, —
Праздник веселый.
Шумят флажки в столице зеленой,
Бушуют смолы.

Ветер-трубач пронесся с песней,
Взъерошив тучи.
Гроза проследовала в поднебесье
За солнцем жгучим.

Над дубом — вспышка молнии синей
И гром тяжелый,
А в толще дерева, в сердцевине,
Бушуют смолы.

В моих земляках, в народе зеленом, —
Мощные соки.
Гремите славу корням и кронам,
Презревшим сроки!

Лунная зелень в столице этой
Высокостволой.
Обрушился гром и замер где-то…
Бушуют смолы.

Кто, опричь меня, знаком
С птичьим языком?..
Чуть трепещут камыши,
Чуть мерещится в тиши —
«Вью, вью, вью» и «вьет, вьет, вьет»,
Значит, скоро рассветет,
Вспыхнет зорька в зябкой дрожи…
Так про что это, про что же?
Про что?
Разумеется, про то.
«Цвири-цвири», слышь-послышь…
Тишь.

Ну так что же? Да иль нет?..
Лишь роса блестит в ответ,
Влажны листья диких роз,
Кто-то где-то произнес:
«Тью-тью-тью, тю-и, тю-и» —
Да, да, да, молчи, таи.
Это значит: чуешь, чу?
Чую, знаю и молчу.
Да, да, да, я знаю тоже…
Так про что это, про что же?
Про что?
Вот про самое про то.
«Цвир, тю-и, ку-ку»… Кто знает,
Может быть, уже светает?..

То не нота и не тон —
Что-то из лесных сторон.
Тишиной навеян шорох, —
Чей он, чей он, чей он — шорох?
Листьев? Тростника? Осоки?
То ль колосьев шум далекий?
Да иль нет?.. Но я-то знаю
И мечтаю, напеваю.
«Цвир, цвир, цвир» — звенит не зря,
Разгорается заря,
Пташка пташку окликает…
Ну а все-таки… Кто знает?!
Что ты! Солнышко встает:
Птица ль птицу не поймет,
Мне ли песенки звенящей
Не понять в росистой чаще, —
«Тью-фюить» — кругом пошло.
Это значит — рассвело.

Когда-то я молил Творца,
Чтоб век твой был вовек не прожит, —
Я все улажу, все устрою
Для старости твоей счастливой.
А нынче сын одно лишь может —
Вздохнуть беспомощно порою
И фотографию отца
Поправить, коль висит чуть криво.

Всю-то жизнь срывался я и падал, —
ветер с привязи в груди моей рвется,
удержать меня лишь листопадам
в черных пальцах ветвей удается.

Я тревогою шумной упился, —
тайным ядом поила щедро,
оттого и петь я разучился
и кричу лишь криками ветра.

Оттого по улицам черным
ввечеру брожу поневоле —
влажный тротуар ведет упорно
в сумрак влажный, что насытит болью.

Губы жжет ацетиленом слово,
лютой лихорадки не избуду, —
грозной летаргией околдован,
изгнанный тревогой отовсюду.

Нет исхода, нет исхода, нет исхода.
Дольше, дальше мне идти в вечерней хмури.
Я — кружащий ветер непогоды,
я — листок, что затерялся в буре.

Вижу лишь туман перед собою,
и глаза болят, и сердце бьется чаще.
Точно спирта пламя голубое,
ты горишь во мне, мое несчастье.

Дольше, дальше мне тащить страданье,
вечер в сумрак за волосы тянет,
и слова летят со мною вне сознанья, —
призраки мои туман вечерний манит.

Всю-то жизнь срывался я и падал, —
вихрь на привязи в грудной метался клетке,
а ноябрьский вечер счастье прятал
в нагие ветки.

Сквозь меня летит в круженье, в свисте
листопад минут — мое былое…

Это — лишь осенние листья.
Это — пахнет землею.