«Окаянные дни» Ивана Бунина - Капчинский Олег Иванович

27 июля в «Известиях» было опубликовано следующее воззвание, подписанное председателем совета профсоюзов Александром Чемеринским и секретарем Иваном Перепечко [236]:

В тот же день в «Известиях» был опубликован приказ губисполкома, подписанный его председателем Иваном Клименко, секретарем Михаилом Ракитиным и заведующим отделом управления Николаем Доненко, в котором говорилось, что стародубцы не будут освобождены до строгого расследования, как и все красноармейцы и рабочие, которые обвиняются в контрреволюционных преступлениях. Этим же приказом металлисты «по предписанию» их профсоюза объявлялись мобилизованными, а нарушение и прекращение ими работ для обороны теперь рассматривались как преступление [238].

Руководили митингом лидер одесских меньшевиков (впоследствии советский историк) Александр Сухов и влиятельный анархист из организации «Набат» (эта организация, выпускавшая одноименную газету, в то время существовала легально, но, в отличие от таких анархистов, как Фельдман, Улановский и Железняков, находились в оппозиции к большевикам) Чернявский. Много было на митинге и эсеров, таких как публицист Борис Рихтер и начинавший свою революционную деятельность еще народовольцем Николай Кулябко-Корецкий.

Губисполком делегировал на митинг своего зампреда и заведующего отделом управления Доненко и члена исполкома Савельева. Сухов и Чернявский призывали не подчиняться призывам исполкомовцев разойтись и продолжать митинг. Тогда Совет обороны направил кавалерийскую часть, но еще до ее прибытия приехали Краевский и Мизикевич и потребовали разойтись, заявив, что через четверть часа прибудет воинское подкрепление. В ответ на это митингующие совершили попытки взять в заложники Доненко и расправиться с Савельевым. Подошедшие кавалеристы выстрелами в воздух рассеяли толпу [239].

В результате исполком постановил назначить чрезвычайное следствие, а виновных предать суду революционного трибунала. Организаторы и активные участники митинга были арестованы чекистами. Естественно для того времени, арестованные социалисты (особенно их лидеры) содержались в несравненно лучших по сравнению с другими узниками условиях, что дало повод для злословия в дневниках Веры Муромцевой-Буниной о слышанном ими от жены известного в Одессе народовольца Н. Л. Геккера о тюремном столе этих лиц, который «ломится от явств» [240]. Обратимся к другому мемуарному источнику: воспоминаниям К. Алинина. Он рассказывает о привилегированной камере, где сидели арестованные за разные проступки чекисты и социалисты, в том числе правый эсер, бывший рабочий и политкаторжанин Р-аль. Обращаясь к заключенным сотрудникам ЧК, Р-аль с издевкой заявил, что социализм по-большевистски символизирует не он, проведший много лет за него на каторге, а чекист-палач Абаш [241].

Старый революционер как в воду глядел. В мае 1937 года при разборе персонального дела первого секретаря Новоград-Волынского окружкома партии Александра Абаша (с чекистской службы он ушел еще в 1928 году, после того как, будучи начальником Уманского окротдела ГПУ, он допустил массовые необоснованные аресты, а также пьянствовал и разлагал сотрудников) выяснилось, что выдававший себя за члена партии с 1913 года, на самом деле он вступил в нее только в середине 1918 года, приписав себе революционную работу старших братьев. Дело закончилось снятием его с должности [242]. Вскоре он был исключен из партии, а затем уже по более серьезным и не во всем обоснованным политическим и служебным обвинениям арестован и приговорен к расстрелу.

Однако вернемся в Одессу лета 1919 года. Уже 30 июля было опубликовано постановление Совета обороны, согласно которому матросы полка Стародуба освобождались из тюрьмы и отправлялись на фронт. Как говорилось в постановлении, Совет обороны ходатайствовал об этом перед наркомвоеном Украины, а тот вернул решение вопроса на усмотрение ходатая [243]. Арестованные социалисты тоже были освобождены, но примерно на неделю позднее.

Одновременно 30 июля президиум ЧК за подписью Калениченко и Вениамина заявил одесскому пролетариату, что за все время ее функционирования не было ни одного расстрела рабочих, за исключением «явных бандитов и погромщиков», а исполкомовские руководители Клименко и Ракитин призвали рабочих «не поддаваться на провокации Суховых и Кулябко-Корецких, еще недавно обивавших пороги Гришина-Алмазова» и не обольщаться надеждой, что «рассвирепевшие банды офицеров и чеченцев (! – O. K.) будут разбирать, кто прав, кто виноват» [244].

Несколькими днями раньше заведующий губфинотделом Бенцион Духовный был откомандирован в Киев, чтобы изыскать деньги на погашение задолженности рабочим. Деньги будут изысканы, но до одесских пролетариев они так и не дойдут, поскольку поезд Бессарабского правительства, в котором перевозились эти деньги, в районе станции Помошной был захвачен махновцами, уже начавшими к тому времени борьбу с большевиками.

Зная о сращивании некоторой части местного рабочего класса с полууголовной, иногда и уголовной средой, послужившем поводом для приведенного в книге Игоря Шкляева резкого высказывания Елены Соколовской об одесском пролетариате как «бандитах-спекулянтах, гнили» [245], большевистская власть могла ожидать новых, еще более массовых, акций протеста. Поэтому и решено было остановить новых дезертиров на подступах к Одессе.

Повлекла ли смерть главаря преступного мира к усилению репрессий в отношении его «подчиненных», оставшихся в Одессе? Не все же люди Япончика стали красноармейцами 54-го полка. Многие продолжали в городе свое «ремесло».

В. Р. Файтельберг-Бланк пишет:

По нашему мнению, налицо здесь явное преувеличение. Во-первых, Красный террор был в Одессе объявлен только в июле. Во-вторых, с начала мая по конец июля, как мы уже писали, расстрелянных чекистами бандитов были считаные единицы, и вряд ли можно предположить, что к 20-м числам августа их число достигло 58. Верно, скорее всего, лишь то, что в августе было казнено большее, чем раньше, число налетчиков.

В этой связи хотелось бы упомянуть один курьезный случай, описанный К. Алининым, произошедший, судя по всему, как раз в августе: