«Окаянные дни» Ивана Бунина - Капчинский Олег Иванович
Мы не знаем, имел ли место на самом деле случай, описанный автором воспоминаний. Но если это действительно было, то казненный уж наверняка не был порядочнее обреченного на казнь и таким образом спасенного, ведь если последний был вскоре освобожден, то даже перед большевистской властью больших прегрешений не было; можно сказать, что «убиты были сразу два зайца»: спасен невиновный, и криминальный мир понес потерю, хотя и всего лишь на одного человека. Не исключено, что именно эта история дала повод для Валентина Катаева в написанной полвека спустя повести «Трава забвения» рассказать о побеге от расстрела одесскими чекистами белого офицера, вместо которого «во избежание неприятностей Ангел Смерти (чекистский палач. – O. K.) вывел в расход для ровного счета какого-то налетчика» [248].
Любопытную заметку 25 июля (7 августа), то есть 3 дня спустя после гибели Япончика, сделал в своем дневнике Иван Бунин, вероятно, основываясь на прочитанной в какой-либо из газет информации: «Грабеж продолжается – гомерический. Ломбард – один ломбард – ограблен в Одессе на 38 милл. ценностями, т. е. по теперешнему чуть не на ½ миллиарда!» [249]. По нашему мнению, нельзя полностью исключить, что это крупное ограбление было своеобразным ответом одесских воров властям на расстрел своего главаря.
Заканчивая тему, связанную с «королем» Молдаванки, хотелось бы привести цитату из статьи бывшего одесского судьи Александра Вольского «Мишка Япончик», напечатанной в «органе демократической общественности» в Польше, русскоязычной газете «Варшавское слово» 6 января 1920 года, – возможно, это вообще была первая публикация о Япончике в неодесском издании. «Современная Одесса могла претендовать на звание уголовного Интернационала», – писал Вольский, по мнению которого перед местными «босяками» «бледнеют парижские апаши». «Война, – говорилось далее в статье, – казалось, нанесла „босякам“ непоправимый удар. Однако после Февральской революции большинство одесских гаменов оказалось на засиженных местах. Именно тогда и заговорили о Мишке Япончике».
Усилило роль таких лиц, как Япончик, кризисное социально-экономическое положение в городе, сложившееся после 1917 года.
«…большевики явились реквизировать лошадей, а колонисты воспротивились»
О крайне плачевном положении с продовольствием в Одессе, сложившемся к лету, Бунин в «Окаянных днях» с понятным возмущением писал неоднократно, в частности, 20 июня (3 июля):
«А насчет „горшка с обедом“ дело плохо. У нас по крайней мере от недоедания все время голова кружится… Урожай в нынешнем году вокруг Одессы прямо библейский. Но мужики ничего не хотят везти, свиньям в корыто льют молоко, валят кабачки, а везти не хотят» [250].
Вышеописанное является ярким свидетельством разрушения, говоря раннесоветским языком, смычки пролетариата и крестьянства, вызванного, с одной стороны, резким недовольством крестьянством продразверсткой и частыми реквизициями, а с другой – особенно обостряющимся в кризисные годы противостоянием города и деревни. Одним из самых ярких проявлений всего этого явилось выступление немцев-колонистов.
27 июля 1919 года в немецких колониях вспыхнуло крупнейшее антибольшевистское восстание. Главной причиной восстания явилось крайнее недовольство продразверсткой, особенно сильно затронувшей немецкое население, поскольку зажиточных элементов среди них было гораздо больше, чем среди украинских крестьян. Действия повстанцев облегчались тем, что германские оккупанты оставили своим соплеменникам большое количество оружия.
Интересно, что сигналы об активизации колонистов и их связи с белыми офицерами задолго до начала восстания поступали в тогда еще существовавший Особый отдел 3-й Украинской армии, однако они остались без внимания [251]. Особистам, возглавляемым Федором Фоминым, легче было арестовывать профессоров, проводить в городе обыски и реквизиции, чем упреждать удар со стороны серьезного противника.
«Исход немецкого восстания, – писала 21 июля (3 августа) Вера Муромцева-Бунина, – пока еще неизвестен. Передают, что немцы борются мужественно. Все Сергиевское училище (где теперь учились красные курсанты. – O. K.) на фронте, юнкера в подавляющем большинстве евреи. Среди колонистов много офицеров, скрывающихся от большевиков. Рассказывают, что восстание произошло из-за того, что большевики явились реквизировать лошадей, а колонисты воспротивились. Произошла драка, в результате несколько убитых коммунистов. Тогда был послан в колонии карательный отряд, который и был встречен вооруженной силой, – много оружия было зарыто в земле. Мы находимся в напряженном состоянии. Волнуемся. Заходим к Кондакову (академик-искусствовед Никодим Павлович Кондаков. – O. K.). Над ним живут немцы. Кого-то арестовали, как заложника» [252].
В материалах деникинской Особой комиссии приводится интересный случай, связанный с восстанием колонистов и как раз с заложниками, правда не только из немцев.
3 августа 76 заложников были отправлены в Киев в распоряжение Всеукраинской ЧК. Комендантом спецпоезда был назначен один из «расстрельщиков» Янчак, одетый в матросскую форму, на черной ленте шапки которой красовались золотые буквы «Красный террор». Арестантов «сопровождали кроме него 25 красноармейцев и его помощник – молодой еврей». На одной из станций оказался разобранным путь. Едва поезд остановился, его начали обстреливать засевшие в засаде немецкие повстанцы. Янчак приказал дать задний ход и отвести состав на станцию Одесса-Сортировочная. В результате вместо Киева заложники оказались в одесской тюрьме, а затем многие из них были освобождены [253]. В Киеве же, по всей вероятности, их ожидала более печальная судьба. За пять дней до оставления города красными, 23 августа 1919 года, на заседании коллегии Всеукраинской ЧК Лацис и Петерс предоставили своим соплеменникам Ивану Апетеру и Петру Грюнвальду, возглавлявшим соответственно особые отделы ВУЧК и 12-й армии, полномочия по расправе. В результате этого по распоряжению двоих последних огромное число заложников было расстреляно (Грюнвальд позднее был отдан под трибунал за то, что включил в число казненных лично неугодных ему людей, и осужден, но благодаря ходатайству Лациса и Апетера о взятии на поруки от наказания освобожден и отправлен на фронт; в крайне искаженном виде его дело было описано в «Записках старого чекиста» Федора Фомина). Таким образом, восставшие немцы-колонисты решили судьбу одесских заложников.
Только неделю спустя посланная из Одессы военная экспедиция под командованием заместителя Краевского Недашковского отбила Вознесенск обратно. Войска Недашковского выступили из Одессы 12 августа и 16-го заняли Вознесенск, который десятью днями раньше был захвачен восставшими колонистами и где последние расстреляли вместе с женой партийца с самого начала века предревкома Ефима Синякова и еще ряд ответработников. Экспедиция Недашковского оставила в Вознесенске караульные части, а сама отправилась на Помошную, занятую к тому времени войсками тоже выступившего против большевистской власти Махно. С другой стороны – со станции Бобринской – на Помошную двигалась еще одна красная экспедиция – под началом члена РВС 12-й армии Владимира Затонского, которая опередила первую и 18 августа выбила махновцев, а затем повернула обратно в сторону Одессы, а недашковцы, наоборот, отправились на Бобринскую, занятую деникинцами, чтобы попытаться отбить ее [254].
«Немцев восстание, – с горечью писал Бунин, – действительно заглохло. Нынче газеты победоносно сообщают, что многие „селения восставших кулаков снесены красными до основания“. И точно – по городу ходят слухи о чудовищных разгромах, учиняемых красноармейцами в немецких колониях». А девятью днями раньше он не без сарказма отмечал, что «нынче похороны доблестных „борцов“ с немцами» [255].
