Андрей Колесников - Веселые и грустные истории про Машу и Ваню
И вот я Машиными руками теперь делал с их шалашом то же самое, что наши враги делали с нашими шалашами. Хуже! Я поступал так со своими детьми! Я стал их врагом. Я имел полное право ближе к их аттестатам зрелости рассчитывать на полноценный удар тяпкой.
Что-то я должен был сделать. Глупо было бы теперь опять пытаться накрывать стол пледом или даже одеялом. Дураков здесь не было.
– Потому что вы все не так делаете! – взорвался я. – Потому что никто из вас тут не умеет делать настоящие шалаши!
Ваня и Маша с интересом посмотрели на меня. К вечеру мы были в Протвине, а следующим утром – в лесу. Они все еще не верили, что я покажу им, как делается настоящий шалаш. Но все шло к этому. Мы сначала зажгли настоящий костер. Ваня поджигал длинную палку и стрелял из нее, когда видел, что кончик ее пылает.
– Огонь! – прошептал он, и это звучало как команда. Потом мы ушли с ними делать шалаш. Я понимал, что в последний момент избежал вчера одной из самых чудовищных ошибок в своей жизни и что теперь осталось поставить последнюю победную точку в истории Армии асовцев.
И я ее поставил. На строительство шалаша у нас ушло часа два. Это не много, но надо учитывать, что один из трех людей, строивших его, был профессионалом. Шалаш был не очень большой. Он весь был из сосновых веток, и сам покоился на четырех соснах, одна из которых была переломлена пополам – не нами, ветром. Внутри было сухо и темно. Здесь можно было жить. Но главное: этот шалаш не имел ничего общего с теми, которые Маша и Ваня строили до сих пор.
Он был настоящим.
«Это будет сниться мне каждую ночь»
Дети с трудом засыпают и с трудом просыпаются. Они редко засыпают раньше полуночи. У них много соображений и неотложных дел.
– Маша, – говорю я, – ты же завтра утром будешь умолять меня не трогать тебя.
– Буду, – убежденно говорит она.
– И это только потому, что сегодня ты отказываешься ложиться спать.
– Не, папа, не поэтому, – говорит она.
– А почему?
– Потому что в детский сад не хочу. Давай я не буду ходить в детский сад, зато буду рано ложиться спать.
И вот так мы препираемся. Потом я говорю:
– Ну все, дети!
– Что все? – заинтригованы они.
– Вы выросли!
– Ура-ура! – кричат они в полном восторге. Потом, когда упоение от этой новости проходит, Ваня с некоторым сомнением спрашивает:
– И я вырос? Вопрос законный.
– И ты, Ваня, вырос, – говорю я.
Из них двоих выросла скорее все-таки Маша, потому что именно она первой понимает, что все это неспроста, и подозрительно переспрашивает:
– И что теперь будет, папа?
– Ничего особенного, просто теперь вас никто не будет уговаривать засыпать. И вы теперь будете с вечера до утра спать в своей комнате. И ни один из вас не придет ночью во взрослую спальню. И не останется там. Все, у вас началась взрослая жизнь. Вы ведь этого хотели?
Они и в самом деле этого хотели – сколько себя помнят.
Поэтому возразить им особо нечего.
– Папа, – говорит после долгого раздумья Ваня, – кажется, мне будет сниться очень страшный сон. Можно, я приду?
– Я тогда сам к тебе приду, – говорю я ему. – Все, идите и спите.
Они покорно ложатся. Проходит полминуты.
– Папа, мне снится страшный сон! – кричит Ваня. – Ой!
– Ты еще не заснул! – кричу я.
– Заснул, – слышу я недовольный голос Вани.
Через несколько минут в их комнате начинается шипящий шепот. Никто не выглядывает из-за двери. Мне самому становится немного страшно. Я подхожу к этой двери и прислушиваюсь. Кто-то придет к ним ночью и кого-то из них заберет, в общем, в ближайшее время, если они не уснут сейчас. Вот об этом они шепчутся.
Я приоткрываю дверь, и сразу становится лучше слышно.
– Мы же взрослые, Ваня, – шепчет Маша. – Спи. А то в нашем шкафу кто-то сидит. Он нас заберет.
– Он взрослый? – переспрашивает Ваня.
– Он очень старый, – шепчет Маша. – Его борода длиной в 5 дней.
Она хотела сказать «метров». Но так, кажется, получилось еще страшней, потому что Ваня начинает поскуливать.
И снова, как две недели назад, когда дети строили в квартире шалаши, а я их разорял, пока не вспомнил, что в детстве сам был профессиональным строителем шалашей, я вдруг с ужасом вспоминаю, как моя мама заставляла меня засыпать. Я вспоминаю об этом действительно с ужасом, ибо она говорила мне, что за темным окном моей спальни живет сова и, если я сейчас же не засну, она залетит в комнату, возьмет меня с собой и – мало этого – сделает меня совенком.
Это действовало безотказно. От страха я засыпал мгновенно. Мне казалось, это продолжалось много лет. Наверное, так и было.
Теперь мои дети в своей комнате стращали сами себя каким-то стариком с бородой. Я и сам отчетливо понимал, что не усну теперь этой ночью, думая про этого старика (хорошо еще, что поздней весной эти ночи так коротки).
Между тем шепот Вани и Маши становится все тише. Они засыпают. То есть, кажется, моя идея все-таки работает. Я только думаю, не слишком ли высокую цену они платят за свой крепкий сон. Что будет с их психикой? Не окажется ли изломана? Некоторое время я провожу в размышлении, насколько сильно оказалась изломана в результате маминой придумки моя психика, и незаметно засыпаю.
На следующее утро я спрашиваю моих детей, какие сны им снились.
– Мне снился страшный сон! – кричит Ваня.
– Про что?
– Про пиратов!
– А что они делали?
– Они нас победили! Да, это как минимум неприятно. А скорее всего, и в самом деле страшно. Если, конечно, правда.
Вечером Ваня кричит, что ему уже снится сон про пиратов.
– Да погоди ты, – говорю я ему, – ты же еще не заснул.
Этот прием он опробовал еще вчера, и у него ничего не получилось. Странно, что на этот раз он не придумал ничего получше.
– Папа, – говорит Ваня, – я же знаю, что этот сон теперь будет сниться мне каждую ночь.
Среди ночи я просыпаюсь оттого, что Ваня ложится рядом со мной. Я только хочу ему что-то сказать, как он перебивает меня: спи, папа, спи. Я просто прячусь от пиратов.
Я сплю, потому что мне больше ничего не остается. Я сплю и даже во сне люблю своего сына.
Потом, под утро, когда уже рассветает, приходит и Маша со словами:
– Ты знаешь, папа, у меня бессонница какая-то. Я прилягу, ладно? Я подумаю про детский сад.
Она ложится, вздыхает, потом бормочет:
– Да-да, у меня бессонница. Или все-таки нет?
И сразу после этих слов она засыпает мертвым сном младенца.
«Неудобно-то как!»
Мы были в ресторане. С самого начала это заведение показалось мне подозрительным. В разгар, можно сказать, лета здесь работал гардероб, и два охранника (их было два) на входе предлагали снять лишнюю одежду.
Маша была в полном недоумении. Она была в платье и в туфлях на высоких каблуках. Эти туфли она надела еще дома. Ее мама запретила ей надевать эти туфли, потому что это были домашние туфли. Ну да, такие домашние туфли с розовым пушком, на высоких каблуках. Такие носят потерявшие вкус к жизни дамы бальзаковского возраста в просторных домах где-то на пересечении Ильинского и Рублевского шоссе, ближе туда, к ресторану «Причал». У них в жизни остался только вкус к таким туфлям.
Я не понимаю, зачем я купил Маше эти туфли. Скорее всего, меня преследовало чувство вины после трехнедельной командировки. Но все-таки я не зря это сделал, потому что она была, уверен, счастлива больше любой из таких дам. Маша несколько дней пыталась в этих туфлях куда-нибудь выйти, потому что ходить в них по квартире у нее не получалось, она в них все время падала с лестницы, а ходить в них по полу ей было неинтересно. И вот когда она придумала надеть их в ресторан, ее мама категорически запретила ей это делать.
– Это же домашние туфли, – пожала Алена плечами.
Не знаю, почему она это сказала. Поразмыслив, я, кажется, понял, в чем дело. Ну да, я, приехав из командировки, не подарил такие туфли Алене. Надо в следующий раз думать о таких вещах. Но если бы я думал, я бы, наверное, тогда никому вообще не купил бы туфли. Просто из воспитательных соображений.
И вот Маша подошла ко мне и говорит:
– Папа, я хочу пойти в твоем подарке в ресторан. Я сразу понял, о чем речь, и очень обрадовался.
– Конечно, дочка, – говорю. – Должны же эти туфли хоть на что-нибудь сгодиться. А то, я видел, валяются вместе с сапожками бэби-берна твоего… как его, забываю все время.
– Катя, – тихо сказала Маша.
– Ну да! Надевай, конечно.
Маша очень обрадовалась и надела к этим туфлям еще и бальное платье. Ваня всех этих тонкостей не понял, кажется, хотя крайне внимательно за ними исподлобья следил, и на всякий случай надел свою любимую осеннюю куртку. Я ему сказал, конечно, что жарко же на улице, прекрасно, впрочем, понимая, что это замечание заставит его только застегнуть куртку на все пуговицы, а не на одну, как обычно. В общем, мы поехали.
И вот на входе в ресторан выяснилось, что Маша прошла фейс-контроль, а Ваня нет. И теперь охранникам предстояло снять с Вани его любимую куртку. Я представил, как они будут это делать. Мне стало очень смешно. Если он этого не хотел, это еще никому не удалось на планете Земля. Я уж не говорю, что им пришлось бы для начала перешагнуть через мой труп.
