Анна Ковалова - Довлатов
(Арьев А. Ю. Наша маленькая жизнь // Довлатов С. Собрание сочинений. В 3-х т. СПб., 1993. Т. 1. С. 12)
Евгений Рейн, поэт:
В подавляющем большинстве этим новеллам (пусть и стесненным до нескольких строчек) не предшествовало никакого реального прообраза, фразы или ситуации. Все вымышлено, но опирается на глубокую подпочву. Из жизни брался характер, или тон, или очерк какого-нибудь действия. Они обдумывались художественно — до корня, до первопричины. И уже оттуда дар и мастерство Довлатова выращивали нечто новое, не эмпирическое, а необходимое по творческому произволу — и именно поэтому художественно истинное.
Но когда сейчас читатель Довлатова полагает, что все описанное им — «правда», что герои этих записей пойманы, как бабочка на булавку, он по-своему прав. Истинное искусство уничтожает свой материал и становится единственным образцом в духовной вселенной. Сужу об этом не абстрактно, а на примере тех довлатовских отрывков, где действует некто, поименованный как «Евгений Рейн».
(Рейн Е. Несколько слов вдогонку // Малоизвестный Довлатов: Сборник. СПб., 1995. С. 402)
Лев Лосев, поэт:
Есть такое английское выражение «large then life», «крупнее, чем в жизни». Люди, их слова и поступки в рассказе Довлатова становились «large then life», живее, чем в жизни. Получалось, что жизнь не такая уж однообразная рутина, что она забавнее, интереснее, драматичнее, чем кажется. Значит, наши дела еще не так плохи.
(Лев Лосев. Русский писатель Сергей Довлатов // Довлатов С. Собрание сочинений. В 3-х т. СПб., 1993. Т. 3. С. 364)
Юные герои повести Василия Аксенова «Звездный билет» (1961), решив убежать из дома, отправляются в Таллинн. Им нужен не вояж, а прыжок в другую жизнь, бегство не просто на край света, а в другой мир. Выбор их был безошибочен: в те времена Таллинн действительно считался самым европейским городом Советского Союза и в этом смысле кардинально отличался от всех городов страны. Приехав в Таллинн, советский человек в одночасье оказывался как бы за железным занавесом.
Таллинн всем своим архитектурным обликом, брусчатыми мостовыми, маленькими улочками с уютным запахом кофе и сбитых сливок так отчетливо ассоциировался с «заграницей», что ему нередко приходилось становиться ею. В этом городе снимались фильмы о европейской жизни, о средневековых временах, о великих магах и волшебниках. Старый город, который можно обойти за двадцать минут, оказался бесконечной съемочной площадкой. Здесь есть все: и замок Эльсинор, и место битвы Ланкастеров и Йорков, и незабвенная Бейкер-стрит. Говорят, однажды на Ратушной площади столкнулись семь разных съемочных групп. Стоит ли удивляться тому, что приезд в Таллинн воспринимался как путешествие в сказку?
Кроме того, двадцать лет, прожитых независимо от советской власти (с 1920 по 1940 г.), для Эстонии не прошли даром: здесь еще долго жили традиции пусть умеренного, но все же либерализма. В Эстонии было можно больше, чем в любом другом месте страны. Здесь легче разрешали и с меньшим удовольствием запрещали. Здесь охотнее закрывали глаза на политическую апатию, чаще пропускали мимо ушей неблагонадежные высказывания, реже наказывали за идеологические провинности. В Тартуском университете нашла приют знаменитая группа опальных структуралистов во главе с Ю. М. Лотманом, фактически изгнанным из Ленинграда в период борьбы с космополитами.
Однако Таллинн, роскошный и притягательный, заключал в себе серьезную опасность. Не дай Бог было переоценить его западные наклонности, либеральные позывы или вольнолюбивые ценности. Герой «Звездного билета» Димка, обретя в Таллинне свободу, найдя здесь любовь и счастье, в одночасье оказывается ни с чем. Для него, как и для его возлюбленной Гали, праздничное великолепие Таллинна оказывается мнимым. Игра в Европу, которая десятилетиями кочевала по всем киноэкранам страны, оборачивалась самым обыкновенным лицедейством. Таллинн только притворялся Европой, но в действительности не был ею.
Жизнь русской колонии в Таллинне напоминала существование в гетто. Между эстонцами и русскими существовала невидимая пропасть, перейти которую было практически невозможно. В каком-то смысле русский Таллинн — прообраз будущего Брайтон-Бич. Эстонцы воспринимали советскую власть как оккупанта, который пришел надолго, и старались жить не как в советской республике, а как в стране народной демократии — Польше или Венгрии. В чудесных рассказах Довлатова о Таллинне этот город оказывается не европейской столицей на берегу моря, а камерным русскоязычным городком наподобие Егупеца Шолом-Алейхема. Герои толкутся в редакционных коридорах, шепчутся в маленьких квартирках. Это свойство Довлатова — писать о ближнем круге. Между Зоной, Таллинном и Квинсом, в сущности, разница небольшая.
К началу семидесятых годов становится понятно: если где-нибудь в Союзе неблагонадежный сочинитель и может издать книгу, то только в Эстонии. Отъезд в Таллинн для Довлатова — шанс: или он станет советским писателем, или навсегда окажется на задворках литературной жизни.
Успешная работа в партийной газете «Советская Эстония», главном печатном органе республики, становится серьезным поводом надеяться на удачу. К тому же именно в это время Довлатову впервые удается опубликовать свои рассказы. В 1973 г. (№ 5) журнал «Нева» напечатал рассказ «По собственному желанию», а рассказ «Интервью» со знаменитой фотографией автора был издан в 1974 г. (№ 6) журналом «Юность». Именно к этой публикации относится ироническая авторецензия: «Портрет хорош, годится для кино. Но текст — беспрецедентное говно!». Хотя «Нева» и «Юность» слыли относительно либеральными изданиями, опубликоваться в них можно было, лишь действуя в соответствии с социальным заказом, что требовало серьезных уступок со стороны автора. Компромисс этот не требовал капитуляции, но принесет ли политика компромиссов плоды — этот вопрос должен был решиться именно в Таллинне.
Глава 4
1972–1975
Действующие лица:
Михаил Борисович Рогинский, журналист
Тамара Николаевна Зибунова, физик
Сергей Павлович Боговский, биолог, доктор биологических наук
Елена Григорьевна Скульская, писатель
Борис Михайлович Ройтблат, писатель
Иван Иванович Трулль, журналист, литератор, в 1970-е гг. — инструктор ЦК КПСС
Дмитрий Кириллович Кленский, публицист, общественный деятель
Виктор Викторович Иванов, тренер-наездник рысистых лошадей
Евгений Борисович Рейн, поэт
Валерий Михайлович Воскобойников, писатель
Таллинн называют искусственным, кукольным, бутафорским. Я жил там и знаю, что все это настоящее. Значит, для Таллинна естественно быть чуточку искусственным… Эстонскую культуру называют внешней. Что ж, и на том спасибо. А ругают внешнюю культуру, я думаю, именно потому, что ее так заметно не хватает гостям эстонской столицы. В Эстонии — нарядные дети. В Эстонии нет бездомных собак. В Эстонии можно увидеть такелажников, пьющих шерри-бренди из крошечных рюмок… Почему я отправился именно в Таллинн? Почему не в Москву? Почему не в Киев, где у меня есть влиятельные друзья?.. Разумные мотивы отсутствовали. Была попутная машина. Дела мои зашли в тупик. Долги, семейные неурядицы, чувство безнадежности. Мы выехали около часу дня. Двадцать шесть рублей в кармане, журналистское удостоверение, авторучка. В портфеле — смена белья. Знакомых у меня в Таллинне не было. Было два телефона, кем-то небрежно продиктованных…
(Сергей Довлатов, «Ремесло»)Михаил Рогинский:
История довлатовского приезда в Таллинн, описанная в его книгах, не имеет ничего общего с тем, как все складывалось на самом деле. Сережа позвонил мне из Ленинграда и сказал: «Знаешь, у меня срываются некоторые обязательства перед журналом „Нева“. Мне заказали материал о рабочем классе, а подготовить его никак не получается. Аванс, к сожалению, уже израсходован. Мне нужно где-то укрыться. Скажи, есть ли такая возможность в Таллинне?» Я, естественно, ему сказал, что такая возможность есть.
Конечно, мы были знакомы еще в Ленинграде. Он учился на филфаке, я — на факультете журналистики, но у нас была одна компания. В ней же тогда вращался и Андрей Арьев, и Леня Мак, который впоследствии осел на Би-би-си, и еще огромное количество студентов ЛГУ и других институтов, а также их друзей и знакомых. У нас были общие интересы, в частности то, что все мы пробовали писать рассказы. Тогда казалось, что Сережа из нас никак не выделяется, и предугадать его будущий успех и известность было совершенно невозможно.
Мы быстро проскочили невзрачные северо-западные окраины Ленинграда. Далее следовали однообразные поселки, бедноватая зелень и медленно текущие речки. У переезда Гришаня затормозил, распахнул дверцу и направился в кусты. На ходу он деловито расстегивал ширинку, как человек, пренебрегающий условностями.
