Анна Ковалова - Довлатов
Обзор книги Анна Ковалова - Довлатов
Анна Ковалова
Лев Лурье
Довлатов
В работе над книгой принимали участие:
Любовь Аркус
Екатерина Видре
Екатерина Григорьева
Семен Левин
Федор Погорелов
Мария Рачик
Алексей Чачба
Благодарим за неоценимую помощь в работе над книгой:
Александру Матвееву
Марину Фокину
Анну Андросову
Александра Аргутина
Виктора Бергарта
Аллу Верещагину
Виталия Галилюка
Максима Катушкина
Наталью Колпакову
Елену Копалкину
Дарью Кузнецову
Леонида Малярова
Ирину Малярову
Евгения Мороза
Юлию Неменову
Елену Рогинскую
Татьяну Соломенко
Игоря Сухих
Игоря Юрова
а также:
Российскую национальную библиотеку
Филологический факультет СПбГУ
Редакцию журнала «Звезда» и лично А. Ю. Арьева, Я. А. Гордина
Среднюю общеобразовательную школу № 206 Центрального района Санкт-Петербурга и лично Татьяну Бачурину и Светлану Пасынкову
Паспортную службу ЖЭС № 2 ГУЖА (ул. Рубинштейна, д. 8)
Особая благодарность — Музею истории фотографии в Санкт-Петербурге
От авторов
О Сергее Довлатове написано много. Много и хорошо — недаром среди его друзей лучшие писатели своего времени. Вот почему делать очередную книгу о нем трудно. Как рассказать о Довлатове, о человеке, которого мы лично не знали, когда рядом с нами — его родные, коллеги и друзья, уже оставившие о нем воспоминания?
Мы решили написать биографию Довлатова. Как ни странно, до сих пор ее не существовало. Считается, что жизнь писателя давно «рассказана им самим» в его книгах. Не только филологи, но и многие читатели знают или догадываются, что художественный вымысел в довлатовских книгах не менее важен, чем их жизненная подоплека. Там, где связь между персонажем и прототипом условна до крайности, где даты, события и факты намеренно искажаются, а реальность существует лишь как художественное пространство, — рождается биография. Но это биография лирического героя, лучшая и подлинная история жизни Сергея Довлатова. Мы же хотели восстановить биографию другую — действительную, реальную.
Нам повезло: в 2004 году мы начали работать над серией документальных телевизионных фильмов о Сергее Довлатове на петербургском 5-м канале. Вначале это были 26-минутные передачи в цикле «Культурный слой». Затем нам дали возможность снять два 44-минутных фильма в формате документального цикла «Живая история». Они вышли на экран в сентябре 2007 года. В их основу были положены интервью с друзьями и знакомыми Довлатова, взятые в Санкт-Петербурге, Таллинне, Нью-Йорке, Бостоне и Дартмуте. Мы решили, что именно корпус интервью для фильма «Сергей Довлатов» ляжет в основу нашей книги. Эта часть нашей работы была бы невозможна без помощи коллег — сотрудников петербургского телевидения и прежде всего главного директора канала Марины Львовны Фокиной и генерального продюсера Александры Львовны Матвеевой.
Однако вскоре стало понятно: собранного материала не хватает и на половину задуманной книги. Начался следующий этап работы — поиски новых интервьюируемых. Нам были интересны не только самые родные Довлатову люди, но и те, кто не мог бы назвать себя его ближайшими друзьями: одноклассники, преподаватели филфака, соседи, коллеги по работе. Кто-то смог вспомнить лишь несколько эпизодов из жизни Довлатова, а кто-то рассказал историю, достойную отдельной книги. Из этих воспоминаний, очень разных и, казалось бы, совершенно не соотносимых, мы составили основной массив книги. Конечно, в нее нужно было включить также и фрагменты из уже опубликованной мемуарной литературы, а также цитаты из книг Довлатова, без которых любой рассказ о жизни писателя был бы неполным.
Так получился текст. К нему нужен был комментарий, поэтому к каждой главе мы написали предисловие. Восемь коротких отрывков — вот все, что было написано авторами. Остальное, как говорится — «слово поэта и его современников». Надеемся, это именно то, что вызовет у читателя самый живой интерес.
Мы сердечно благодарим Елену Довлатову, оказавшую неоценимую помощь в подготовке материалов, впоследствии вошедших в эту книгу.
Владимир Уфлянд, поэт и художник:
Человек это был замечательный, просто не то слово! Однажды я ему сказал: «Сережа, ты не похож на писателя!» Он спросил: «Почему?» — «Потому что все писатели маленькие и некрасивые, а ты большой и красивый. Если тебя привести в Союз писателей, его надо просто закрывать: там все какие-то уродливые, старенькие. А ты юный красавец, ты не писатель!»
Валерий Воскобойников, писатель:
С первого взгляда этот огромный человек производил совершенно неизгладимое впечатление своей мужской элегантностью. Неподалеку от него на улице Рубинштейна жил наш общий знакомый литератор Борис Крайчик. И когда мы втроем куда-нибудь шли, то мы с Крайчиком любили считать, сколько женщин на Довлатова оглянется. Оглядывались, должен сказать, почти все.
Иосиф Бродский, поэт:
Он всегда был заметен издалека, особенно учитывая безупречные перспективы родного города, и невольно оказывался центром внимания в любом его помещении. Думаю, что это его несколько тяготило, особенно в юности, и его манерам и речи была свойственна некая ироническая предупредительность, как бы оправдывавшая и извинявшая его физическую избыточность. Думаю, что отчасти поэтому он и взялся впоследствии за перо: ощущение граничащей с абсурдом парадоксальности всего происходящего — как вовне, так и внутри его сознания — присуще практически всему, из-под пера его вышедшему.
(Бродский И. О Сереже Довлатове («Мир уродлив, и люди грустны») // Довлатов С. Собрание сочинений. В 3-х т. СПб., 1993. Т. 3. С. 356–357)
Алексей Герман, кинорежиссер:
Кто-то мне рассказывал, что Сережа в Америке, как-то зашел в лифт, а за ним ввалился страшный убийца-чернокожий — в кожаной куртке, с голым животом — и грозно на него уставился. Сережа спокойно притянул его за уши и поцеловал в загривок. Негр так испугался, что выскочил из лифта. Жизнь писателя была спасена.
Петр Вайль, писатель:
…Как почти все доморощенные интриганы, Сергей был интриганом простодушным: ему больше нравилось мирить, чем ссорить. Ссорил и обижал он часто — но в силу того, что рассказывал о людях смешное, а смешным быть всегда обидно.
Может быть, именно этого его погружения в человеческие связи, с подлинной, ненадуманной, настырной, честной заинтересованностью в чужой судьбе, мне больше всего и не хватает без Довлатова.
(Вайль П. Без Довлатова // Малоизвестный Довлатов: Сборник. СПб., 1995. С. 454–455)
Ася Пекуровская, филолог, первая жена Сергея Довлатова:
Сережа был кавказским человеком. Он обожал друзей и не мог в живом общении с ними не выразить при случае сильных эмоций, любви или ненависти под действием спиртного. Но едва дело доходило до сочинительства, он надевал свой раззолоченный камзол равнодушия, и все сердечные боли разом затихали.
Так в чем же заключалось то магическое действие камзола? Разумеется, в умерщвлении друзей, в превращении их в достойных смеха или презрения персонажей. Вероятно, в истории не много найдется прецедентов, когда живые люди становились бы литературными типами и их имена произносились бы так, как будто их носители никогда не существовали. Конечно, наградой, не миновавшей Сережу при жизни, была та молчаливая уверенность в том, что убийство, свершаемое под прикрытием сочинительства, остается ненаказуемым, в то время как умерщвленный тобою персонаж обретает вечную жизнь.
(Пекуровская А. Когда случилось петь С. Д. и мне. СПб., 2001. С. 171)
Игорь Ефимов, писатель, издатель:
Можно сказать, что Сережа Довлатов искренне хотел любить нас всех — своих друзей и близких, — но неизбежная предсказуемость, повторяемость, рутина, обыденность проступали в каждом из нас — и его любовь, так нацеленная только на талантливость, умирала.
Он очень хотел любить себя, но и в себе обнаруживал те же черты, — и не мог полюбить себя таким, каким видел, каким знал.
Поэтому что бы ни было написано в свидетельстве о его смерти, литературный диагноз должен быть таков:
«Умер от безутешной и незаслуженной нелюбви к себе».
(Ефимов И. Неповторимость любой ценой // Малоизвестный Довлатов: Сборник. СПб., 1995. С. 449–450)
Андрей Арьев, писатель:
Если за кем-нибудь Сергей Довлатов и подглядывает, за кем-нибудь шпионит, то единственно за самим собой. Лишь прислушиваясь к себе, Довлатов научился замечательно слушать собеседников. А научившись, все-таки настоял на том, что за повествователем всегда грехов больше, чем за всеми остальными действующими лицами.
