Анна Ковалова - Довлатов
— Знаешь, он из тех, кто пишет «вообще» через дефис…
Что означало крайнюю меру нравственного падения.
О человеке же пустом, легкомысленном, но симпатичном говорилось:
— Так, старушонка через «е»…
Мать с утра до ночи работала. Я очень много ел, я рос. Мать же питалась в основном картошкой. Лет до семнадцати я был абсолютно уверен, что мать предпочитает картошку всему остальному.
(Сергей Довлатов, «Наши»)Елена Довлатова:
Нора Сергеевна была очень яркой женщиной, и характер у нее был особенный. Она невероятно остро воспринимала юмор. В ней, конечно, пропал талант эстрадного рассказчика: она из любой ситуации могла сделать замечательную сценку. Я думаю, все эти качества Сережа унаследовал именно от нее. Когда он начинал писать очередной рассказ, Сережа часто просил ее вспомнить что-нибудь или рассказать.
Они были очень близки и привязаны друг к другу. Когда мы с Катей уезжали, она, хотя очень переживала и мучилась, сразу решила остаться с сыном. Для нее Сережа был самым главным в жизни, и она не могла себе представить, что расстанется с ним. Поэтому когда он решился эмигрировать, она тоже оставила все, что ей было привычно, и поехала с ним.
Людмила Кравец:
Нора Сергеевна была чудо как хороша, она производила совершенно неизгладимое впечатление. Увидев однажды, забыть ее было нельзя. Помню, она приезжала к сыну в Пушкинские Горы, где мы с ним вместе работали. Я была поражена элегантностью ее платья с белоснежным воротничком, ее обходительностью, ее аристократическими манерами. Хотя было понятно, что ради красного словца она, как и ее сын, не пожалела бы кого угодно. Ее остроумие подчас могло быть и едким. Я думаю, от нее он унаследовал очень много, — безусловно, лучшие качества его натуры. И у Норы Сергеевны, и у Сережи деликатность причудливо сочеталась с колкостью. Однажды я, оговорившись, вместо «спалá» сказала «спáла». Он сделал вид, что не обратил внимания. Но потом, увидев у меня книгу Розанова, Сережа вспомнил об этом и спросил: «Как же так, Люда, вы читаете такие книги и говорите „спáла“?»
Андрей Арьев:
Нора Сергеевна очень трепетно относилась к Сереже, но в то же время не прощала ему никаких выходок. Иногда она могла осадить его виртуозно, и Сережа, очень чуткий к юмору, часто сам попадал впросак. Был такой случай. У Сережи как-то осталась ночевать одна барышня. Утром к ним в комнату заходит Нора Сергеевна, видит их вдвоем за столом и говорит: «Сережа, вам с блядью горошку давать?» Сережа расхохотался. Все, на этом любовь кончилась.
Если друг шел в уборную, мать замирала. По смене тембров льющейся воды устанавливала, моет он руки или нет. Мать ждала и прислушивалась. Сначала было тихо. Затем с мощным грохотом падала вода из бака. И тотчас распахивалась дверь — значит, не мыл…
Мать начинала заискивать и суетиться:
— Наверное, кончилось мыло? Дать вам чистое полотенце?
Мать задавала наводящие вопросы. Настойчиво пыталась вынудить друга к гигиене.
Друг отвечал:
— Не беспокойтесь. Все нормально…
А некоторые лишь с удивлением поднимали брови.
(Сергей Довлатов, «Наши»)Валерий Попов:
Мы шли по улице Рубинштейна, купили бутылку водки и зашли к Сереже. Только стали прилаживаться, как вошла его мама. Он сказал: «Вот, мама, знакомься, это Валера Попов». Она говорит: «Хорошо, что Валера, но плохо, что с бутылкой водки». Сережа в ужасе: «Нет, он ни при чем! Это моя!» Я тоже так благородно: «Нет, это моя!» А Нора Сергеевна говорит: «Если сами не знаете, чья, то будет моя». И убрала ее в буфет. Этот случай был абсолютно довлатовским, Сережа мамину фразу запомнил и потом использовал. Это был его метод — добывание золота из мусора. Сережа старался любую жизненную ситуацию довести до словесной игры.
Дмитрий Дмитриев:
Бывать в Сережиной коммунальной квартире на Рубинштейна было очень приятно. Там собирались известные художники, писатели — весь цвет ленинградской интеллигенции. Но самое яркое впечатление производили родители Сережи — Нора Сергеевна Довлатова и Донат Исаакович Мечик. Они уже не жили вместе, но Донат очень часто приходил к Сереже и к своей бывшей жене.
Донат Мечик
Дмитрий Дмитриев:
С отцом Сережу связывали необычные отношения — приятельские. У них была очень милая традиция шутливой переписки. Донат придумал называть себя «Дон Ат», а Сережа подписывался «Сэр Гей». Безусловно, Сережа очень любил и уважал своего отца, но в этой любви была, пожалуй, определенная доля иронии. Может быть, здесь свою роль сыграла Нора Сергеевна, которая тоже относилась к Донату слегка иронически, хотя она — упаси Бог — никогда прямо или косвенно не настраивала сына против отца. Наоборот, когда Донат приходил, они прекрасно общались все вместе, втроем. Разговоры Сережиных родителей — это было целое представление. Они беспрестанно подкалывали друг друга и делали это с таким обаянием и артистизмом, что за их шуточными перепалками можно было наблюдать часами.
Ксана Мечик-Бланк:
Когда я родилась, Сереже было шестнадцать лет и к тому времени он уже давно жил отдельно от отца. Но отношения у них были дружеские, и мы общались. Иногда мы с папой ходили к Довлатовым. Чаще Сережа приходил к нам — один, с Леной и Катей или с Норой Сергеевной. Папа Сережу всегда очень ждал. Обычно к его приходу готовил изысканный обед, накрывал на стол. В нашей семье готовил отец, он умел это делать мастерски и получал от этого удовольствие. Сережа тоже любил вкусно поесть, разнообразие закусок на столе приводило его в возбуждение, хотя, в отличие от отца, свой интерес к еде он всячески пытался скрыть. Он считал, что любовь к искусству и интерес к еде несовместимы. В связи с этим подкалывал отца. Их словесная перепалка была колкой, но всегда корректной с обеих сторон. Помню, они спорили о чем-то, и папа сказал такую фразу: «Имей в виду, что из нас двоих я не самый глупый». Она характерна для стиля их общения: слегка ироничного и вместе с тем уважительного.
Людмила Лебединская:
Мне прекрасно запомнился Сережин папа. Я увидела его в первый раз, когда мне было лет одиннадцать-двенадцать. Это был необыкновенно красивый мужчина, я его запомнила на всю жизнь. У него было эффектное твидовое в крапинку пальто и тросточка. В то время такие тросточки с красивыми набалдашниками носили щеголи — в этом был особый шарм. Он был очень артистичен внешне в особенности благодаря своей характерной походке. Он не ходил, а будто танцевал, играючи своей тростью. Я просто влюбилась тогда в Сережиного папу. Он очень часто появлялся в нашем доме, чтобы навестить сына.
Отец мой всегда любил покрасоваться. Вот и стал актером.
Жизнь казалась ему грандиозным театрализованным представлением. Сталин напоминал шекспировских злодеев. Народ безмолвствовал, как в «Годунове».
Это была не комедия и не трагедия, а драма. Добро в конечном счете торжествовало над злом. Низменные порывы уравновешивались высокими страстями. Шли в одной упряжке радость и печаль. Центральный герой оказался на высоте.
Центральным героем был он сам.
Я думаю, у моего отца были способности. Он пел куплеты, не имея музыкального слуха. Танцевал, будучи нескладным еврейским подростком. Мог изобразить храбреца. Это и есть лицедейство…
(Сергей Довлатов, «Наши»)Ксана Мечик-Бланк:
Рассказ об отце в сборнике «Наши» — это, конечно, далеко не подлинная история жизни Доната Мечика. В нем образ отца сильно шаржирован, точно так же как и образы других родственников. Когда журнал «Нью-Йоркер» собирался печатать этот рассказ, редактор потребовал, чтобы отец поставил подпись чуть ли не на каждой странице рукописи. Необходимо было документальное подтверждение того, что он не возражает против публикации. Я помню, как Сережа пришел к отцу с просьбой. Папа, конечно же, поставил свою подпись на рукописи, потому что этот рассказ ему нравился. Он сказал: «По-моему, это совершенно не я, но мои студенты говорят, что очень похоже». Отец не обижался, он понимал, что рассказ этот написан с любовью.
Мой отец поступил в театральный институт. Как представитель новой интеллигенции довольно быстро его закончил. Стал режиссером. Все шло хорошо.
Его приняли в академический театр. Он работал с Вивьеном, Толубеевым, Черкасовым, Адашевским.
