Леонид Емельянов - Под прицелом войны
В квартире на стене висел сетевой динамик размером с большую круглую тарелку. Трижды в день по нему передавали новости, среди которых пришла и самая страшная – о начале войны с Германией. Я к тому времени успел окончить только первый класс. Помогая жене Старченко паковать вещи для отъезда, мама спросила: «Может, и нам поможете эвакуироваться?» Та переговорила с мужем и принесла такой ответ:
– Вам никуда не надо уезжать! Недели через две-три мы вернемся.
На том и распрощались. Навсегда!
Какое-то время в городе царило безвластие. Из магазинов потащили муку, хлеб, другие товары. Продолжалось это примерно неделю, а, может, и больше. Немцы до нас еще не дошли, но самолеты их уже летали в небе. Соседка в своем широком и длинном крепдешиновом платье вышла однажды на двор, а тут мессер пролетает. Дал очередь. Платье женщины оказалось в дырках, но тело, по счастью, пули не задели. Просто невероятное везение. После этого происшествия люди стали прятаться в подвалы при виде самолетов.
Позже мы, мальчишки, с любопытством глазели на дальнюю бомбежку, не ведая, кто это делает: наши или немцы. Небо расцвечивалось огнями зенитной артиллерии и осветительных ракет, спускаемых на парашютах. Красивое зрелище, если смотреть со стороны. Об убийствах под этим огненным заревом как-то не думалось. А утром смотрим однажды: уже колонна машин на улице стоит. Немцы! Если не ошибаюсь, это случилось осенью 1941-го года. Точную дату не помню.
Так пришли чужие власти. Поставили в городке гарнизон, стали обустраиваться. В числе первых учреждений открыли ресторан и украсили его большими фикусами. Я знаю это потому, что цветы они позаимствовали у нас. Мама была большой их любительницей.
В самом начале оккупации был такой случай. Играли ребятишки во дворе. Вдруг выходит молодой немец с большим куском белого хлеба, намазанным маслом. Угостить хочет. Мы, естественно, дали деру. Я тоже побоялся взять. Страшился, как и все, отравления. Побежал к маме, немец последовал за мной. Она все видела и крикнула издали: «Голодный ведь. Бери!» Взял и скушал.
Настроение того немецкого солдата я прочувствовал в 1974 году во время командировки в Октябрьский район Гомельщины. Дома осталась жена с недавно родившимся ребенком. И мне вечером в пустой гостинице стало так тоскливо одному. Вдруг идет по коридору девчонка росточком не выше моего колена. Дочь или внучка местной работницы. Она напомнила о покинутой семье, и мне так захотелось ее угостить конфетой, что немедленно и сделал. И я понял того немца из 41-го года. Его тоже мучили воспоминания о далеком доме с родными ему людьми. Поэтому и потянуло к детям.
В опустевших квартирах нашего дома оккупанты организовали ночлежку для транспортников, перевозивших грузы. Одного из них звали Бернет. Фамилия это была или имя – не могу сказать, но по манерам он смахивал на интеллигента. Первым делом он с помощью рабочих организовал постройку капитального многоочкового туалета за сараем и строго присматривал за порядком в общежитии.
Я ему чем-то понравился, и он меня часто подкармливал, но и сурово воспитывал при случае. Однажды застал меня не в туалете, а в лопухах за сараем, где мне больше нравилось справлять нужду. Увидел и аж побледнел от злости:
– Руссише швайне! Надо дорт! – и показал рукой на свое знаменитое сооружение. – Иначе… Не найдя нужных слов, он выразительно похлопал рукой по кобуре с пистолетом.
Я страшно испугался. Подумал, что сейчас пристрелит, и стал спешно натягивать штанишки. Долго потом любитель орднунга посматривал на меня косо. Но потом подобрел. Как я понял впоследствии, он все-таки ненавидел фашистов. А у нас их хватало. Даже мы, мальчишки, хорошо понимали, что такое зеленый немец и что такое черный (в черной форме). От последних старались держаться подальше.
При немцах я окончил второй класс и половину третьего. Потом занятия прервались. Помню, как в школу пришел проверяющий – холеный немецкий офицер с переводчиком. Раздалась команда: «Руки на стол!» Офицер обошел всех и сделал замечание:
– Руки грязные!
– Мыла нет – вразнобой заговорили ученики.
– Мойте песком! – отчеканил проверяющий.
Переводчик, помимо рук, заглядывал еще осторожно и за шею. Проверял, нет ли там вшей. Пальцами немцы старались ничего не трогать. Боялись заразы.
Однажды я попал в немилость к переводчице немецкой комендатуры, которой дали комнату в нашем доме. Началось все с невинного вроде случая. Во дворе рос красивый спорыш – невысокая травка с маленькими белыми цветочками. В этом месте стоял заброшенный немецкий дорожник – что-то вроде советского газика, только подлиннее. Днем сюда приходило двое поляков ремонтировать технику. Один из них налил бутылку бензина и спрятал ее в дорожник, надеясь, видимо, обменять его потом на самогонку.
Но бутылку обнаружил мой пятилетний братик. Открыл пробку и, забавляясь, стал выливать бензин на машину. Работница комендатуры увидела это, разоралась и пару раз ударила братика по голове. Меня это задело. В отместку я наставил стеклышек торчком на тропинку, по которой она каждое утро прогуливалась босой. На следующий день она поранила ноги, вычислила, кто это мог сделать и, взбешенная, примчалась к моей матери. Та едва уговорила ее меня не наказывать. Во время этого бурного разговора я тихо лежал под кроватью. Как мышь под веником.
Отец мой по образованию учитель, но в период оккупации был простым разнорабочим сначала на хлебо-, а потом на маслозаводе. Благодаря этому мы (трое детей и мама) особенно не бедствовали, папа всегда что-нибудь приносил с работы. Звали его и в полицаи, но отказался. С приходом наших войск в 1943-м был мобилизован в армию – сначала в стройбат, а потом – в артиллерию, когда обнаружилось, что он хорошо знаком с математикой. В 44-м в семью пришла весточка с фронта – пропал без вести.
А в 1995-м младший брат Владимир, преподаватель Ленинградского университета, отыскал его след. Прочел публикацию в какой-то газете, в которой бывший фронтовик, живший в Херсоне, писал, что своими глазами видел, как погиб такой-то. И называл фамилию, имя и отчество моего отца. Их тогда накрыло немецким снарядом. Единственным уцелевшим из артиллерийского расчета оказался херсонец.
Но вернемся в осень 43-го года, в период освобождения.
Неподалеку от нас проходила шоссейная трасса Хорол-Кременчуг. В полутора-двух километрах от нее деревня Олимпиадиевка, где мы надеялись на время спрятаться у знакомых. Едем на телеге. Над Хоролом сплошной дым – горят дома. По шоссе в сторону Кременчуга течет громадная колонна беженцев. Слева и справа от нее мелькают иногда немецкие мотоциклисты. Мы нырнули то ли в подсолнечник, то ли в кукурузу, пробрались в деревню и сутки провели у надежных людей.
И вдруг в деревню приехали две небольшие крытые машины типа наших «козликов». Вышли из них немцы, походили, походили и уехали. А через пару часов из пяти больших машин здесь высадилась уже целая немецкая группировка и стала готовиться к обороне. Еще через какое-то время в низине послышался взрыв – немцы взорвали мост через реку.
Вслед за этим в окрестностях началась перестрелка. Люди попрятались в убежища. Стрельба усиливалась. Стали слышны пулеметные очереди и орудийные залпы. И где-то в направлении приречной поймы несколько раз звучало многоголосое «Ура-а-а! Ура-а-а!» минут по 15–20, а затем все стихало. И так продолжалось, наверное, два-три дня. Точно не скажу.
В один из таких дней, в полдень, когда немцы, возможно, отдыхали, «Ура-а-а!» неожиданно раздалось со стороны длинного яра, который находился в тыльной части обороняющихся. Немцы поспешно отступили, но устроили по прежним позициям артналет. Я выглянул из подвала. Вижу: крыша дома одного из сельчан красиво так разлетается. Лошадь одну убило. Мать за меня – и в погреб.
Когда все затихло, поехали назад. Вдоль полевой дороги, проложенной по болотистой местности, лежало множество трупов наших солдат, которые еще не успели убрать. Бойцы погибли во время атаки. Ну а немцев уже и след простыл.
Жизнь снова возвращалась в мирное русло. Полтора-два года были еще довольно голодными, но народ, видевший и худшее, преодолел и эти временные трудности. Я же со временем поступил в ремесленное училище, где кормили бесплатно. И с этого момента, можно сказать, начал самостоятельную жизнь.
Незабываемое
Родился в июне 1933 года в селе Литиж Комаринского района Орловской (ныне Брянской) области. Исследователь в области физиологии растений и общей биологии. Кандидат сельскохозяйственных наук.
Весть о войне воспринял не сознанием, а общей озабоченностью взрослых. Отца отправили на фронт в первые же ее дни и почему-то ночью. Мать громко плакала, даже кричала, чуть ли не теряя рассудок. Под Брянском их, еще не одетых в военную форму, разбомбили. Управление исчезло, и он пешком с расстояния в сто километров вернулся домой. Растерянный и какой-то виноватый.
