Леонид Емельянов - Под прицелом войны
– Не только видели, – отвечают ему, – но они и сейчас здесь. Трое вот в этом сарае спят, и остальные где-то укрылись по домам.
Командир разыскал их всех, построил и надавал по щекам. После чего через реку повел их в лес. А гарнизон тот они все-таки разгромили, но попозже. И подробностей я не знаю.
Вместо немцев в Березовку потом прислали власовцев, носивших на мундирах блестящие белые витые погоны. Однажды они устроили боевой поход в партизанскую зону. Было много стрельбы. Патронов не жалели. В кого стреляли – неизвестно, но никаких военных трофеев привезено не было. Привели оттуда пару коров, как это делали и немцы, на этом дело и закончилось. Через некоторое время начался массовый уход их в партизаны. Не все хотели воевать со своими.
И немцы, и партизаны устраивали проверки населению на верность тому или иному режиму. Об одном из таких случаев рассказал отцу знакомый партизан уже после освобождения Белоруссии.
В соседнюю деревню пришли как-то неизвестные в немецкой форме и зашли в дом недавно назначенного старосты. Хозяин обрадовался визиту, рассказал все, что он знает о партизанах, поклялся и дальше сообщать всю информацию об этих лесных бандитах, которых он всей душой ненавидит. Жена его в это время готовила обильный стол для угощения. Но в последний момент что-то насторожило пособника фашистов. Возможно, переводчик, который хоть и изъяснялся на ужасном языке, но немцы, тем не менее, прекрасно его понимали и одобрительно кивали головами. Заподозрив неладное, деревенский начальник сиганул в палисадник через одно из окон. Но там оказалась охрана, и его быстро поймали. Увели за деревню и там расстреляли.
Это были переодетые партизаны.
ПОСЛЕДНИЕ ДНИ ОККУПАЦИИОни запомнились особенно отчетливо, чему способствовало, наверное, и мое «повзросление» на целых четыре года.
Где-то в начале июня 1944 года в наше Подлужье прибыло около полсотни немцев. Староста разместил их в конце деревни, примыкавшем к реке. По 6–7 человек в каждый дом. На следующий день они с помощью местного населения начали рыть блиндажи вдоль высокого приречного берега. В нашем доме, разместился целый интернационал: один немец, один поляк, один чех, один венгр и некоторые другие. Руководил всеми, естественно, ариец. Все остальные, в особенности поляк, его не любили и, пользуясь его полным незнанием русского языка, почти открыто высказывали это. Лучше всех можно было понять поляка. Он рассказывал, что когда Германия напала на Польшу, он попал к фашистам в плен и они над ним изрядно поиздевались. При этом он показывал свои зубы, половина из которых была выбита завоевателями, и он вынужден был позже заменить их искусственными. Часто говорил, что, когда они дойдут до Польши, он обязательно с ним рассчитается. Однажды при отправлении на работу поляк направил ствол винтовки в затылок арийцу, выходившему первым. Показывал, как он это сделает у себя на родине. И надо же такому случиться, что немец стал поворачивать голову назад (телепатическое чутье, что ли?). Поляк успел поставить винтовку вертикально и невинным голосом спросил: «Оружие будем брать?» Тот закивал в ответ: «Я, я!»
А блиндажи оказались добротными. С какой целью они строились, стало ясно через месяц. Примерно в двадцатых числах июня появились слухи, что немцев гонят туда, откуда они пришли. А вскоре мы стали слышать со стороны Березовки и шум отступления. Гитлеровские войска отходили на запад. Боясь встречи с ними, население решило уйти в лес. Собрались и мы вчетвером. Лишь мать осталась дома с женщиной-беженкой из России и двумя ее малолетними детьми.
К вечеру добрались до расположенного среди пойменного луга высокого островка, заросшего сплошь довольно могучими дубами. Там уже было человек 10–12 односельчан с большими свертками – в основном женщины и дети, да еще один незнакомый парень.
Мы с собой ничего не взяли. Отец захватил только маленький топорик, с которым всегда ходил в лес. Часа через два после нашего прибытия вокруг островка начали падать снаряды. Летели они со стороны Березовки. Некоторые даже не разрывались, а просто вонзались в заболоченный лужок, поднимая фонтаны грязи. Больше всех испугался обстрела парень и стал нервно ходить по острову. Женщины чуть ли не силой усадили его под огромный дуб.
Но обстановка не изменилась. Более того, кольцо падающих снарядов все сжималось и сжималось вокруг нас. По-видимому, кто-то корректировал эту стрельбу (впоследствии это подтвердилось. Корректировщик сидел на здании церкви). Женщины растерялись и стали просить моего отца вывести их в большой сосновый лес, который начинался в 500–800 метрах от острова и который папа хорошо знал. Он дал команду подниматься, котомки оставить на месте, а взять только документы.
Не успели пройти и десяток метров по открытому месту, как впереди шлепнулся (и, слава богу, не разорвался) очередной снаряд. Все просто остолбенели от страха и остановились. Но выхода не было, как только двигаться вперед.
И вот уже шагаем по лесу. Только выдвинулись на полянку, как с противоположной стороны показались два или три немца в своих пятнистых маскхалатах. Отец глубоко вздохнул и тихо сказал: «Ну вот, от кого прятались, к тем и пришли». Мы настолько были растеряны и испуганы, что стояли как вкопанные. А те, кого мы посчитали за немцев, махали нам руками и на чисто русском языке приглашали идти к ним.
Все еще дрожа от страха, мы приблизились вплотную. Один из военных начал успокаивать меня и даже показал свои медали и ордена на гимнастерке. Они были советскими, как и сами солдаты. Это были наши разведчики. За поляной, пройдя немного по лесу, мы встретили уже много военных и лошадей. Командир с двумя большими звездами на погонах распорядился нас накормить и уложить спать, а сам уселся с отцом выяснять обстановку. Когда я проснулся, кроме нас, вокруг уже никого не было.
Возвратились домой. На огороде солдат усердно косил уже почти созревающий ячмень для своих лошадей. И был сильно расстроен не тем, что объявились хозяева, а что вовремя не заметил спрятанную в посевах трехлитровую бутыль с самогоном. Разбил, конечно, косой.
В доме на столе лежал раненый осколками снаряда солдат. Врач доставал металл из его тела и бросал в большую миску. Солдат громко кричал. Причем, не столько от боли, которую, конечно же, чувствовал, сколько от огорчения. От того, что не может бить врага дальше, в его собственной берлоге, на что очень надеялся.
Мама рассказала, что тут произошло в наше отсутствие. Ночью они почти не спали. Слышали непрекращающийся шум техники на шоссе и отдаленные выстрелы орудий. На всякий случай спрятались под утро в заранее построенную во дворе капитальную землянку. Уже начинало немножко светать, когда снаружи послышались шаги и в лаз их укрытия заглянул вооруженный немец. Они прямо оцепенели. Пальцем пришелец пригласил их вылезать наверх. Сразу подумалось: будет убивать! Но делать нечего – выставили на поверхность сначала детей, а за ними выбрались и сами. Наверху немец объяснил жестами, что прятаться в таком тесном убежище не стоит. Если попадет снаряд, то всех одновременно и накроет. После этого произнес хорошо знакомое в те годы: «Матка, яйки!» За войну эту фразу все хорошо выучили. Забирали яйца, как правило, даром. А тут германец предложил деньги и даже злился, что мать поначалу не хотела их брать.
Закрывая за неожиданным посетителем калитку, мама увидела за рекой движущихся к деревне конников. Заметил их и немец и, обернувшись, прокричал: «Пауль! Пауль! Пауль!» Потом выстрелил несколько раз по кавалеристам. Следом со взгорка заговорил пулемет некого Пауля. Из других домов выскочила еще группа немцев – наверное, тоже искателей яиц – и помчалась к блиндажам на помощь своему пулеметчику.
Конники вместе с лошадьми залегли в высокой траве. Началась сплошная стрельба. Оккупанты находились в очень выгодном положении. Вся территория луга до самого леса просматривалась как на ладони. И все же наши выкурили фрицев, потеряв при этом шесть человек. Один из погибших (лейтенант) был похоронен в нашей деревне. Именно он поднял людей в атаку и был сражен пулей у самых блиндажей. Впоследствии его останки перенесли в братскую могилу.
Заскочила к нам в хату и знакомая разведгруппа. Покушала, отдохнула. Я был удивлен, что все они такие веселые, жизнерадостные, с шутками-прибаутками. Несмотря на то, что могли погибнуть в только что отгремевшем бою и не было никаких гарантий на сохранение жизни в сражениях будущих. Ведь до Берлина было еще ох как далеко!
Горячо поблагодарив за все, распрощались и ушли в неизвестность. Как сложилась их дальнейшая судьба, знает только бог.
