Леонид Емельянов - Под прицелом войны
В памяти тех первых дней остались частые пролеты над селом и окрестностями немецких самолетов, которые спускались очень низко и периодически строчили из пулеметов. В небе стали вспыхивать воздушные бои. Однажды увидел: летит сверху подбитый самолет. Падает и крутится, как горящее бревно. Наша, как оказалось, боевая машина. Двое летчиков выпрыгнули из него на парашютах. Один был ранен. К месту их приземления на мотоциклах сразу же устремились немцы. Раненого летчика увезли с собой. Другой успел скрыться. Там на поле в это время работали колхозники. Подвели ему лошадь и сказали; «Скачи, пока не поздно». Чуть ли не силой заставили сесть. Он и ускакал в лес под самым носом у немцев. Парашютную же ткань быстро разобрали сельчане на платочки.
Через село потекли разрозненные группы наших солдат, идущих на восток. Почему-то их называли пленными. Все старались переодеться в гражданское. Одному из них, молодому на вид, папа отдал изношенный пиджак и получил взамен шинель. Потом ее распороли и сшили брату одежду.
Запомнился еще такой эпизод: пятеро наших военных остановились на ночлег в доме человека, который в Первую мировую войну находился в германском плену и немного знал язык этой страны. А ночью в хату зашли немцы. Хозяин поговорил с ними, после чего те вывели на улицу всех пятерых и расстреляли прямо на огороде. Вина в их смерти пала на этого старика.
Днем собрались мужики и захоронили погибших на местном кладбище. Документов при них не было. И таким вот образом на войне появлялись «без вести пропавшие», о чем командование обязано было сообщать родственникам по месту жительства.
В четырех километрах от села проходит магистральная дорога. Оттуда в первые дни войны доносился гул: шли машины, танки, другая военная техника. К нам заскочила лишь чужеземная танкетка, проехала по всему селу и уехала. После нее на земле остались листовки, в которых черным по белому было написано: «Мы вас освободили». Пропаганда у завоевателей работала с самого начала!
Первыми же «освободителями» оказались немцы. Близ моста через железную дорогу они поставили гарнизон для охраны. Каждый день вместе со старостой ходили по дворам, чтобы поживиться курицей, яйцами или еще чем-нибудь. Сменившие их мадьяры (венгры) поначалу этим не занимались, но, когда узнали про немецкие поборы, тоже стали предъявлять населению такие требования. Затем появились финны, австрийцы, румыны.
На первое место по жестокости и мародерству я бы поставил финнов. Стреляли по собакам, курам и другим живым мишеням. Без разбора. Далее по убывающей шли мадьяры, немцы, румыны. С последними можно было спорить и даже побить, если они ловили курицу. Судя по всему, это были бедные люди. Двое из них однажды сделали из машинной резины бахилы, очень грубые на вид, и посылкой отправили к себе на родину. Наверное, не сладко там жилось.
Наиболее дружелюбно вели себя чехи со словаками и, как ни странно, австрийцы, казалось бы, наиболее верные союзники немцев. По выходным они обычно отдыхали и даже призывали наших сельчан следовать их примеру. Но, видя, что это на русских не действует – они все равно работают, – прекратили бесполезные уговоры. Австрийцы однажды вообще несказанно всех удивили.
А дело было так. Наши местные мужики под контролем немца рыли траншею на окраине села. И один, очень горячий характером, заспорил со своим надзирателем. Немец ударил его кулаком в лицо. Мужчина упал, а когда поднялся, не раздумывая рубанул обидчика острым краем лопаты по черепу. И отрубил тому ухо. Немец схватил ухо и бегом в лазарет.
Рабочие перепугались и стали громко упрекать земляка: «Что ты наделал, дурак!? Сейчас придут другие немцы и всех нас расстреляют. Надо бежать!»
И потрусили было в сторону леса, но увидели, что на их пути стоят люди в немецкой форме, которые, видно, с интересом следили за событиями, но никаких мер не предпринимали. Обойти их никак нельзя. Замедлили шаг и двинулись дальше: будь, что будет! Другого выхода все равно нет.
Когда поравнялись, один из наблюдавших поманил рубаку пальцем, добавив голосом: «Сomm, comm!»
Тот подошел с самыми мрачными предчувствиями. И вдруг слышит: «Nicht cut!» И показывает жестами, что рубить надо было по шее, а не по голове. Так надежнее!
Оказалось, что это – австрийцы, союзники немцев поневоле. Рабочие после этого спокойно удалились в лес и скрылись. Скорее всего, ушли к партизанам.
Один чех или словак (точно уже не могу сказать) приходил к нам по воскресеньям. Ставил винтовку в угол и подолгу разговаривал с отцом. На стене среди различных фотографий висело фото братьев-военных в армейской форме. Он это заметил и однажды, разглядывая снимки таких же, как и он, молодых людей (они ему явно нравились), вынужденных сражаться, признался, что является коммунистом. Обещал написать отцу после войны, но не написал. Может быть, погиб.
Всякого рода заготовители и каратели нас особенно не тревожили, хотя вокруг произрастали знаменитые брянские леса и село (довольно большое, около трехсот изб) располагалось, можно сказать, в партизанской зоне. Как только они узнавали, что у нас стоит немецкий гарнизон, сразу же уезжали.
Правда, не обошлось без инцидентов. Один раз партизанский отряд на санях заехал в село. А навстречу шло двое ничего не подозревающих немцев. Партизан с автоматом соскочил с саней и прошил их очередью. В гарнизоне у моста услышали выстрелы и с поста охраны стали пускать вверх ракеты. А после нагрянул карательный отряд. Ходили по домам и забирали мужчин. Всех их согнали в церковь и выставили вокруг пулеметы. Хорошо, что муж моей тетки, тоже побывавший в Первую мировую в плену у немцев, смог толково объяснить на понятном карателям языке, что среди здешних партизан нет. То были не наши люди. И мужиков отпустили. А так бы наверняка расстреляли.
Был и такой случай. Один из местных, чтобы обезопасить себя, пошел в комендатуру с доносом, что в селе есть коммунист. К нему приставили немца с винтовкой и приказали: «Веди!» Чтобы попасть в село, надо было перейти небольшую речку. В это время женщины там стирали белье и каким-то образом догадались о злонамеренном замысле. Тем более, что доносчик и раньше не вызывал особого доверия. Они стали попрекать его: «Сам коммунист, а ведет забрать коммуниста!»
А дальше произошло следующее. Когда предатель переходил речку по бревну, немец поднял винтовку и выстрелил в него. Сам пошел назад. Что его на это толкнуло, так и осталось загадкой.
На железной дороге оккупанты проявляли особую бдительность. Чтобы обезопасить паровоз от подрыва партизанами, впереди прицепляли две-три пустые платформы. Позже на них разрешили ездить мужикам с Украины. Те то ли продавали что, то ли покупали в наших краях. Жить-то надо было как-то в это смутное время. Расчет у фашистов был коварный: живая защита. Партизаны не станут подрывать своих.
Поведение немцев менялось в зависимости от положения на фронте. Сначала они хвалились своими успехами под нашей столицей, а потом вдруг все затихло. Один наш сельчанин подошел в эти дни к немцу и спросил:
– Пан, а как там сейчас Москва?
Вопрос, казалось бы, безобидный, его не раз задавали и раньше и всегда получали ответ. На этот раз все вышло иначе. Немец, ни слова ни говоря, размахнулся и врезал ему по уху. Решил, что над ним издеваются – дела-то под Москвой уже были не ахти. А мужик, довольный, побежал к своим. Стало ясно, что взять столицу не вышло. «Никогда не думал, что от удара в ухо буду так радоваться», – сообщил он своим односельчанам.
Чувства обреченности у населения во время немецкой оккупации я не заметил. Но никогда не думал, что Курская битва закончится именно в наших краях.
О приближении русских мы узнали по канонаде. Стрельба, разрывы снарядов и бомб становились все громче. Население попряталось в погреба. Я и двое сверстников расхрабрились, вылезли из подвала и отправились за водой. Вдруг над головами просвистела мина, шлепнулась сзади и взорвалась. Мне поранило осколками ляжки и вырвало штанину. Другому пацану большой осколок угодил в задницу. Один из нас прикоснулся к торчащему снаружи концу в надежде вытащить. Паренек застонал. Им потом занялись кое-что понимающие в медицине люди.
Немцы, прежде чем уйти, взорвали церковь, заложив под нее много взрывчатки. Она стояла на самом высоком месте. Обозы оккупантов уже выдвинулись из села в сторону железной дороги с целью отступления. И вдруг с той стороны кто-то стал строчить по ним из пулеметов. То ли наступающие русские, то ли партизаны, то ли свои открыли заградительный огонь. Немцы вернулись назад и еще на целых девять месяцев остались в селе. Какие-то неизвестные сделали нам такой вот неприятный подарок. Так вот и получилось, что откат немецкой армии после Курской битвы застрял у нашего порога.
Ну а когда пришло освобождение, это просто не описать. «Наши» ведь не просто рядовое слово. Это – мир, надежда, обязательное будущее. Сладостное ощущение этого слова живет в душе до сих пор.
