Леонид Васильев - Судьбы дорога
– А много пропало?
– Примерно, объем трехлитровой банки! – предположил Фока.
– Нет-нет, я столько не брала!
– А скока ты брала? – с негодованием спросил Фока.
– Всего-то полковша и взяла-то, а потом долго искала таблетки от диареи.
– Нашла!
– Не успела!..
Перед праздником Букин вновь заглянул во флягу и вновь обнаружил понижение уровня. И, чтобы впредь жену не ругать, остатки браги перегнал через самодельный аппарат.
Как-то утром Фока возле дома убирал снег. Глянь – к нему, походкой пингвина, идет «кафтан». Подошёл, устало вздохнув, поприветствовал:
– Здорово, Фока!
– Здорово, сосед! Чего это ты вздыхаешь тяжко?
– Организму не хватает толчка – потому и дышать тяжело, – пожаловался пришелец.
– Не вижу проблемы, подходи поближе и организм его получит! – предложил Букин, – еще лопату дам, глядишь, быстрее снег уберем.
Олег лопату взял, работа пошла веселее. Фока, пользуясь моментом, что его слушают, философствует.
– Вот ты жалуешься на свой организм? – да, организм – сложный механизм, ни терапевты, ни хирурги еще не познали его секретов. Наша планета Земля – тоже организм, но в глобальном масштабе, и что только в нем не происходит, сам ведь, по телевизору видишь. Но в сравнении с ним твой организм – что микроба в прямой кишке!
– Ну, и что делать мне? – остановившись, спросил «кафтан». Букин тоже отстранил лопату и, подумав, посоветовал:
– Работай, живи, как все люди, дружи с головой и все будет в норме!
– Норма-то у всех разная, – кашлянул помощник.
– У тебя, конечно, больше других! – поучал Букин.
К полудню подход к дому и дорожки во дворе были расчищены. Евдокия позвала к столу, где в большой сковороде дымилась жареная картошка, а в тарелке, попахивая чесночком, стояла горка квашеной капусты с дольками маринованных огурцов.
Фока наливал по стаканам перегон, Олег любовно смотрел на стаканы, как обворожительно и не предсказуемо булькает перегон. Дуня, не причесанная и потная, наконец, приземлилась за стол, сияя радостью больших сине-зеленых глаз.
Захмелев, мужики повели житейский разговор, больше говорил поселковый «кулибин» Фока:
– Вот ты, Олег, школу игнорировал, знания получить не захотел. Сознательная твоя жизнь прошла в учреждении за решёткой, а во всем кто виноват? – пьяно глядя «кафтану» в глаза, спрашивал Букин.
Вместо ответа собеседник, пожимая плечами, глядел на недопитый стакан.
– Всему виной – соблазн, это, когда желание гораздо больше возможного. Понял суть сказанного? – спрашивал Фока.
– Понял! – соглашался пьяный Олег, – хороший напиток придумал для народа дедушка Менделеев.
– Конечно, – качнул головой Фока, – без спирта мы бы фашистов не победили.
– Да, не победили бы! – трёс нечесаной головой Кафтан, – а перегон гораздо лучше и без приключений ведет себя в организме, чем твоя брага!
Фоку осенило:
– Дак, это ты бражку воровал? – в отсутствие хозяев, значит, ты совершил незаконное проникновение в мой дом с целью совершения кражи?.. ну и сосед у меня объявился… да тебя за это расстрелять, малова-то будет.
– Ну, чего ты, – из-за какой-то браги свирепеешь? Налей-ко, чё покрепче!
– Я, вот тебе, налью! – вмешалась Дуня, – я, вот тебя ухватом угощу!
– Ну, что вам жалко стакана? – возмущался гость. Разгневанный Букин потащил гостя к дверям, но тот упирался – «кафтан» не из слабых мужиков. Фока протянул руку за печку и вытащил перевязанную изолентой одностволку.
Кафтан, увидев ружье, пулей вылетел во двор и, спрятавшись за калиткой, кричал:
– Фашисты, стакан пожалели, я сожгу ваш дом!
– А ну, повтори, что ты сказал?! – в гневе кричал Фока. Вместо ответа Олег, приспустив штаны и повернувшись к Букину задом, хлопая себя по ягодицам, кричал:
– А это видишь?..
– Вижу! – теряя рассудок, крикнул Фока, и выстрелил по указанному месту бекасиной дробью. За калиткой раздался вой, похожий на волчий, а стрелец сообразил: цель достигнута – вор наказан.
Утром в дом к Олегу Веселову без стука вошли Букин и Дуня, поставив на стол литр перегона, пинцет, вату и бинт.
– Больно? – спрашивал у пациента Букин.
Раненый, охая в постели, недовольно бурчал:
– Щекотно. тебе бы так из ружья!
– Ладно, не обижайся – сам виноват. Вставай, мириться будем, вчера зря повздорили. Знаю, жаловаться к ментам не пойдешь, ведь ты совершил противозаконное проникновение в чужой дом: «Мой дом – моя крепость».
Кафтан дрожащими руками выпил стакан.
– Теперь снимай штаны и ложись на живот, – приказал Букин.
– Издеваться пришли? – заскулил сосед.
– Лечить пришли. Не бойся, у нас специального наркоза нет, так что, пей, сколько хочешь перегону, да не буянь… Дуня, у тебя рука легче, начинай.
Олег лежал на постели, послушно приспустив штаны. Фока его похвалил:
– Хорошо, что догадался штаны снять, а то бы пришлось штопать.
Евдокия подошла к подранку и, округлив глаза, воскликнула:
– Фока, глянь-ко, у него вся жопа синяя в крапинку, будто осы накусали?!
Глава четырнадцатая
Каждый год 23 февраля страна отмечает дату дня рождения легендарной и непобедимой Советской Армии. В поселках района, располагающих радиоточками, с утра звучат радиодинамики. После боя курантов и государственного гимна Советского Союза, диктор поздравляет трудящихся большой державы с праздником. А далее, весь день, по улицам и переулкам, в воздухе звенят военные марши и песни военных лет. Песни на деревенских улицах раздаются и умельцами кнопочной музыки, порой, музицирующих в овчинных полушубках нараспашку, забыв одеть малахай.
Семен Журавлев подогнал машину к дому Воробейчика, где его ожидали. Анна Васильевна, несмотря на некоторые физические трудности, пожелала быть в Волгино на концерте. Сын помог матери сесть в кабину рядом с лесником Иваном Григорьевичем, державшим какой-то чемоданчик треугольной формы. Напросились ехать в столицу района и Фока Букин с Дуней Лобковой: на людей посмотреть, да себя показать. Пассажиры расселись по местам, Уазик тронул с места.
Анна Васильевна, вероятно, всю ночь готовилась к поездке; еще с вечера накрутила на седую голову бигуди, уширяла и гладила старые наряды, не помня, когда одевала их в последний раз.
У мужчин наряды поскромнее, главное убранство на лице – усы. Иван Григорьевич одел старый костюмчик с военными наградами.
День заладился солнечным, располагая к радости встреч со знакомыми. Водитель через зеркало заднего вида обозревает собравшуюся компанию. Толкнув Воробейчика в бок, говорит:
– Нас тут как селедки в бочке, а на тесноту никто не обижается.
– Еще бы – в столицу едем, там культуры просвещения дух царит в усладу, духами пахнет, до упаду! – блеснул рифмой Анатолий.
А мать в тон сыну:
– Там старики, закрывши очи, с утра не бродят до полночи!
В машине гром смеха. Семен смотрит в довольные лица пассажиров и в каждом видит отражение солнечного дня. На коленях у лесника Журавлев видит нечто похожее на чемоданчик, любопытствует:
– Иван Григорич, давай, колись, что везешь в чемодане?
– А угадай?
– Уж не ядерный ли пульт?
В кабине хохот.
– Не угадал! – мотает головой лесник.
– Ладно, уж, я скажу, – решилась Анна Васильевна, – в чемодане старинный народный инструмент – балалайка.
– Бабалайка? – воскликнул Букин, но его одернула Дуня.
– Не баба и не лайка, а балалайка. Мой отец, тоже когда-то игрывал на такой.
– Ой, как вспомнишь молодость – смеяться хочется, – продолжала Анна Васильевна. Этой балалайкой Иван Григорич девкам еще до войны головы кружил. Бывало вечером идет широкой улицей в рубашке-косоворотке, на голове картуз с цветком, а в руках эта штука, идет и наяривает, то частушки, а то страдания. А девки-то табунком сзади идут, семечки лузгают.
Иван, польщенный словами Анны, прячет в ладонях беззубую улыбку.
Машина нагнала человека, идущего по дороге с чемоданом в руке. Скрипнули тормоза, человек оглянулся. Воробейчик и Журавлев узнали в пешеходе Данилу из деревни Моршавино. Его спросили:
– Данила, ты, куда путь держишь?
– Да, вот, из деревни в Волгино шагаю.
– Не тяжело ли, с чемоданом?
– Не чё – гармошка в нем, а своя-то ноша – не в тягость. Хочу на концерте поиграть.
Мужики в удивлении округлили глаза.
– Ну, что, музыкант, не оставлять же тебя на дороге? – и, обернувшись, Журавлев попросил Фоку потесниться: «В тесноте, да не в обиде»!
– Не беспокойтесь, не беспокойтесь?! – Я легкий, на своем чемоданчике посижу – успокаивал попутчик.
Глядя перед собой, Воробейчик думал о загадочной и непредсказуемой русской душе, о простом мужике Даниле, пробирающемся пешком из своей деревни к людям со своей музыкой…
В фойе Дома культуры оживленно. Зрители прибывают и толпятся возле раздевалки, нарядно одетые, аккуратно причесанные, бродят по вестибюлю, знакомясь с внутренним убранством общественно-культурного заведения. Участники войны и ветераны социалистического труда, поблескивая орденами, позванивая медалями, не проходят мимо буфета, наркомовской нормой помянуть однополчан.
