Юрий Скоп - Избранное
— А что же еще? — продолжал свою игру Михеев.
— Я отвечу. Любовь к спорту. Любовь к игре… Вот что! Мы ведь в основном без любви бегаем и прыгаем. А по обязательству. По требованию… Волюнтаризм. Вот спортсмены и ведут себя, как на нелюбимой работе… Я же считаю, что сегодня в наших планах на первое место должна выйти любовь…
— Значит, по-вашему, любовь тоже поддается планированию? — с внешним участием спросил Михеев. — Как же тогда понимать ваш тезис относительно авторитарных требований, волюнтаризма?..
Ксения Павловна внимательно посмотрела на мужа. Она была удовлетворена, что сумела завести его.
Драматург в разговор не вмешивался, с интересом следя за диалогом.
— Я понял вас, Иван Андреевич, — сказал тренер. — Безусловно, любовь, как чистое чувство, спонтанна… Но в том-то и состоит сверхзадача, чтобы прививать спортсменам любовь к своей специальности и постоянно удерживать ее на голодном, призывном пайке. Как тренер, я считаю… Сегодняшний классный спортсмен должен отвечать и соответствовать трем главным требованиям… Хотеть прыгать и бегать, знать, как прыгать и бегать, и быть способным прыгать и бегать…
— Хотеть, знать и быть… — повторил Михеев. — Но хотеть и знать — это еще не любить… Не так ли?
Только сейчас Сергей Сергеевич почувствовал что-то… Глянул на Михеева вопросительно, но лицо Ивана Андреевича было непроницаемым, и он успокоился…
— Возможно, что вы сейчас не поймете меня… Спорт специфичен и сложен для неподготовленного… Но я попытаюсь проиллюстрировать на примере…
— Да, да. Будьте любезны, — кивнул Михеев.
— Представим себе, что появляется некий такой индивидуум… Здоровый от бога, сильный как дьявол… Короче, с отличными данными. Сейчас, кстати, такие случаются и в шестнадцать лет. Пресловутая акселерация… Так вот, тут бы, по здравому смыслу, и дать этому индивидууму возможность как можно подольше и относительно поспокойнее побегать, так сказать, в свое собственное удовольствие… Безо всяких рекордов. Без хлопот о победах и, значит, престиже тренера… Ведь придет час, и парень побежит… И прибежит на пьедестал. Сунет шею в хомут лаврового венка… Непременно! Ан нет… Мы тут как тут… Мы, тренеры, сейчас же, с той же самой минуты, начинаем практически убивать в юных спортсменах своими завышенными требованиями, которые и порождают в них дополнительный стресс, естественную, натуральную любовь к спорту, с которой они пришли в него… В этом вся суть! И спортсмены, постепенно, постепенно, начинают вести себя, как на нелюбимой работе. А с нелюбовью нельзя побеждать на дорожках…
— Как же быть тогда с реализацией побед? Ведь необходимо побеждать и в спорте? — спросил Михеев.
— Вы опять не понимаете меня! — загорячился Сергей Сергеевич. — Я любил бег. И Кларк, если слышали о таком, тоже любил бег. Те же, кого я вижу сегодня на дорожке, мне кажется, его не любят… Или делают вид, что любят. Доказательства? Пожалуйста… Так называемый «бег на выигрыш». Ведь это же чаще всего делается не от тактической зрелости. Нет. От неуверенности в себе. Вот отчего… Я ведь тоже в свое время бегал на выигрыш, но при этом всегда, с самого начала, держал высокий темп. Иные же бегуны сплошь и рядом только и рассчитывают, как бы отсидеться за спиной друг у дружки… Они надеются решить спор только на финише. Это пошлый и трусливый расчет.
— Вот видите, — с удовольствием сказал Михеев. — Вам, следовательно, необходимо включать в ваши планы наряду с любовью и такие понятия, как пошлость и трусость?..
— Надо же! — решительно вмешалась Ксения Павловна. — Какие вы все… нарепертованные! — вспомнилось ей Зинкино словечко. — Хватит. Только об одном и слышишь за этим столом. План, план, план… Пойдемте отсюда, Сергей Сергеевич. Ну их! С моим Михеевым вам не совладать. Он бегать любит. — Она нарочно подчеркнула последние слова.
— А вы думаете, что за другими столами говорят о чем-нибудь другом? — улыбнулся драматург. — Послушайте…
Ксения Павловна и тренер, встав из-за стола, прислушались.
За соседним столиком два толстяка перестреливались короткими фразами:
— Я ему уже позвонил… Снимай, говорю, двадцать процентов. Вылетишь из плана!
— Так он вас и послушал…
— Ничего подобного. Буду настаивать…
Тренер, драматург и Ксения Павловна рассмеялись. Михеев пил чай… Когда они ушли, драматург спросил:
— Насколько я понял, вы атаковали нашего спортсмена?.. И довольно-таки зло…
Михеев отложил ложечку.
— Не люблю, понимаете ли, когда философствуют мышцами. Живут-то ведь, черт возьми, как у Христа за пазухой. А в мое время мы бегали и прыгали без талонов на питание и без разных высокопоставленных нянек. И побеждали. А тут… Интеллектуальные бицепсы? И простите, я давно уже обратил внимание, что вы за мной постоянно следите… Как это понимать? — без перехода, в упор задал вопрос Михеев.
— О-о, Иван Андреевич… Вы для меня действительно интересный человек. Я объясню… Вы удивительно совпадаете характером с одним из героев моей пьесы. Он тоже директор. Так как же мне не наблюдать за вами?..
— Понятно. Снимаете натуру?
— Не совсем так… — улыбнулся драматург. — Наблюдаю, слушаю, думаю…
— Ну-ну… Я вот сейчас тоже кое о чем вспомнил… Один разговор моего главного инженера с одним заезжим на наш комбинат «ученым»… Знаете, существуют такие… Ездят, подглядывают, а потом выдают в своих статьях как свое собственное. Хотя на том же комбинате, об этом столько размышляли и так далее… Пенкосниматели, одним словом. Вот мой главный инженер и спросил у такого пенкоснимателя: что же ты, мол, делаешь, негодяй?.. Какое, мол, ты имеешь на то право? Это же воровство и не иначе… Так что бы вы думали тот ответил?
— Интересно…
— Что когда художник рисует свою натурщицу, он потом, подписывая свое произведение, не ставит рядом со своим именем фамилию натурщицы.
— Ничего… Хлестко! А что же ему в ответ ваш главный инженер?
— Ничего особенного. Послал открытым текстом в то самое место…
Драматург засмеялся.
— Иван Андреевич, позвольте мне задать вам один вопрос?
— Ну… если только один. Мне сейчас к врачу надо…
— Хорошо, хорошо. Я не задержу вас. Скажите, пожалуйста, на вашем комбинате, у вас… есть такой человек, которого вы… ну, скажем прямо… наиболее любите и цените?
— Есть, — мгновенно ответил Михеев и тут же, ощутив, что ответил чересчур уж откровенно, недовольно спросил: — Простите… что вы имели в виду этим вопросом? Не понял?
— Браво, браво, браво! — захлопал ладонями драматург. — Я — гений! Он сначала ответил, а уж потом — не понял…
— То есть?.. — буркнул Михеев, поднимаясь со стула.
— Я объясню, объясню… — Драматург встал тоже. — Извините, но я проверил сейчас на вас кусочек диалога, который написал ночью. То, о чем я спросил у вас, спрашивают у моего главного героя в пьесе. И вот, ей-богу, ну… честное слово… ваш ответ почти слово в слово совпал с ответом моего героя. Он тоже сказал «есть» и тут же осознал, что ответил чересчур уж откровенно.
— Ну и что? — с деланным равнодушием спросил Михеев.
— О-о… Не притворяйтесь, Иван Андреевич… В этом же кое-что есть. Есть. Мы ведь с вами не мальчики. И возраст научил нас… вначале не шалить со спичками, а потом и… с искренностью.
— Поздравляю… — сказал Михеев, не скрывая иронии. — Действительно… открытие — гениальное. Счастливо оставаться.
— Всего вам доброго… — Драматург с минуту еще задумчиво и внимательно смотрел вслед уходящему по аллее Михееву.
Кряквин вышел из Госплана. Зажмурился… После хождений по тускловатым, ровно освещенным коридорам и кабинетам улица ослепила его. В Москве стоял жаркий, солнечный день. Пахло асфальтом и бензином. Некоторое время он покурил на ступенях этого огромного здания, в котором выяснил сейчас для себя кое-какие, не очень-то обрадовавшие его подробности. По тротуарам плыла и разноголосо толклась многоцветная людская толпа. Кряквин без всякого интереса понаблюдал за ней, не думая ни о чем, затем, прицелившись, защелкнул окурок в урну и, довольный своим попаданием, зашагал к подземному переходу.
Здесь его внимание привлек зазывный голос продавца билетиков книжной лотереи. Кряквин посмотрел, посмотрел на его бойкую работенку и, протиснувшись к ящику-прилавку, тоже купил бумажку. Его окружили мальчишки. Развернул… Не выиграл. Купил еще… Пацаны советовали с азартом, показывая на пластмассовый барабанчик, в котором торговец раскручивал билетики:
— Вы из-под низа…
— Из гущины тащите!
Опять проиграл. Почувствовал, что входит в азарт. Поставил портфель между ног.
— Еще…
И снова проиграл.
— Слушай, коробейник, у тебя совесть есть? — спросил у торговца с обидой.
