Юрий Скоп - Избранное
— Алексей Егорыч, — коротко обернулся Павел, шофер.
— У… — буркнул, вздохнув носом, Кряквин. Сел попрямее, освободив Варвару Дмитриевну от тяжести.
— Вы это… вот что… Увидите Ивана Андреича, привет ему, значит, передайте. И скажите, что карбюратор я поменял. И ту муфту… Он знает… Скажите, что по блату пришлось доставать, хотя он такое не любит… Я эту муфту цельный месяц искал…
— Будет сделано, Павел.
— Да… И еще это… Чуть не забыл… Вы бы передали Ксении Палне книжку, а? Она ее, видать, по запарке забыла, когда с Иван Андреичем уезжала, а я все вожу и вожу, как этот… Тоже, наверно, склероз…
— Какую хоть книжку-то, Паша? — раскурив папиросу, спросил Кряквин.
— Да вот… — Павел потянулся рукой и надавил кнопку вещевого ящика на панели «Волги». Выудил из его нутра какую-то толстую потрепанную книгу. Не оборачиваясь, передал через плечо назад.
Кряквин взял книгу.
— «Воскресение»… — Он машинально перелистнул страницы и, почти сразу же, на привычном для томика перегибе, остановился. Заинтересовало что-то. Прочитав про себя, оторвался. Дымнул в приспущенную щель окошка.
— Это Ксения Павловна, что ли, наподчеркивала вот тут? — показал Павлу страницу.
— А что там?
— Да вот… Послушай. Ты тоже, кстати… — Алексей Егорович шутливо пихнул Варвару Дмитриевну плечом.
— Читай, читай… — сказала она. — Это для тебя полезно.
— Значит, так… — «…но под давлением жизненных условий, он, правдивый человек, допустил маленькую ложь, состоящую в том, что сказал себе, что для того, чтобы утверждать то, что неразумное — неразумно, надо прежде изучить это неразумное… То была маленькая ложь, но она-то завела его в ту большую ложь, в которой он завяз теперь…» Всем все понятно?
— А чего ж тут не понять, — с достоинством сказал Павел. — Тут и дурак поймет…
— Понял? — улыбнулась Варвара Дмитриевна.
Кряквин хмыкнул, но, не удержавшись, рассмеялся. Захлопнул книгу.
— Все правильно.
Свернули к аэродрому. Остановились у кромки летного поля, отгороженного штакетником, возле которого лежали и мемекали домашние козы.
Кряквин вылез из машины первым. За ним, взявшись за его руку, Варвара Дмитриевна. Аэродромный простор сразу же уменьшил ее и без того щуплую фигурку.
— Ты уж дальше-то не провожай, ладно? — сказал Кряквин наигранно грубовато. — Долгие проводы, длинные слезы, — а сам с нежностью посмотрел на жену.
— Да ладно тебе! — махнула рукой Варвара Дмитриевна. — Матери-то будешь звонить в Москве?
— Обязательно.
Она вздохнула:
— Мог бы уж и соврать…
— Неразумно это, Варюха. Знаешь ведь — позвоню.
— Иди, иди… И не очень-то там зарывайся, ладно?
Кряквин обнял ее и крепко поцеловал в губы. Варвара Дмитриевна, отвечая, мгновенно представила себе ту, из сегодняшнего сна, Анну…
— Ты ее вот так же тогда? — спросила она, даже не успев подумать о том, что спросит про переводчицу.
— Что? — не понял Алексей Егорович.
— Ничего, ничего… Иди…
— А-а… — Он подхватил туго набитый портфель и крикнул: — Счастливо, Павел!
…Самолет оторвался от полосы. Кряквин долго смотрел в иллюминатор, только сейчас задумавшись над вопросом, который ему задала жена и которого он там, на земле, не понял. «Да это ж она об той Анне… — наконец-то мелькнуло в нем, и от этой догадки ему сразу же сделалось душно. — Что за черт? Неужели ревнует?.. Тьфу ты, неладная!..» Чтобы отвлечься от этого, он достал из портфеля «Воскресение», раскрыл на той самой странице и еще раз перечитал затронувшее его место. Откинулся в кресле, опустил веки и тотчас увидел перед собой Анну… Ее приоткрытые, ждущие губы и светлую, влажную полоску зубов…
Ксения Павловна, пытаясь достать низкий, настильно летящий в угол свежепричесанного, желтенького корта мяч, почти что сделала шпагат… Правая нога ее в белоснежной спортивной туфле оскользнулась, и она упала… Мячик, ударившийся в обод ракетки, вяло отскочил и покатился к сетке…
Партнер Ксении Павловны, худощавый, небольшого роста человек, какой-то смуглый, испанской наружности, с седоватыми висками, легко перепрыгнул через сетку и подбежал к ней. Помог встать… Ксения Павловна, улыбаясь и прихрамывая, — она ободрала все-таки о песок левую коленку, — охотно приняла помощь и, опираясь на влажно-горячую руку партнера, доковыляла до скамейки, где лежали их вещи и заметно выделялась сумка в эмблемах и «молниях»…
— Ничего, ничего… Вы отлично среагировали… — успокаивал он ее. — Это я виноват. Я же подкрутил мяч. Увлекся… Такое даже большим мастерам не под силу…
— А я бы его взяла. Правда, взяла? — слегка кокетничала Ксения Павловна.
— Ну конечно… Я был поражен… — Партнер достал из сумки пузырек, вату, пластырь и присел перед Ксенией Павловной. — Сейчас мы обработаем ссадину, и все будет в порядке. До свадьбы заживет…
— До золотой?
— Ну что вы… Не бойтесь. Это перекись водорода… Вот так. Я подую… — Партнер почти коснулся губами колена Ксении Павловны, и она рукой отвела голову «врача».
— Не надо, Сережа… Не надо.
Тот блеснул на нее темными глазами…
А в санаторной столовой уже собирались к завтраку. Санаторий утонул в зелени. Клумбы пестрели цветочным разноцветьем, и на каждой почти травинке держалась роса. Столовая веранда была оплетена побегами хмеля. Солнце, пробиваясь сквозь листья, играло на сервировке столов. Негромко звучала радиомузыка. Рядом с верандой поплескивал струями фонтан.
Михеев, в кремовой рубашке с короткими рукавами и еще не просохшими от купания волосами, подошел к столику:
— Привет драматургам.
— А-а… Здравствуйте, здравствуйте, директор, — привстал пожилой, красивый мужчина. — А где же Ксения Павловна?
— На корте вестимо.
— Да-а?.. Как спалось?
— Хорошо. Шмель разбудил. Как этот… «хейнкель», бомбовоз… У-у-У-у, — изобразил Михеев.
— А я почти всю ночь просидел. Работал. Пошла моя пьеса. Стронулась с мертвой точки. Доволен собой! Кстати, сейчас мы разыграем нашего заслуженного тренера. Продули ведь вчера…
— Кому?
— Французам. Три-ноль. На сухую. Кошмар. Так что бутылка моя.
— Ваша. Я свидетель. Разнимал… А вот и они.
— Здравствуйте, здравствуйте… — сказала всем Ксения Павловна. — Чем кормят?
— Доброе утро, — поклонился ее партнер. Он заметно уступал Ксении Павловне в росте, но при этом выглядел чрезвычайно изящно в облегающем, тонкой шерсти, спортивном костюме.
— А я сейчас чуть-чуть не разбилась, — стала рассказывать Ксения Павловна. — Сергей Сергеевич выдал такую подачу! С ума сойти!..
— Вы преувеличиваете, Ксения Павловна, — сказал Сергей Сергеевич, намазывая маслом хлеб. — Это вы прекрасно солируете.
— А я-то думал, что у вас сегодня конец аппетиту, — подмигнул Михееву драматург.
— Это вы про футбол? А-а…
— Нет, нет. Позвольте… Что такое «а-а»? Вы уж, Сергей Сергеевич, поподробнее, пожалуйста. Прокомментируйте. Вы спортсмен. Тренер! Вам и карты в руки…
— А правда, Сергей Сергеевич. Расскажите, — сыграла в заинтересованность Ксения Павловна.
Это ободрило его, и он, отхлебнув минеральной воды, заговорил:
— Видите ли… Я не футболист. Моя специальность — легкая атлетика. Но… если хотите… я знал, что наши проиграют французам. Предвидел это. Только, естественно, не говорил. У каждого вида спорта свои проблемы. Но… независимо от видов они в чем-то, безусловно, идентичны.
Михеев поднял глаза на тренера и едва заметно улыбнулся:
— Любопытно.
Пожалуй, только Ксения Павловна сейчас уловила в его интонации дальнюю, хорошо замаскированную иронию.
— Вероятно… — продолжал размышлять Сергей Сергеевич, — как и в легкой атлетике, так и в футболе… имеющиеся планы и программы подготовки… не совсем гарантировали накопление, именно на данном отрезке времени, лучшей формы…
— Та-ак… — приостановил его Михеев. — Выходит… у вас, в спорте, назрела необходимость проведения конструктивных реформ?
— Безусловно! — с некоторым пафосом ответил Сергей Сергеевич. — Сегодня уже не только мастерство и не только совершенная техника решают успех.
— А что же еще? — продолжал свою игру Михеев.
— Я отвечу. Любовь к спорту. Любовь к игре… Вот что! Мы ведь в основном без любви бегаем и прыгаем. А по обязательству. По требованию… Волюнтаризм. Вот спортсмены и ведут себя, как на нелюбимой работе… Я же считаю, что сегодня в наших планах на первое место должна выйти любовь…
— Значит, по-вашему, любовь тоже поддается планированию? — с внешним участием спросил Михеев. — Как же тогда понимать ваш тезис относительно авторитарных требований, волюнтаризма?..
