Леонид Емельянов - Под прицелом войны
«Языком» оказался… немецкий повар. Он чистил и мыл картошку на берегу заболоченного озерка, не подозревая о засаде, а в перерывах пиликал на губной гармошке. Один из разведчиков подкрался сзади и оглушил его ударом пистолета по голове. Немца быстро «спеленали» и потащили на свою сторону. Пленник оказался рослым и тяжелым. Даже волоком тащить его было трудно.
Через какое-то время в немецком лагере заметили странность: кастрюля с картошкой возле воды стоит, близится ужин, а кормилец бесследно исчез. Открыли стрельбу по передовой, но было уже поздно.
О накале боев под Ржевом можно было судить даже по их послевоенным следам. Отец моего близкого товарища по работе доктора биологических наук Н. Ф. Ловчего тоже воевал (и погиб) в этих местах.
– В 1952-м году, после окончания третьего курса лесотехнического института, – рассказал Николай Федорович, – меня послали в те самые края проводить лесоустроительные работы. Местность болотистая, вязкая. Деревья – как будто подстрижены какой-то гигантской косой – многие макушки срезаны артиллерийским огнем. В самом лесу, как нас предупредили, еще полно снарядов и мин. Надо быть осмотрительным. Открытые пространства в перелесках, по которым могла двигаться пехота и танки, перегорожены спиралями Бруно. Они обросли зеленью, но по-прежнему были непроходимы. Работать поэтому разрешили только до двадцати часов, когда еще хорошая видимость. Дабы свести риски к минимуму. Параллельно с нами трудились саперы, обезвреживая оставшуюся взрывоопасную начинку.
В одном месте, – продолжал рассказывать коллега, – наткнулся на советский танк – целехонький, с боезапасом, сильно накренившийся в одну сторону. Машина увязла в болоте. Недалеко от танка выделялся заросший высокой травой бугор. Любопытства ради развернул стебли – оттуда кости человеческие торчат, обутые в валенки. Бывшие чьи-то ноги.
– Боже мой, – промелькнуло в мозгу, – а вдруг это мой отец?! Впечатление было жутким.
Побывавший в прифронтовой полосе Александр Твардовский оставил нам удивительной силы стихотворение «Я убит подо Ржевом». Там есть такие берущие за душу строки:
Я убит подо Ржевом,
в безымянном болоте,
в пятой роте на левом,
при жестоком налете.
……………….
Фронт горел, не стихая,
как на теле рубец.
Я убит и не знаю,
наш ли Ржев, наконец?
Нашим он все-таки стал в 43-м. Отступая, – рассказывал отец, – немцы минировали все, что могли. В том числе и оставленные на видном месте детские игрушки. В освобожденные дома страшно было заходить и тем более что-то в них трогать. В любой момент можно было взлететь на воздух. А на земле не гнушались подкладывать взрывчатку даже под трупы.
Но вернусь к собственным воспоминаниям.
Война все еще шла. Весть о ее полном окончании пришла к нам ранним утром. Часов около шести снаружи громко заколотили в окно, сразу разбудив всех. Отец распахнул створки и узнал уполномоченного райкома партии
– Победа! – громко и радостно выкрикнул он. – Понимаешь, победа! Задавили все-таки фашистскую гадину! Сообщай скорее остальным.
Неподалеку на привязи стоял взмыленный конь, на котором он прискакал. Как только стало известно о капитуляции немцев, во все уголки района помчались вот такие гонцы. Долгожданное известие быстро разнеслось по селам. На единственную в нашей деревне улицу моментально высыпали все от мала до велика.
Я тоже быстренько оделся и побежал к толпе. Под ногами на траве искрилась роса. От земли поднимался пар. Теплые лучи солнца обещали хорошую погоду. С этого момента она становилась неповторимо прекрасной над всей страной.
А уполномоченный помчался дальше. Надо было спешить с выполнением задания, приятнее которого, наверное, не бывает на свете. На землю пришел мир! Радость у всех была неимоверной.
ЖИЗНЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯПрошло какое-то время, и с войны стали возвращаться уцелевшие фронтовики. Отчим моего друга Лени Дылкина дошел до самого Берлина и рассказывал, с каким волнением встречали военнослужащие тот победный день в немецкой столице. Сам он остался жив и невредим. Другим повезло меньше. На улицах деревень и поселков начали появляться люди в протезах и с костылями под мышками. Были среди них и совсем еще юные лица. Доживать свой век им суждено было инвалидами.
Встреча с одним из них несказанно удивила. После десятилетки я попытался достать бесплатную путевку в профильный санаторий для изрядно уже измученной неизлечимой болезнью мамы. Считал, что она имеет для этого все основания. Поехал в областное управление и записался на прием. Дождавшись своего часа, открыл дверь. Из-за стола вышел на протезах человек, у которого вдобавок и рук практически не было: левой – по локоть, а в правом обрубке между двух обтянутых кожей костей был зажат карандаш для пометок. Я просто онемел от увиденного и сразу же сник. Наступательный пыл моментально угас.
Спокойно прочитав мое заявление, заведующий путевками сказал: «За ними огромная очередь. Одних инвалидов войны на Смоленщине сколько. Вы же знаете, как сильно пострадала область от фашистского нашествия. А сколько еще других претендентов! Могу поставить Вас на учет, но ждать придется не менее двух-трех лет».
Я поблагодарил и быстренько распрощался. Доказывать что-то такому искалеченному и несмотря ни на что работающему человеку был не в силах.
У Заднепровского рынка, как будто в подтверждение слов заведующего, повстречался еще один калека. Он был совсем без ног. Полчеловека на плоской роликовой тележке, которую он передвигал, отталкиваясь от земли двумя деревянными колодками на руках. Вот так жизнь! А я еще хотел что-то требовать.
Когда Германия пала, из нее по контрибуции стали поступать некоторые товары. В продаже появились сигареты с физиономией Гитлера на пачке. Курящих это ничуть не смущало. Тем более, что сам завоеватель был уже на том свете. В деревне дымили даже желторотые юнцы. Предлагали иногда «затянуться» и мне, но я всякий раз закашливался после глубокого вдыхания ядовитой табачной гари. Приучиться к куреву так и не получилось, о чем ничуть не жалею.
Ранней весной по селам стали ездить передвижные дезинсекционные (сухожаровые) установки. Народ окрестил их «вошебойками». Они действительно предназначались для истребления этих паразитов – переносчиков сыпного тифа. Самостоятельно населению было непросто с ними справиться.
Сооружение это представляло собой металлический шкаф на колесах, внутри которого с помощью обычных дров создавалась очень высокая температура. Туда на время и помещали завшивевшую одежду. Ни одно насекомое такой адской муки не выдерживало. С тифом шутки плохи, и государство это понимало. Делалось все бесплатно.
Люди поначалу с настороженностью встретили новшество, боясь за физическую сохранность не слишком богатого своего гардероба. Но посмотрев на первые результаты, повалили валом. Несли все – от постельного белья до шапок, платков, шарфов, заношенных кофт и шуб. Вошебойка заработала на полную мощь и за несколько дней покончила с поголовьем мелких, но опасных вредителей. Молва о чудо-машине быстро разнеслась по округе, и в других деревнях ее уже ждали с нетерпением.
О возрождении разрушенного войной хозяйства написано много, и здесь я не открою Америки. Могу лишь подтвердить, что на женщинах в первую после освобождения весну действительно пахали. Война существенно повыбивала мужской род, и образовавшийся вакуум вынуждены были занять они и подрастающие юнцы да старцы. За плугом тоже шли они: либо старики и подростки, либо женщины. Главное было обеспечить самый первый посев. Семенное зерно собирали по крохам. Большую часть выделило государство из каких-то стратегических запасов. Дорожили, естественно, каждым зернышком.
Потом откуда-то (вероятно, из южных республик) в колхозе появились волы – неповоротливые, медлительные, но очень мощные животные. Они заменили на пахоте женский труд. Зато на других работах нервы потрепали изрядно.
Воловье упрямство во всей его красе пришлось испытать, когда началась сдача сена на заготовительный пункт. Возчиками стали, естественно, мальчишки. Ехать с пышным грузом надо было довольно далеко – за двенадцать километров, до железнодорожной станции Лелеквинская.
Большая часть пути шла через огромное болото, которое пересекала река Удра (эта местность известна тем, что по ней в древности проходил знаменитый торговый путь «из варяг в греки»). Вот тут-то быки и показывали свой норов. Завидев воду, вол немедленно сворачивал на обочину и с возом шел напрямик к реке, чтобы напиться. Шел напрямик, словно танк. Заканчивалось это тем, что телега переворачивалась и сено плюхалось на землю. В худшем случае – валилось в реку. Часто вместе с возчиком, если тот не успевал вовремя выпрыгнуть.
