Леонид Емельянов - Под прицелом войны
Добыв заветную баночку, готовили подрыв. Если взрослые находились в поле, то в самом центре деревни, у сажалки. Делалось это так: баночку присыпали порохом и накрывали каской. А вместо бикфордова шнура отводили в сторону пороховую дорожку. Поджигали ее и прятались за греблю.
Взрыв подбрасывал каску метров на пятнадцать-двадцать вверх. Как только она опускалась, вся компания наперегонки мчалась к месту падения. Каждый хотел видеть результат первым. Передавая затем стальную полусферу из рук в руки, с восхищением рассматривали многочисленные пробоины. И удивлялись, сколько мощи таил в себе заряд, размером не больше рюмки.
Родители, разумеется, гоняли нас за такие проделки, но они не прекращались. Мое личное участие в них закончилось после двух происшествий, последнее из которых имело печальные последствия.
Сначала взорвался в руках самопал. Осколки, к счастью, меня не задели. Но сам бог, видно, посылал дружеское предупреждение. А несколько дней спустя мы с братом и соседом Шуриком, самым старшим из нас, отыскали у окопов очередной бомбовзрыватель, уселись в деревне за большой круглый камень и занялись привычным делом. Стали разбирать.
Сначала развинчивал я. Баночка, как назло, долго не поддавалась. Было видно, что с одной стороны резьба маленько проржавела от лежания на сырой земле. Пришлось слегка пристукнуть бурым местом о валун. Но и это не помогло.
– Стукни посильнее, – посоветовал Шурик. – Не бойся!
Но я успел уже ощутить какой-то неприятный кисловатый запах, появившийся после удара, и наотрез отказался от новой попытки.
– Эх ты, трус! – укоризненно произнес сосед. – Дай мне!
Он решительно забрал из моих рук взрыватель и обрушил его на камень. Перед глазами сверкнуло пламя, и раздался гром. Инстинктивно вскочив, я бросился к дому, находившемуся почти рядом, не далее пятидесяти метров от камня. По пути почему-то захромал и, толком еще ничего не соображая, мельком взглянул на свои босые ноги. С правого колена тонкими ручейками стекала кровь. Боли не чувствовалось, но при виде ранения слезы полились сами собой. С громким плачем я заковылял дальше к родному порогу.
Дома, естественно, тоже услышали взрыв. Навстречу выскочил встревоженный отец. Подхватил меня на руки и, зажав своей широкой ладонью раны, понес в избу. На ходу сорвал с вешалки белое полотенце и плотно обмотал покалеченное колено. Теперь оно уже крепко болело, и родители успокаивали меня как могли.
Досталось и соседу. Осколками ему сильно покорежило кисть правой руки. Три пальца врачи потом полностью отняли, и он, заядлый курильщик, цигарку вынужден уже был скручивать только обрывком большого и мизинцем. Кусочек металла чиркнул его и по коже виска. Царапина пустяковая, но при этом был задет кровеносный сосуд, поэтому крови вытекло немало.
– Бежала, как из поросенка! – охотно рассказывал он потом ребятам, не придавая большого значения быстро затянувшейся после перевязки ранке. А ведь осколок вполне мог угодить и в глаз.
Все мы, впрочем, подвергались такой опасности, склонившись над камнем.
Брат мой отделался испугом. Думаю, что немалым. И сам взрыв, и наша кровь, и слезы, и поднявшаяся вокруг паника – все это враз пришлось ему испытать в свои шесть или семь (в точности уже не помню) лет.
Не мешкая, отец запряг лошадь в телегу и повез нас вдвоем в Касплянскую райбольницу. Семь километров по тряской дороге. У отдела милиции дежурный шутливо и в то же время участливо поинтересовался:
– С какого фронта?
– С Калининского, – в тон ему коротко ответил папа, поскольку сам там воевал. Теперь ему было не до длинных разговоров. Он гнал и гнал лошадь вперед, несмотря на наши стоны.
В больнице врач под частые мои вскрикивания размотал полотенце и осмотрел раны. Их было двенадцать. Одна шириной около двух сантиметров, остальные поменьше. Место чуть выше сгиба колена выглядело похожим на сито. Оно отдавало пульсирующей, дергающей болью.
Раны смазали и наложили новую повязку. В таком состоянии я пролежал несколько дней. А вот что произошло потом, и теперь вспоминаю с содроганием.
Однажды утром в палату, как обычно, зашли люди в белых халатах. Усадили меня на венский стул и поставили под раненую часть ноги таз. Виток за витком хирург стал снимать бинт. Чем дальше, тем становилось больнее. Наконец доктор добрался-таки до последнего, прочно присохшего к ранам слоя. Я подумал, что теперь начнут отмачивать водой (она как раз стояла на столике), иначе никак не снять. Но все оказалось проще и грубее. Приговаривая ласково «Потерпи, дружок, маленько. Все будет хорошо, хорошо…», врач неожиданно изо всех сил дернул бинт в сторону и вниз. Не смог сразу его оторвать и, не дав мне опомниться, рванул еще раз.
От резкой боли я взвился на стуле и, приземляясь, проломил его мягким местом. Заорал при этом не своим голосом. Из глаз ручьем полились слезы. Из ран хлестала кровь. Сестра успокаивала, говоря, что все страшное уже позади и теперь, мол, пойду на поправку. Доктор, в свою очередь, тихо пояснил:
– Так надо было, чтобы с током крови вышли осколки, если они остались в теле.
Я не склонен упрекать в бессердечности тогдашних врачей. Больницы не имели тогда еще даже самого необходимого. Простой рентгеновский аппарат в руках медика мог бы решить многие задачи. Тем более такую простую, как наличие или отсутствие в тканях осколков. Но где его взять, если обычных бинтов и лекарств и то не хватало. Они все еще шли потоком в многочисленные военные госпитали.
Случай со взрывателем заставил меня призадуматься. Я стал сторониться опасных для жизни забав. Даже патроны – мечта всех мальчишек – и те не вызывали прежнего интереса. А ведь совсем недавно они были во всех карманах. В первую послевоенную весну мы с братом насобирали их целую кучу – золотисто-зеленых, еще не тронутых ржавчиной. Простых и крупнокалиберных, в пачках и россыпью, однотонных и с разноцветными кончиками пуль. Окраска раскрывала их боевое назначение: с желтым наконечником – трассирующие, с черным – бронебойные и т. д.
Из бронебойных, расплющив и содрав оболочку, мы доставалы прекрасные стальные бойки, которые годились для многих целей. Особенно для стрел лука. Разрывные лучше было не трогать. Однажды, приняв по ошибке такую пулю за бронебойную (подвела облупленная краска и мой дальтонизм, о котором я пока не подозревал), я привычным способом пытался ее «раздеть». Положил на камень – тот самый, под окнами дома, и ударил сверху молотком. Тут же грянул взрыв. Именно взрыв, а не выстрел! Я поначалу просто опешил, впервые столкнувшись с подобным явлением.
Пуля, к величайшему изумлению, словно испарилась. Только что лежала вот здесь перед глазами, и уже нет. Хорошо, что хоть не задела.
Неприятности с патронами на этом не кончились. На припрятанный нами склад случайно наткнулась мама и выбросила все наше богатство в бывшую орудийную яму с водой. Устроив при этом нам с братом основательную взбучку.
А последнюю мою военную находку – небольшую мину от советского миномета – обнаружил уже отец. Черт дернул меня взять ее когда-то в зарослях ивняка на болотце! Проходил мимо, собирая грибы, и не удержался. Дома ткнул впопыхах под утеплительную соломенную стенку хлева, думая перепрятать потом понадежнее. И забыл.
Весной папа стал разбирать потихоньку солому на подстилку. Постепенно добрался до нижних рядов, а там – мина. Брат давно уже лечился в санатории, так что злоумышленником мог быть только я. Раздражению отца не было границ. Как артиллерист, он хорошо разбирался в боеприпасах.
– Ты думаешь, это игрушка? – кричал он в гневе. – Разорвет – и пикнуть не успеешь! И дом еще по твоей милости разнесет!
Никогда не видел мягкого по натуре родителя таким грозным. Чувствуя вину, я стоял, понурившись, и молчал. Как нашкодивший щенок. За такие штучки другой вздул бы и ремнем, но папа избегал крайностей. Чаще по мягкому месту доставалось от матери.
Окончательную точку нашим утехам поставили саперы. Однажды они появились в окрестностях с миноискателями и мотками бикфордова шнура. Остатки снарядов, мин, гранат, запасных взрывателей всякого рода были свезены ими в две большие воронки от авиабомб и подорваны. Мы тут же ринулись посмотреть, насколько они углубились. Но были остановлены строгим окриком:
– Назад! Мало ли там что еще осталось!
Обследование пришлось отложить до поры, когда суровые дяди покинут деревню и ничто уже не помешает забраться внутрь.
После ухода военных в полях кое-что еще попадалось. Но по мелочам. Вроде патрона или запала от гранаты, которые миноискатели не слишком отличали от многочисленных осколков. Прежнего стреляющего изобилия уже не стало. Смерти и ранения резко пошли на убыль. Последним из мирных жителей погиб тракторист. Во время вспашки машина его наехала гусеницей на лежащую в земле противотанковую мину. Люди наверняка не раз наступали на нее, но их вес она выдерживала. А вот на многотонную тяжесть, на которую, собственно, и была рассчитана, тут же среагировала.
