Николай Гоголь - Письма 1842-1845 годов
Обнимаю тебя от всей души.
Твой Г.
На обороте: Moscou. Russie.
Николаю Михайловичу Языкову.
В Москве. В приходе Николы Явленного, в Серебряном переулке. В доме Шидловской.
А. О. РОССЕТУ
Франкфурт. 1 мая <н. ст. 1845>
Благодарю вас, добрейший Аркадий Осипович, за ваши известия о лечениях Призница. Они изложены и толково и умно. Я и прежде уже отложил это лечение, не найдя его соответствующим со многими вновь обнаружившимися во мне недугами и собственным состоянием моральным. Впрочем, если бы я и лечился, то будьте уверены, что никак не пускался бы в крайности. Это не мое дело. Я не хлопочу из-за совершенного здоровья, и чуть только мне немного делается лучше — я подальше и от докторов и от лечения. Припомните, что я и вам советовал прежде вашего путешествия к Призницу не пускаться в такие глубины водоврачевания, [глубины премудрости] а довольствовать<ся> просто утренним обливанием дома без потения и пиением воды; советовал вам также и тогда, вместо Призница, заехать в Гастейн, который мне казался вашему слабому телу приличнее; им же хвалятся все слабые и старики. Я сам, бывши в Гастейне с Языковым, хотел было попробовать вод, но переменил это намерение единственно от того, что почувствовал себя вдруг лучше от одного гастейнского воздуха, который (в этом надобно отдать ему честь) имеет в себе что-то бальзамическое и лучше всех воздухов, какие я обонял где-либо в летнее время во всех прочих концах Европы, чему причина заключается отчасти в необыкновенном возвышении этого места от поверхности моря. Ключевая же вода в Гастейне решительно первая в мире; подобной я нигде не пивал; ей уступит даже римская. Я бы радостно поехал и теперь в Гастейн, но, признаюсь вам, боюсь страшно одиночества, которое для меня теперь опаснее всего, хотя бы случилось оно и на самых целебнейших водах. Мне очень жаль, что вы остаетесь [остаетесь на лето] в Петербурге, на летнее время (хотя ради хандры, если не ради здоровья) следует выезжать из него. Почему знать? Может быть, вы весьма не были бы в раскаянии, если бы даже и рискнули [В подлиннике: рыскнули] призанять тысячи две для того. Бог поможет, выплатим. Поблагодарите Ханыкова за письмо, скажите, чтобы он не сердился на мое неучтивство, то есть что не отвечаю. [и на то, что не отвечаю] Вместо ответа, [Скажите, что, вместо ответа] я вам поручаю обнять его. Вас обнимаю также, это разумеется само собой.
Затем прощайте.
Г.
Н. М. ЯЗЫКОВУ
Франкфурт. 1 мая <н. ст. 1845>
Не хандра, но болезнь, производящая хандру, меня одолевает. Борюсь и с болезнью, и с хандрой и, наконец, выбился совершенно из сил в бесплодном борении. Благодарить бога следует и за то, что в силах был еще и так бороться. С приходом весны здоровье мое не лучше нимало, и недуги увеличились. Тягостнее всего беспокойство духа, с которым трудней всего воевать, потому что это сражение решительно на воздухе. Изволь управлять воздушным шаром, который мчит первым стремлением ветра! Это не то, что на земле, где есть и колеса и весла. Может быть, помогла бы дорога, но дорога эта должна для этого иметь какой-нибудь интерес для души; когда же знаешь, что по приезде на место ожидает одиночество и скука, и когда сам знаешь, как страшна с ними битва, отнимается дух для самой дороги. Из русских еще никого нигде нет на водах; стало быть, нигде не предстоит мне развлечения, котор<ое> мне теперь необходимо при употреблен<ии> вод. Порадовала меня было мысль встретиться с тобою, но теперь, как вижу из письма твоего, ты остаешься в Москве, несмотря на совет [несмотря даже на настоятельный совет] Коппа проездиться в Гастейн. Но что делается, то делается не без воли божией. Да будет его святая воля! Говоришь беспрерывно и при всем том не в силах быть покойным, не в силах, сложа руки, опустить на них голову, как ребенок, приготовляющийся ко сну. Еще бы было возможно это, если бы не соединялось с недугами это глупейшее нервическое беспокойство, против которого если и понатужишься воздвигнуть дух, но самая эта натуга воздвигнуться производит еще сильнейшее колебание.
Вот какого рода вещи! При всем том, полученный на днях «Москвитянин» (два номера) доставил мне несколько приятных минут. Статьи за буквою К. все очень замечательны и дельны. О самом же обозрении словесности можно сказать только в охуждение ему то, что оно нескол<ько> длинно, а особенно во второй половине содержан<ия> приступ к словесности русской. Многие вещи следовало бы сказать еще очевидней, осязательней, проще и короче, облечь в видимую плоть; многое довольно отвлеченно, так что повсюду философ берет верх над художником, и это обращается почти в порок в тех местах, где должен художник взять верх над философом. Кажется, как будто многие вещи слышит и чувствует критик вкусом тонкого ума, а не вкусом души и сердца. Но зато повсюду сказано много истинного, прекрасного, особенно там, где обращено <внимание> на самую идею и мысль разбираемых предметов. По поводу глупых книг сказано много дельного и умного о том, каковы должны быть умные книги. И вообще все статьи, которые, по-видимому, написаны вскользь, оказались существенно значительней тех, которые, по-видимому, обдумывались и писались с трудом. Отрывок из вступительной лекции Шевырева мне понравился очень. Шевырев вызрел и установился в надлежащие границы. Всё теперь как следует, не растянуто и не кратко, в строгом логическом ходе и порядке, и с тем вместе [но вместе с тем] в живом, не похожем вовсе на мертвечину сухопарой логики немецкой. Словом, в первый раз преподает<ся> наука в том виде, в каком ей следует преподаваться в России и русским. Твои стихотворения, мне неизвестные, к Полонскому, второе к Киреевой и к какому-то живописцу (вероятно, в роде Мокрицкого), прочел с удовольствием. Хомякова тоже прочел не без удовольствия и письмо и «Спорт». Хоть первое и слишком раскинуло<сь> и разбросалось во все стороны, но в нем много ума. Затем устал. Писать долго не могу, прощай; не забывай хотя писать почаще; адресуй по-прежнему. Жуковский перешлет письма ко мне, если я куда уеду.
На обороте: Moscou. Russie.
Николаю Михайловичу Языкову.
В Москве. В приходе Николы Явленного, в Серебряном переулке, в доме Шидловской.
С. Т. АКСАКОВУ
Франкфурт. 2 мая <н. ст. 1845>
И вы больны, и я болен. Покоримся же тому, кто лучше знает, что нам нужно и что для нас лучше, и помолимся ему же о том, чтобы помог нам уметь ему покориться. Вспомним только одно то, что в его власти всё и всё ему возможно. Возможно всё отнять у нас, что считаем мы лучшим, и в награду за то дать лучшее нам всего того, чем мы дотоле владели. Отнимая мудрость земную, дает он мудрость небесную; отнимая зренье чувственное, дает зренье духовнее, с которым видим те вещи, перед которыми пыль все вещи земные; отнимая временную, ничтожную жизнь, дает нам жизнь вечную, которая перед временной то же, что всё перед ничто. Вот что мы должны говорить ежеминутно друг другу. Мы, еще доселе не привыкнувшие к вечному закону действий, который совершается для всех непреложно в мире, желающие для себя [и хотим для себя] непрерывных исключений, мы, малодушные, способны позабывать на всяком шагу то, что должны вечно помнить, наконец, мы, не имеющие даже [даже и] благородства духа ввериться тому, кто стоит того, чтобы на него положиться. Простому человеку мы даже вверяемся, который даже нам не показал и знаков, достаточных для доверия, а тому, кто окружил нас вечными свидетельствами любви своей, тому только не верим, взвешивая подозрительно всякое его слово. Вот что мы должны говорить ежеминутно друг другу, о чем я вам теперь напоминаю и о чем вы мне напоминайте. Затем обнимаю вас от всей души и прошу вас вместо меня обнять ваше семейство. Напишите мне, куда едете или остаетесь в Москве, и что делают ваши дети; если можно — порознь о каждом. Если вам писать трудно, прошу Ольгу Семеновну. Прощайте. Бог да хранит вас.
Ваш Г.
На обороте: Сергею Тимофеевичу Аксакову.
С. С. УВАРОВУ
<Конец апреля 1845. Франкфурт.>
<Милостивый государь
Сергий Семенович!> [Ч; в К обращение опущено. ]
Письмо ваше мною получено. Благодарю вас искренно [много Ч] за ходатайство [ваше ходатайство Ч] и участие. О благодарности государю ничего не говорю: она в душе моей; выразить ее могу разве одной [одной только Ч] молитвой о нем. Скажу вам только, что после письма вашего мне стало грустно. [Но мне сделалось в то же время грустно Ч] Грустно, во-первых, потому, что всё, доселе мною писанное, [сделанное Ч] не стоит большого внимания: хоть в основание его легла и добрая мысль, [и легла добрая мысль Ч] но выражено всё так незрело, дурно, ничтожно [дурно, ничтожно, незрело Ч] и притом в такой степени не так, как бы следовало, что недаром большинство приписывает моим сочинениям [им Ч] скорее дурной смысл, чем хороший, и соотечественники мои извлекают извлеченья из них скорей [скорей извлекают из них извлеченья Ч] не в пользу душевную, [души своей Ч] чем в пользу. Во-вторых, грустно мне потому, что и за прежнее я состою доныне в неоплатном долгу пред государем. Клянусь, я и не помышлял даже просить что-либо теперь [о чем-либо Ч] у государя; в тишине только я готовил труд, который, точно, был бы полезнее моим соотечественникам моих прежних мараний, за который и вы сказали бы, [сказали бы мне Ч] может быть, спасибо, если бы он исполнился [если будет выполнен Ч] добросовестно, ибо [потому что Ч] предмет его не был бы чужд [не чужд был Ч] и ваших собственных убеждений. [помышлений Ч] Меня утешала доселе мысль, что государь, которому [Далее: как я знаю Ч] истинно дорого душевное благо его подданных, сказал бы, может быть, со временем о мне так: [о мне со временем так Ч] «Этот человек умел быть благодарным и знал, чем высказать мне свою признательность». Но теперь [Теперь Ч] я обременен новым благодеянием; в сравнении [Было: перед Ч] с тем, что сделано уже для меня, труд мой покажется бедней и незначительней, [незначительней, чем прежде Ч] мое же расстроившееся здоровье может отнять у меня возможность сделать [сделать его Ч] и таким, как бы я хотел и даже бы мог; и вот почему мне грустно. Грустно мне даже и [вместе с этим и Ч] то, что сим самым вашим письмом и вашим участием во мне вы [что нынешним письмом вашим вы Ч] отняли у меня право сказать и вам то, что я хотел. [хотел сказать Ч] Я [А я Ч] хотел вас благодарить за все, сделанное для наук, [многое, сделанное вами в пользу а. всем нам б. наук Ч] для [и Ч] отечественной старины (от этих дел перепала и мне польза наряду с другими), и что еще более — за пробуждение в духе нашего просвещения [просвещения нашего Ч] твердого русского начала. Благодарить вас за это я прежде имел право, как сын той же земли, как [и как] брат того же чувства, в котором мы все должны быть братья, и как не обязанный вам ничем лично. [за личное добро мне Ч] Теперь вы отняли от [у Ч] меня это право, [Далее начато: благодарность моя Ч] и что [то, что Ч] было бы законным делом, может показаться теперь похожим [будет походить Ч] на комплимент. Итак, [Далее начато: вот вам вместо того Ч] примите лучше, вместо всякого выражения благодарности, [вместо его Ч] это искреннее изложение моего душевного состояния; [состояния душевного Ч] иного [другого Ч] ничего не могу сказать вам; не прибавляю даже и почтительного окончания, завершающего светские письма, потому что позабыл их все, [давно живя в удалении от него, я позабыл их вовсе Ч] а остаюсь просто вам обязанный и признательный искренно [и искренно за то признательный Ч.]
