Капитолина Кокшенева - Русская критика
Если мы вслед за героем признаем, что человечество деформировано, то логично было бы предположить, что было некое Первоначало, по отношению к которому можно только и знать (понимать, ощущать) эту степень деформации. Вопрос о начале Караманов не мог решить и не мог даже его поставить, так как он эволюционист. А если нет в мире ничего вечного, идеального, неизменного, то какой вообще смысл судить этот мир, зачем человеку «ген совести»? Не достаточно ли и тут «совести кошки» — не воровать, пока хозяин рядом?
Философия «нет»Автор очень многое позволил своему герою: ни за что и ни за кого не отвечать, ни перед кем не иметь обязательств, презреть все «радости жизни» только для того, чтобы выдумывать в своем «подполье» новую мифологию для человечества. Просто роскошная необремененность ничем и никем! Просто потрясающая способность разорвать любые цепи! Просто тотальная возможность раз и навсегда покончить с прошлым!
Суть нового мифа — в доведении нигилизма до последней черты, за которой неизбежно появление более высшего человеческого типа homo cosmicus. Условия его появления — весьма радикальны. Все нынешнее человечество должно исчезнуть — и чем быстрее, тем лучше. Генная инженерия откроет в каждом новом человеке «невероятные возможности разума». «Неистовый интеллект cosmicus» создаст уникальный генный ансамбль — такой, что позволит человеку переместиться в космос, жить в нем. «Наше тело — будет нашим делом», — цитирует герой Н.Федорова… Но самая пожалуй навязчивая карамановская идея — идея совершенствования и развития. Человек смертен потому, что у него нет потребности постоянного обновления, нового осмысления окружающего. «Cosmicus — совсем другое существо. Он будет размышлять над вопросами, стоящими выше их разумения» (Читается данное намерение как слепок с «умного делания» и «сердечного созерцания» отцов Церкви. Но ведь Василий Караманов — сугубый рационалист, неразвитый именно сердечно). Флаг, как говорится, в руки этим космикусам. Только вот с их Высотой разобраться очень сложно. В рамках нашего человеческого разумения и опыта мы знаем: «Вообще, так как единственною мерою совершенствования может быть только самое совершенство или идеал, то, утверждая, что эта мера недостижима, следовательно, бесконечна, мы вместе лишаем себя всякой возможности понимать совершенствование». (Н.Страхов. Значение смерти) У Василия Караманова есть все, кроме этого идеала, дающего возможность понимать саму сущность совершенствования. Ну хорошо: генная инженерия изменила тело и оно может жить в бесконечности космоса, и оно может жить вечно (решена проблема бессмертия), и оно может все время как-то совершенствоваться. Ну, хорошо: человек научился использовать активнее возможности разума, научился воспроизводству себе подобных без любви и страстей, по науке. Но зачем? Для чего?
Мечтательный рационализм и утопический ум завели героя в тупик. Ведь только в рамках физического, материалистического сознания все, о чем говорит герой, является проблемой. Он не признает метафизики — он не признает тайны и чуда в человеке. Вот ту-то и весь фокус. Ну а все «человеческое» до банальности связано с элементарной биохимической составляющей. И тогда таблетка или инъекция вполне «восстанавливают» в человеке совесть и добродетель, а высокие мыслительные способности — «всего лишь увеличенное количество мочевой кислоты в организме». Таким образом констатируется «провал» любых намерений человечества (нравственных, культурных, духовных) к изменению, кроме одного — генного.
Кажется, Александр Потемкин уловил существенное качество нашего времени: метафизику заменили виртуальностью. Виртуальность, создать которую уже здесь, на Земле способен человек, гораздо легче принять (и, кстати, продать на рынке), ее так легко и приятно воспринимать — не то что метафизическое напряжение, требующее и жертв, и подвигов по выковке себя в личность. Собственное «Я» — то есть осознание себя в оппозиции к Другому, — для русской культуры только начало строения человеческого ядра. Если «Я» познается только через «Не-я», то этого еще слишком мало. У Василия Караманова нет Личности выше него (а это только Господь — Христос). В книге есть не мало доказательств метафизической бесчувственности и оппозиционного вызова религии как таковой (и, прежде всего, христианству). Пример тому — следующие размышления героя о человеках: «Боятся смерти, оплакивают усопших…. Но нет у них ни одного праздника или ритуала, связанного с бессмертием». Для сознания виртуалиста совершенна непонятно христианское пасхальное попрание смертию смерти. Ну и, конечно, герой считает примитивной веру в бессмертие души, иконы для него — «барахло», тоже своеобразный «хлам людской цивилизации». Религия и вера в целом представляются всего лишь своеобразными устоями группового сознания. И ему-то противопоставлено «Я» как навсегда одна единственная ценность.
Не принимая стремительно нищающего и опошляющего мира («этого великолепного борделя» — как называлась одна французская пьеса), Василий Караманов совершил внутри себя отдельно взятую революцию сознания — революцию, достойную сожаления. В мучительной борьбе с человеческой природой (в том числе и собственной), он исчерпал себя — а потому завершение романа сценой суда вполне закономерно. Герою опасно и невозможно вернуться в реальный мир — между ними пропасть.
***
Роман Александра Потемкина, пожалуй, воспринимается не злой, но насмешкой по отношению к современникам. Он, конечно же, расшатывает интеллектуальный комфорт нынешнего читателя, желающего в литературе отдыхать. В нем читается скрытый мятеж против пищеварительного и равнодушного искусства.
Александр Потемкин написал роман о мире, в котором человечество выброшено, изгнано из центра бытия, но изгнало оно самое себя. Именно поэтому его герой решает держаться вне человеческого сообщества, «вне всего», чтобы не участвовать во всеобщем ужасном фарсе. Современному человечеству поставлен диагноз — «неизлечимо». Только ведь и Василий Караманов с его тревожным мифом о новом генном ансамбле — участник все того же большого и трудного церемониала, имя которому Жизнь, но вкуса к которой он напрочь лишен (ну просто нет никакого пыла к жизни!). Писатель, как мне видится, выписал герою «акт о нарушении». О нарушении структуры собственной личности — его интеллектуальное бичевание человечества абсолютно бесплодно: сколько не выстраивай ряды гениев рядом с собой, сам не принесешь никакого плода, если нет в тебе этого легкого дыхания божественного дара. Дара, источник которого находится в том месте, которое тысячи лет выдерживает испытание нигилизмом.
2006 г.
Современная литература:
от «перестройки» к смуте, от «человека без границ» к «человеку с границами»
Постмодернистский вызов традиции
В конце 80-х-90-е годы XX века в отечественной литературе был остро поставлен вопрос о «кризисе традиционных ценностей», где под «традиционными» понимались как ближайшая советская, так и классическая русская традиция в целом. Ломка советской империи, тотальный пересмотр ценностных идеологических координат выразились, прежде всего, в «деконструкции социалистического реализма» в литературе. «Поминки по советской литературе» В. Ерофеева стали программным манифестом «новых писателей» и их новой либеральной идеологии.
Первым постмодернистским вызовом традиции можно считать «отказ от идеологии» — главнейший в «системе отказов». Нам представляется, что сам процесс «отказа от идеологии» (прежде всего ближайшей, советской) проходил в двух направлениях. С одной стороны, это были постмодернистские, быстро сменяющие друг друга течения. С другой стороны — в этот процесс были втянуты и писатели реалистического направления. О первых речь пойдет ниже, пока же обратимся к произведениям тех писателей, которых никак не отнесешь к «новым» в литературе.
В начале 90-х годов дружный хор критиков, вслед за политиками, приветствовал распад Литературной Державы и «парад эстетических суверенитетов» (С.Чупринин, Н.Иванова), ничуть не смущаясь некоторым противоречием между приветствуемой деидеологизацией литературы и увязанием критики в новой демократической фразеологии и идеологии с ее пафосом безграничных свобод. Высвобождая литературу из объятий идеологии, критики, прежде всего, выявили собственное, весьма стандартно-марксистское понимание идеологии как «господствующей», которая вырабатывается в партийных кабинетах и внедряется в сознание писателей и читателей. Как «основоположники», так и нынешние критики словно не допускают иного понимания идеологии — как мира идей, понятий и учений. Между тем, с 80-90-х годов XX века можно наблюдать актуализацию и в культуре самых различных идеологий: монархической, консервативно-почвеннической, социалистической (иными совмещаемой с христианскими ценностями), анархической, лево-радикальной. Именно в этот период мы видим попытки заново поставить «вечные вопросы». Вопросы о человеке и его сущности, о его самоидентификации в рамках идеологической и культурной традиции, о личностном и коллективном началах по отношению к человеку. Вместе с тем, безусловно, в культуре и литературе начинают преобладать проекты модернизации.
