Виссарион Белинский - <Статьи о народной поэзии>
В другой песне царь Алексий Михайлович три года стоит под Ригою, потом едет в Москву; войско просит царя не оставлять его под Ригою: «Она скучила нам Рига, напрокучила: много голоду, холоду приняли, наготы, босоты вдвое того». Царь отвечает: «Когда прибудем в каменну Москву, забудем бедность, нужу великую, а и выставлю вам погреба царские, что с пивом, с вином, меды сладкие».
Лучшие исторические песни – об Иване Грозном. Тон их чисто сказочный, но образ Грозного просвечивает сквозь сказочную неопределенность со всею яркостию громовой молнии. В драгоценном сборнике Кирши Данилова{185}, к сожалению, далеко не вполне перепечатанном г. Сахаровым, есть песня под названием «Мастрюк Темрюкович», в которой описывается кулачный бой царского шурина, Мастрюка, с двумя московскими удальцами. Грозный пировал по случаю женитьбы своей на Марье Темрюковне, сестре Мастрюковне, купаве крымской, царевне благоверной, дочери Темрюка Степановича, царя Золотой Орды (о история!..). На пиру все были веселы; не весел один Мастрюк Темрюкович, шурин царский: он еще нигде не нашел борца по себе и думает Москву загонять, сильно царство Московское. Узнав о причине его кручины-раздумья, царь велел боярину Никите Романовичу искать бойцов по Москве. Два братца родимые по базару похаживают, а и бороды бритые, усы торженые, а платье саксонское, сапоги с раструбами. Они спрашивают боярина: «Сметь ли нога ступить с царским шурином и сметь ли его побороть?» Царь велел боярину сказать им: «Кто бы Мастрюка поборол, царского шурина, платья бы с плеч снял, да нагого с круга спустил, а нагого как мать родила, а и мать на свет пустила». Прослышав борцов, «скачет прямо Мастрюк из места большого, угла переднего, через столы белодубовы, повалил он тридцать столов, да прибил триста гостей: живы – да негодны, на карачках ползают по палате белокаменной: то похвальба Мастрюку, Мастрюку Темрюковичу». Но эта похвала худо кончилась для Мастрюка: Мишка Борисович его с носка бросил о землю; похвалил его царь-государь: «Исполать тебе молодцу, что чисто борешься». А и Мишка к стороне пошел, ему полно боротися. А Потанька бороться пошел, костылем подпирается, сам вперед подвигается, к Мастрюку приближается; смотрит царь-государь, что кому будет божья помочь; Потанька справился, за плеча сграбился, согнет корчагою, воздымал выше головы своей, опустил о сыру землю – Мастрюк без памяти лежит, не слыхал, как платье сняли: был Мастрюк во всем, стал Мастрюк ни в чем, со стыда и сорома окарачках под крылец ползет. Как бы бела лебедушка по заре она проклинала, говорила царица царю, Марья Темрюковна: «Свет ты, вольный царь Иван Васильевич! такова у тебя честь добра до любимого шурина, а детина наругается, что детина деревенской; а почто он платье снимает?» Говорил тут царь-государь: «Гой еси ты, царица во Москве, да ты Марья Темрюковна! а не то у меня честь во Москве, что татары-те борются; то-то честь в Москве, что русак тешится; хотя бы ему голову сломил, до люби бы я пожаловал двух братцов родимыих, двух удалых Борисовичев».
Другая песня содержит в себе сказочное описание исторического происшествия, касающегося до ужасной личности грозного царя – убийства сына его Василия, смешанного в сказке, ради вящей исторической истины, с Федором Ивановичем. У Грозного пир во дворце, «а все тут князья и бояра на пиру напивалися, промеж собой расхвасталися; а сильный хвастает силою, богатой-ет хвастает богатством. Злата труба в царстве протрубила, прогласил царь-государь, слово выговорил: «А глупы бояра, вы неразумные! и все вы безделицей хвастаетесь; а смею я, царь, похвалитися, похвалитися и похвастати: что вывел измену я из Киева, да вывел измену из Новагорода, а взял я Казань, взял и Астрахань». Царевич Федор говорит отцу, что не вывел он измены в Москве, что три большие боярина, а три Годуновы изменники. Царь велит сыну назвать трех изменников, говоря, что одного велит в котле сварить, другого – на кол посадить, а третьего – скоро казнить. «Ты пьешь с ними, ешь с единого блюда, единую чару с ними требуешь», – отвечал царевич; но царю то слово за беду стало, за великую досаду показалося, скричал он, царь, зычным голосом: «А есть ли в Москве немилостивы палачи? возьмите царевича за белы ручки, ведите царевича со царского стола, за те за вороты москворецкие, за славную матушку Москву-реку, за те живы мосты калиновы, к тому болоту поганому, ко той ко луже кровавыя, ко той ко плахе белодубовой». Все палачи испужалися, по Москве разбежалися: един палач не пужается, един злодей выстунается – Малюта-палач, сын Скурлатович. До старого боярина Никиты Романовича дошла весть нерадошна, кручинная, что-де «упала звездочка поднебесная, потухла во соборе свеча местная, не стало царевича у нас в Москве, а меньша-то Федора Ивановича». Боярин скачет к болоту поганому, настиг палача на полупути, кричит ему зычным голосом: «Малюта-палач, сын Скурлатович! не за свойский кус ты хватаешься, а этим куском ты подавишься; не переводи ты роды царские». Малюта отвечает, что дело невольное, что не самому же ему быть сказнену; чем окровенить саблю острую, руки белые, и с чем прийти к царю пред очи, пред его очи царские? Никита Романович советует ему сказнить его конюха любимого и в его крови предстать пред очи царские. Как завидел царь Малюту в крови, «а где-ко стоял, он и туто упал, что резвы ноги подломилися, царски очи помутилися, что по три дня не пьет, не ест». А Никита Романович увез царевича в село Романовское. Царю докладывают: у тебя-де кручина великая, а у старого Никиты Романовича пир идет навеселе. А грозный царь, он и крут добре, велит схватить боярина нечестно; когда привели его к нему, он пригвоздил ему к полу ногу жезлом своим, грозит его в котле сварить либо на кол посадить. Когда дело объяснилось, царь дает боярину село Романовское, с такою привилегиею: «Кто церкву покрадет, мужика ли убьет, али у жива мужа жену уведет и уйдет во село боярское, ко старому Никите Романовичу, и там быть им не на выдаче».
Покорение Казанского царства воспето в целых двух песнях, на основании которых, однако ж, нельзя сделать и одной поэмы. Одна из этих песен рассказывает, как Иван Васильевич под Казанью с войском стоял, за Сулай-реку бочки с порохом катал, а пушки и снаряды в чистом поле расставлял; как татары по городу похаживали и всяко грубиянство оказывали, и грозному царю насмехалися, что не быть-де нашей Казани за белым царем; как царь на пушкарей осерчался, приказал пушкарей казнить, что подрыв так долго медлился; и как – лишь пушкари слово молвить поотважились, – взрыв воспоследовал, а «все татары тут, братцы; устрашилися, они белому царю покорилися».
Другая песня почти вся состоит из сна казанской царицы Елены, который она рассказывает своему мужу, Симеону, что ей привиделось, «как от сильного царства Московского кабы сизый орлище встрепенулся, кабы грозная туча подымалася, что на наше ведь царство наплывала; а из сильного царства Московского подымался великий князь московский, а Иван, сударь, Васильевич, прозритель». Далее следует содержание первой песни. Когда подрыв грянул, Иван Васильевич побежал в палаты царские, а Елена догадалася: посыпала соли на ковригу и с радостью встречала московского князя, – за что он ее пожаловал: привел в крещеную веру и постриг в монастырь; а царю Симеону за гордость, что не встретил он великого князя, «вынял ясны очи косицами», взял с него царскую корону, порфиру и царский костыль из рук принял. И в то время князь воцарился и насел на Московское царство, что тогда-де Москва основалася; и с тех пор великая слава.
И вся-то песня – сказка, поводом к которой было, впрочем, историческое событие; но что такое конец ее?.. Когда царь Иван Васильевич Казань взял, тогда только и на Московское царство насел, а до тех пор словно был без царства… И вот как отразился в народной поэзии колоссальный образ и отозвалась страшная память Грозного – этого исполина телом и духом{186}, который так ужасно рвался из тесных оков ограниченной народности и, явившись не вовремя, бессильный с самого себя свергнуть и разбить их, нашел в себе силу страшно выместить на своем народе враждебную себе народность!..
Из песни о Гришке Расстриге ясно видно, что этот даровитый и пылкий, но неблагоразумный и нерасчетливый удалец пал в глазах народа не за самозванство, а за то, что в ту пору, как «князи и бояра пошли к заутрени, а Гришка Расстрига, он в баню с женой; уже князи и бояра от заутрени, а Гришка Расстрига из бани с женой; выходит Расстрига на красный крылец, кричит, ревет зычным голосом: «Гой еси, ключники мои, приспешники, приспевайте кушанье разное, а и постное и скоромное: заутра будет ко мне гость дорогой, Юрья пан с паньею». Тогда, вишь, стрельцы догадалися, в Боголюбов монастырь бросалися, к царице Марфе Матвеевне; а узнав от нее всю правду, ко красному царскому крылечику металися и тут в Москве взбунтовалися; злая жена Расстриги, Маринка-безбожница, сорокою обернулась и из палат вон вылетела; а Расстрига догадается, на копья стрелецкие с крыльца бросается – и тут ему такова смерть случилась».
