Юрий Штеренберг - Истории, связанные одной жизнью
Не помню, когда это произошло – во вторую или в третью ночевку на дороге. Было уже достаточно темно, мы остановились на ночлег, но поток проходящих мимо нас людей не прекращался. И вот кто-то из нас – папа, Инна или я – заметили среди проходящих знакомых, но главное: эти люди были из маминого госпиталя. Вот это да! Тут же мы увидели и то, на что мы уже почти не надеялись – маму! Нашей радости не было конца, ну прямо как в кино, где случаются подобные невероятные события. Колонна с маминым госпиталем останавливается неподалеку от нас, и мы, наконец, все вместе решаем проблему – как нам быть дальше. Отец разыскивает начальника маминого госпиталя, но тот категорически отказывает в освобождении мамы. Что делать? Нельзя же маму в такой ситуации оставлять одну. Трое и одна. Нет, пусть будет двое и двое: мама с Инной, я с папой. Отец с Инной разыскивают теперь нашего начальника – и на этот раз удачно, согласие получено – Инну отпускают. На радостях мы собрались все вместе поужинать. Но. где же мамин госпиталь? Пока бегали и договаривались с нашим начальством, их колонна поднялась и пошла. Надо нагонять, благо идут пешком и известно, в каком направлении, далеко уйти не могли. Посылают меня, и я почти бегом, как только позволяет мне мой ’’самолет”, пытаюсь нагнать исчезнувшую колонну. Правда, последний участок мне удалось преодолеть, сидя на повозке, запряженной верблюдом – первый и последний раз воспользовался таким видом транспорта.
Теперь мы с отцом остались вдвоем. В конце концов, мы добрались до железной дороги, это было где-то между Моздоком и Прохладным. Через некоторое время прибывают все люди и все имущество. Но обстановка остается тревожной – немцы не за горами, а если говорить точнее – за какой-то одной из недалеких гор. Нашему госпиталю выделяют несколько вагонов с открытым верхом, я забыл их название, в таких возят сыпучие материалы. Погрузка идет очень срочная, некоторые вещи передают из рук в руки, некоторые просто забрасываются. Отец командовал загрузкой одного из вагонов, а я, хоть и однорукий, активно помогал.
Когда дело дошло до некоторых наших вещей, состав неожиданно без всякого предупреждения тронулся и, набирая скорость, поехал на восток. Папа был в вагоне, вернее на вагоне, а я с остатками нашего барахла – на перроне. Признаться, я растерялся, но не более того: не испугался потому, что слева, как бы с Запада, на полной скорости подошел к станции и остановился какой-то пассажирский поезд. Видимо из-за него так срочно убрали состав с нашими вагонами. Думать было некогда, все кричат, что это последний поезд, за ним немцы, и я сколько смог нагрузил свою левую руку, вскочил в первый попавшийся вагон, двигаюсь по тамбуру, смотрю в одном купе людей не очень много, врываюсь в него, сажусь, захватывая место, поднимаю глаза: напротив меня сидят и улыбаются тетя Рая, Лизочка и Марочка. Вот тебе опять чисто киношное совпадение!
Поезд стоит очень недолго, я пытаюсь что-то объяснить, но это непросто: и почему я один, и почему мы вдвоем, и почему у меня такой вид – в галифе с обмотками и до горла забинтованный. Очень скоро пассажирский поезд догоняет товарный, папа переходит к нам: маршрут товарного известен – до станции Хачмас, это уже в Дагестане. И вот мы, как в старые добрые времена, едем в пассажирском вагоне, почти с удобствами и в такой замечательной компании. Поезд идет вдоль созревших полей кукурузы, арбузов. Иногда настолько медленно, что на ходу можно соскочить с подвесных ступенек вагона, хватануть несколько початков кукурузы или арбуз, догнать свой вагон, передать добычу в протянутые руки и героем вскочить на ступеньки. Как ни странно, а тем, кто меня знает, это не покажется странным, одним из самых активных “добытчиков” был я – одна рука это, конечно, помеха, но, с другой стороны, позволяет продемонстрировать и ловкость, и храбрость.
До Хачмаса мы добирались несколько дней. (Сегодня скорый поезд проходит это расстояние за несколько часов.) И тут нам, вернее, отцу, пришлось решать непростую задачу, прежде всего моральную. Как быть Шульгиным, точнее, как поступить с Шульгиными? В Хачмасе мы должны были выйти из пассажирского поезда и соединиться с основным составом госпиталя. Шульгины были явно настроены на то, чтобы примкнуть к нам на правах родственников и двигаться дальше всем вместе. Тем более что семья наша сократилась вдвое. Но папа на это не пошел. Мне кажется, что он даже не попытался поговорить на эту тему с начальством. Я тогда всего этого до конца не понимал, не прочувствовал. Однако сейчас, когда я пишу эти строки, и когда из пяти участников той истории остался в живых лишь один я, мне стыдно и за себя, и за отца. Единственным объяснением и слабым оправданием тогдашнего поведения отца может быть лишь его недостаточная уверенность в себе, которую я иногда с горечью замечал, и которая, безусловно, связана с антисемитизмом, пусть неявным, но проявлявшимся и в отношениях начальства, и в отношениях с сотрудниками. А еврейские души всегда к этому очень чувствительны. Однако я думаю, что если бы это были прямые папины родственники, то решение могло быть другим. Мы расстаемся с Шульгиными. Здесь мне хочется сказать, что и во время нашей первой встречи после войны, и в последующие годы я чувствовал их обиду. Маме они ее, кажется, высказали. И это такие щепетильные люди – значит, обижены они были очень сильно.
В Хачмасе мы пробыли недели две, и далее прямой путь на Баку. Баку внешне жил нормальной тыловой жизнью. Все почему-то были уверены, что немцы до него не дойдут. Я думаю, что в такой уверенности пребывали и другие города, “благополучно” захваченные немцами. Ходили, правда, слухи о немирных намерениях турок. Но реальной угрозы население не ощущало. Как уже упомянуто выше, я решил поступить в Бакинскую Военно-Морскую спецшколу. Отец возражал, но против моего напора устоять не смог. В Баку мы с папой побывали у наших родственников – у Раисы и Софы Соколовских. Мы были у них тогда, когда моя судьба как курсанта спецшколы, казалось, была решена. Действительно, несмотря на явное нежелание начальника спецшколы Дворянкина и на то, что буквально только за один-два дня до медкомиссии мне сняли гипс, и правая рука была вдвое тоньше левой и неизмеримо слабей, все комиссии я пришел, и был принят. О том, что в самый последний момент мои нервы не выдержали, и я остался с папой – Соколовские так и не узнали, что я уехал из Баку.
Последний перегон
В Баку мы погрузились на большую металлическую баржу, трюм которой был загружен мелкой марганцевой рудой, а на палубе разместилась эскадрилья истребителей – в Среднюю Азию перебазировалось какое-то военно-воздушное училище. Мы, как могли, разместились на палубе прямо под самолетами. Каждое утро, когда народ просыпался, слышались раскаты гомерического хохота – руда была настолько мелкой и едкой, что она прорывалась через задраенные люки и покрывала все, в том числе и лица людей, черной плохо смываемой пылью. Короче говоря, узнать не только других, но и самого себя, было трудно – все были неграми.
Как всегда, планируемые сроки не совпадают с реальными – мы плыли по Каспию значительно дольше, чем предполагалось, и одним из последствий этого стала нехватка воды. Воды не было не только для того, чтобы помыть наши негритянские рожи, но и для питья. Некоторые догадались организовать небольшие запасы воды, но далеко не все. Дело дошло до того, что стали воровать бутылки, и однажды вор был наказан: схватив бутылку и сделав несколько жадных глотков, несчастный с отвращением, под общий хохот, начал отрыгивать авиационный бензин – некоторые люди припасли бутылочки с бензином для будущих хозяйственных нужд.
Мало того, что мы еле плелись по морю, но когда мы все же подошли к Красноводску, нас поставили на рейд, а это значит, что пристань для нас была недосягаема. На рейде в описываемых выше условиях мы простояли несколько дней, и некоторые, в том числе, конечно, я начали купаться в море, прыгая прямо с борта баржи в замечательную горько-соленную каспийскую воду. Удовольствие от такого купания, после сухого прожаривания на раскаленной сковородке – барже, даже в обмундировании, было огромным. Однажды, купаясь, я столкнулся в воде с большим тюком натурального листового каучука – это было богатство, но что можно было с ним сделать в наших условиях?
Наконец-то нас подводят к пристани и пока, до начала выгрузки имущества, разрешают спуститься на берег, что мы с радостью делаем. И. только не подумайте, что пишу сценарий для кино: первые, кого мы встречаем, а правильнее сказать, кто нас встречает – это мама и Инна! Да, они тоже прибыли в Баку, несколько позже нас, тоже побывали у Соколовских, от которых узнали, что я поступил в училище, и помчались туда. Но в училище им сказали, что героический военмор не состоялся. Удалось им узнать, с помощью какого плавсредства мы переплываем Каспий. Их госпиталь погрузили на нормальный пассажирский пароход, на котором они без всякой задержки прибыли в Красноводск раньше нас – ну вот и все. Не знаю почему, но на этот раз мамино начальство отпустило маму очень легко. Это было в самом начале сентября.
