Том Шиппи - Дорога в Средьземелье
314
Уильям Вордсворт (1770–1850) — английский поэт. Сын юриста, образование получил в Кембридже. Тяготел к немецкой идеалистической философии, религии. Принадлежал к «озерной школе» поэтов. Написал, в соавторстве с Кольриджем, эстетическую программу этой школы.
315
Джон Китc (1795–1821) — английский поэт, сын содержателя извозчичьего двора. Учился медицине, но не пошел по этому пути, увлекшись литературой. Автор «жизнеутверждающих», с уклоном в язычество стихов и поэм. Современное ему литературное общество, за исключением нескольких поэтов, в том числе Шелли, отвергло его как недоучку и выскочку низкого происхождения. Связанные с этим невзгоды ускорили течение застарелой чахотки, которая и свела поэта в могилу.
316
В нашем переводе:
Был долог лист и зелен луг,
Высок болиголов,
И звездный пробивался луч
Сквозь лиственный покров.
И тень, и свет, и сушь, и прель,
И музыка в тиши —
Так танцевала Тинувьель,
Как луч в лесной глуши.
А Берен шел с полночных гор
И заплутал, устав,
И рек услышал разговор,
Когда кончался день.
Раздвинул он заслоны трав —
И видит золотой узор,
И видит блещущий рукав,
И кос ночную тень.
От злой истомы исцелен,
Забыв свой прежний путь,
Спешит вперед и рвется он,
Но ловит лунный свет:
Лес Тинувьели — словно дом,
Скользнет, порхнет — и не вернуть.
И камень лег ему на грудь,
И лес молчал вослед.
Но поступь слышится, легка,
И мнится шум шагов,
И, словно под землей река,
Поет сокрытый звук,
Пусть сник, увял болиголов,
И осень коротка,
И листья устилают ров,
И блекнут лес и луг.
Все гуще лет и листьев слой.
Он бродит, как во сне,
Под небом непогоды злой,
В лучах застывших звезд.
Она — на холмах, при луне,
Сорит серебряной золой,
Танцует в стылой вышине,
Блестит плащом волос.
Когда же минула зима,
С холмов сошла она —
Грозна, как вешние грома,
Нежна, как пенье вод.
Цветы проснулись ото сна —
И Берен видит, что сама,
Волшбой весны озарена,
К нему она идет.
«Тинувиэль» — и дева вспять
Глядит, удивлена:
Откуда смертный может знать,
Как Тинувьель зовут?
Лишь миг помедлила она, —
И тысячью незримых пут
Дала любви себя связать,
Судьбой побеждена.
И Берен глянул в тень волос,
В сияние очес,
И в них увидел трепет звезд
И зеркало небес.
И, краше всех земных принцесс,
Шатер своих волос
Она раскинула вкруг них —
И мир, сияя, стих.
Судьба их повлекла, строга,
За страшный горный круг,
В железные дворцы Врага,
В бессолнечную муть.
Катили вал Моря Разлук, —
Но там, у неземных излук,
Где не метет пурга,
Дано им было мрак стряхнуть
И с песнею пуститься в путь,
Не разнимая рук.
317
Примечания Толкина к этому стихотворению в сборнике RGEO (р. 58–62) ясно указывают, что здесь Галадриэль загадывает для Фродо желание, которое впоследствии исполняется (поскольку Фродо действительно «отыскал» путь в Валинор. — Пер). Здесь Толкин несколько усовершенствовал свой перевод квэнийского стихотворения «Аи! лауриэ лантар ласси суринен». Вместо «Может, хотя бы ты?» (May be, even you?) теперь следовало читать: May it be that — «Да будет так» (что именно ты отыщешь Валинор). — Т. Ш.
318
Стихотворение «Безымянная земля», опубликованное в Realities, ed. G. S. Tancred (1927), представляет собой тем не менее близкую имитацию строфической формы «Перла». — Т. Ш.
319
Ср.: М. Волошин. Horomedon. Золотое руно. 1909. 11/12:
«…О слова, живущие на моих устах, вы лучи внутреннего солнца, которым сущее отвечает цветом, звуком, вкусом, благоуханием; в вас недоступная моей воле заклинательная сила; скудную мысль моего сознания я уловляю в четкое и тесное кольцо слов, и они силою, заключенной внутри их, сами складываются в магические формулы, которым повинуются стихии.
Вещая книга прорицаний сивиллы, книга заклинаний и числ, книга, в которой записаны судьбы народов, — Словарь моего языка! Как знахарь, властные собирающий травы на ночных полянах, как алхимик, над пылающим горном исследующий души и воли элементов, я, в утерянном Раю языка, ищу древнейших корней, и, сжигая слова в филологических ретортах, я отделяю ту ослабляющую их волю влагу, которой они напитались в книгах, я исследую строение стебля и рисунок цветка и, в мудрых синтаксических сочетаниях, сплетаю из них праздничные венки так, чтобы не только внешняя гармония красок и линий ласкала глаз, но чтобы законченность круга была основана на внутреннем соответствии тех слов, из которых он сплетен.
Так из многих слов я сплетаю венок, нахожу одно имя, чистое и непроизнесенное, и несу его в мир, чтобы узнать, которая из вещей откликнется на него.
Вы же, те, кто видит в слове не живое существо, одаренное сверхчеловеческой волей и сознанием, а лишь мертвый и послушный инструмент, вы не выйдете никогда из границ приблизительного, ваши речи останутся только намеками, проклятием вашим станет тупое перевирание словесных клише, истертых и тусклых, как слепая монета, утратившая свою заклинательную силу, и ни одна вещь в целом мире не ответит на ваш призыв тихим и радостным гулом.
Надо писать так, чтобы каждая фраза была именем…
…Таково влияние поэзии на мир внешних вещей, целиком обросших плотью; она пробуждает в них смутные воспоминания о самих себе, она снимает заклятие косности, она размывает упорные толщи вещества и, обратно развитию мира, в котором слово становится плотью, она вновь превращает в слово то, что уже стало телом».
320
«Толлундский человек» — мумифицировавшееся в болотном иле тело неизвестного древнего человека — занимает почетное место среди экспонатов Британского музея в Лондоне. Возраст мумии — около двух тысяч лет. Посетители могут внимательно рассмотреть «толлундского человека» (в том числе и на большой голографии) и действительно «заглянуть ему в лицо».
321
Существует иллюстрированный фотографиями отчет об этих находках. Он содержится в кн.: P. V. Glob. The Bog People (London: Faber and Faber, 1969). — Т. Ш.
322
Эта фраза приписывается Сэмюэлу Джонсону (1709–1784), выдающемуся английскому ученому–лингвисту и литературному критику. Сэмюэл Джонсон, согласно легенде, произнес эту фразу, наблюдая за тем, как вздергивали на виселицу какого–то несчастного.
323
Внимание Льюиса к Утреду Болдону могла привлечь книга: М. D. Knowles. The Censured Opinions of Uthred (sic! — обычно пишется Uhtred) of Boldon, proceedings of the British Academy. Vol. 37 (1951). P. 305–342. — Т. Ш.
324
Ср. у Льюиса: «Аслан… подошел к двери… поднял голову и прорычал: «Пришло время!«… И Дверь открылась… На траве перед ними лежали их собственные тени. Самой величественной была тень Аслана, она простиралась налево от них, громадная и ужасная… Свет, идущий сзади, был настолько силен, что освещал все склоны северных равнин. Там что–то двигалось… тысячи и миллионы разных созданий… по мере того как толпа приближалась… глаза созданий становились все ярче и ярче. Когда они подходили к Аслану, с каждым из них что–то случалось. Все глядели ему прямо в лицо; я не думаю, что у них был выбор — глядеть или нет. И когда они так смотрели, выражение их лиц ужасным образом менялось — появлялись страх и ненависть. На лицах говорящих зверей страх и ненависть удерживались долю секунды, и было видно, как они внезапно переставали быть говорящими и становились обычными животными. Все эти создания сворачивали направо — от него налево, и оказывались в его огромной черной тени, которая (как вы помните) лежала влево от дверного проема. Дети их никогда больше не видели, и я не знаю, что с ними стало. Но другие смотрели в лицо Аслана с любовью, хотя кое–кто и был испуган. Эти проходили в Дверь справа от Аслана» («Последняя Битва», пер. О. Бухиной).
325
Утред Болдон был бенедиктинским монахом из Дурэмского колледжа (Оксфорд). Его богословские произведения, написанные им в Оксфорде (их насчитывается около двадцати одного), отличаются свободой от узкого догматизма (впрочем, это было характерно для оксфордского богословия того времени). Некоторые из положений Утредовой богословской философии оказались чересчур смелыми даже для либерального Оксфорда и в 1368 г. были осуждены архиепископом Лангамом. В частности, предположение Утреда, использованное Льюисом, было официально отвергнуто еще и потому, что обесценивало человеческую жизнь, сводя ее к решающему моменту смерти. Это, однако, не повлекло за собой ни анафемы, ни отлучения от церкви, ни еще каких–либо штрафных санкций, и Утред за свои взгляды никак не пострадал. Кроме того, Утред занимался проблемами церковной собственности, защищал монашество, много писал о сравнительных достоинствах жизни мирской и монашеской, причем вывод Утреда заключался в том, что делом христианской жизни является та жизнь, которую вели сам Христос и апостолы, — в миру, но неотрывно в общении с Богом.
