Александр Житинский - Дневник maccolita. Онлайн-дневники 2001–2012 гг.
– Я попробую еще.
Вышел уже в наполовину ушедший зал. Сел и заиграл снова. Ту же тему, но теперь к нему вернулось вдохновение.
Проводили его уже бурными аплодисментами. Ушедшие вернулись.
Потом сказал: «Ну вот, сейчас было гениально».
Я очень его люблю. Он нисколько не притворяется. Мешок на голове – это чтобы не видеть нас, не видеть зала, не видеть клавиатуры. Смотреть только внутрь себя, откуда возникает эта мощная и совершенно неожиданная музыка. Она транслируется. Он проводник. Бывают моменты, когда я полностью в ней растворяюсь. Я могу посмеиваться над ним, но это ничего не значит. Я понимаю, что мне посчастливилось столкнуться с чистым гением.
Я прощаю ему всё. Он ребенок Бога, простите за высокопарность.
Потом уже ему вдруг вздумалось рассказать немного о своем быте. Это ужас натуральный. Но не здесь и не сейчас.
Таких людей надо просто кормить, обихаживать, давать им возможность жить и играть. Ему нужно совсем немного.
Он спит на рояле в своей квртирке на 15-й линии, где не течет вода и сыплется штукатурка. А в Комарове у него живут бесплатно два белорусских гастарбайтера.
Он питается бананами.
А ведь как просто, казалось бы, стать актуальным музыкантом. Надел мешок на голову, на ноги кеды, и бьёшь кулаком по клавиатуре.
То – да не то. Бога в мешок не упрячешь.
Ипёныть
12 ноября
Недели три назад, в воскресенье, выдалась прекрасная осенняя погода и мы отправились на машине за город погулять. Доехали до Сестрорецка и повернули к заливу. Я давно не был в этих местах и изумился расцвету индивидуального строительства. По обеим сторонам дороги за высокими сплошными заборами – то каменными, то железными – стояли роскошные особняки. Некоторые улицы поселка были перегорожены автоматическими оранжевыми шлагбаумами в полосочку. По улочкам, мягко шурша шинами, неторопливо раскатывали мерседесы.
Я порадовался возросшему благосостоянию трудящихся.
Жена и дочь быстрым шагом устремились по песчаному пляжу куда-то вдаль вдоль кромки моря, а я быстро ходить уже не умею и стал неторопливо расхаживать по улочкам мимо особняков, дивясь красотам их архитектуры. Но это отдельная тема.
Улочки были пустынны, ибо здесь обычно не ходят ногами, а передвигаются на колесах.
Как вдруг мне встретился паренек лет двадцати, невысокий, щуплый, с типично азиатским лицом. Видимо, таджик или узбек.
– Началник, батарейка сел, звонить надо, – обратился он ко мне.
– Не понял, – сказал я.
– Телефона, телефона! – запричитал он. – Здесь друзья встретиться надо. Батарейка сел, телефона молчит! Началник, дай телефона позвонить.
И он указал на висящий у меня на груди коммуникатор стоимостью тысяч двадцать рублей. С GPS-навигацией.
– Какие еще друзья? – недовольно спросил я.
– Здесь, друзья здесь где-то! Не знаю, где друзья. Позвонить надо. Встретиться надо. Дай телефона минуту, – тараторил он с диким акцентом.
«Интересно, какие у него могут быть здесь друзья? – подумал я. – Здесь даже у меня друзей быть не может, в этом холодном царстве особняков с электронными ключами шлагбаумов».
– Батарейка, ипёныть, села! Заряжал утром, ипёныть! – горестно восклицал он, потрясая своим Самсунгом.
Он вряд ли понимал значение слова «ипёныть». Да и я не сразу догадался.
«Ага, дам тебе телефон, а ты с ним дёру!» – подумал я.
Но мне стало стыдно этих мыслей. Мне стало жаль этого щуплого таджика, потерявшегося в чужой холодной стране. Вдруг он просто гастарбайтер и потерял дачу, где они с друзьями настилают итальянский мрамор в сортире?
Я снял с шеи висевший на шнурке телефон и протянул гастарбайтеру.
– Звони.
Глаза его блеснули. Он схватил телефон.
– Спасиба, началник! – и он дунул с моим коммуникатором вдоль по улице, свернул в боковую и скрылся из глаз. Только его и видели.
Мне было жаль телефона, не скрою. Тем более мы сговорились с женой созвониться, когда они закончат прогулку. Значит, будет созваниваться уже с ним. Ипёныть.
Я походил еще минут пять, успокаиваясь.
А потом подумал: ну и черт с ним! Я поступил, как мне положено, в соответствии со своим характером и воспитанием. Потому что я привык доверять людям. А он как хочет. Пусть этот маленький Ипёныть покажет коммуникатор своей многочисленной родне на Памире, пусть они там запустят GPS-навигатор, который безошибочно определит их положение на крыше мира в глубокой жопе.
И мне стало радостно за них и за себя.
ПослесловиеЭто, как вы понимаете, была художественная проза. Или художественный свист, кому как нравится.
На самом деле я повернулся и зашагал в противоположную сторону, буркнув:
– Не имею возможности.
Почему вырвалась такая дикая формулировка – не знаю. Возможность я имел. А вот желания не было.
– Началник, пожалуста! – крикнул он мне вслед жалобно.
– Нет! – отрезал я.
Потом мне было стыдно. Я сохранил коммуникатор, но не сохранил себя. Не по-русски поступил, иными словами. Поступил, как жлоб.
Мне действительно было стыдно, что я не дал ему позвонить.
Мы изменились, ипёныть. Мы сильно изменились.
Не по-русски изменились.
Продолжим наши игры
13 ноября
Вы знаете, я Козерог по знаку Зодиака.
То есть отличаюсь упорством и терпением. И я вновь и вновь возвращаюсь к этой одиозной теме не для того, чтобы вас убедить, а для того, чтобы максимально прояснить свою позицию.
Вот послушайте. Наиля, возвратившись из Штатов, много всего рассказывала, но меня не было. Жена кое-что пересказала. В частности, к нашим разговорам о национальном – такое.
На каком-то чтении нашему прозаику, входившему в состав группы, американцы закатили скандал, потому что у него один из героев рассказа был назван «толстый араб».
Во-первых, дискриминация по весу, так сказать. Полные люди ничуть не хуже типа.
Во-вторых, араб! Не араб, а египтянин, допустим. Какой нах араб??
То есть их хваленая политкорректность дошла до того, что они, услышав слово «араб», больше ничего не слышат и могут только кричать о политкорректности.
Теперь возьмем старого Массу с его рассказом про украденный телефончег.
Между прочим, это быль. Встретившийся мне паренек был таджик. Я так и написал «таджик». И довольно неумело воспроизвел его акцент.
То есть, когда я вижу шкаф, я пишу «шкаф», а не «предмет для хранения одежды», как какие-нибудь американцы.
Ничего унизительного или отталкивающего в моем описании таджика не было.
Но определенная часть публики, услышав слово «таджик», тут же принялась обвинять меня в шовинизме.
