Красный лик: мемуары и публицистика - Иванов Всеволод Никанорович
Все свободы всех стран – ничто перед свободой человека, для которого один закон – Бог и совесть…
– Слава Богу за то, что он дал мне это пережить!..»
Через несколько дней они были в Финляндии.
Спасены.
Никакая проповедь нации, никакая работа в сторону восстановления русской нации не будет иметь успеха до той поры, покамест в самой толще народной не будут отмечены, зафиксированы в массовом числе переживания, подобные отмеченным Бессоновым… До тех пор, пока простые библейские основы жизни – Бог, хлеб, кров – не будут осияны таким светом своей привлекательности, каким они сияют для него нынче…
И эти основы гораздо крепче, устойчивее, нужнее, нежели какие бы то ни было догмы или доктрины, потому что они (основы) первичны и исконны…
Здесь, на осознании их, в этом страшном опыте начинают опознаваться первые начала права, государства, взаимных обязанностей и т. д., всего того, что в догматах культурного человека – вроде «правовых гарантий», находится уже в отвлечённом и несколько опустошённом виде.
Великий Макиавелли говорит, что принципы государственной свободы заключаются в личной безопасности, неприкосновенности жилища и в спокойствии за честь жён, сестёр и дочерей. «Но, – прибавляет меланхолически великий мыслитель, – никто не чувствует себя благодарным за то, когда он всё это имеет…»
Испытание, подобное бессоновскому, заставляет его быть благодарным за то, что это он, наконец, получил. А это самое главное.
А подобных Бессонову – тысячи, десятки тысяч. Он только выступил с книгой, другие же этого не делают.
Но так или иначе, в русском народе есть смелые, в одиночку идущие предприимчивые люди, в которых растёт сознание, что дальше оставаться под этим гнётом, нависшим сейчас над Россией, – немыслимо.
Вот в чём значение этого человеческого документа.
Гун-Бао. 1928. 2 июня.
Пытка колоколом
Исама Ибн Мункыз в своей «Книге Назидания» рассказывает, как для воспитания ловчих соколов бедным птицам не дают спать по три, по четыре дня… Для этого ловкие и правоверные сарацины помещали сокола под колоколом, который и звонил неустанно в продолжение указанного срока времени…
А когда к этому присоединялась ещё солидная голодовка, то гордый сокол окончательно смирялся. Покорно садился он на руку сарацина, убранную в толстую, шитую шелками и золотом перчатку, а на головку ему надевали колпачок, скрывавший от него Божий свет.
И только тогда, когда ехавшему в зелёном лугу широкой рысью ловчему угодно было сорвать с головы птицы колпачок и указать зоркой птице летящую торопливо – мах-махмах – стаю уток, молнией взлетал с руки сокол, кругами подымался он под самое небо, выше, чем утиный караван, и, камнем падая сверху, сшибал жирного, буржуазного чирка, к великой потехе и славной охотницкой радости своих хозяев.
Уже посещавшие Москву в XV веке иностранцы высказывали предположение – не для того ли держали московский народ в полной темноте московские князья, чтобы сделать из него только храбрых и безропотных вояк… Но если это высказывалось в то время бытописателями Москвы только лишь предположительно, то относительно настоящего времени мы в этом не имеем никаких сомнений.
В «Молве» пришлось мне прочитать телеграмму из Петербурга, по которой выходит, что над жителями этого несчастного города, отнятого Лениным у Петра, предполагается опыт «милитаризации». Эта милитаризация – как две капли воды похожа на трёхдневный звон медной пасти безжалостного колокола над головой русского сокола, которого столь выразительно воспевал когда-то нынешний подхалим Максим Горький. Оказывается, милитаризация эта будет состоять в репетиции и манёврах «воздушной обороны».
В Петербурге в известное время, по рёву специальных сирен с Невы, по зову колоколов в церквах, по фабричным гудкам, внезапно должна будет наступить полная темнота. Затем эскадрильи аэропланов, взвившись над домами, будут обстреливать город безопасными ракетами, которые и будут рваться на улицах… В ответ на это противоаэропланные зенитные пушки откроют бешеный огонь по нападающим, силуэты которых выхватят из ночной тьмы белые лучи прожекторов.
Но главная опасность, главный звон впереди. Петербург будет атакован «волнами безвредного газа», чтобы жители города могли легко усвоить себе, что такое газовая атака, и воспользоваться противогазами…
Едва ли где в другой стране, кроме СССР, на головы мирных жителей обрушиваются такие несчастья и испытания терпения. Эти переживания – не что иное, как сплошной систематический звон над головой русских обывателей, которым дурят голову и не дают спокойно жить вот уже в течение десяти лет.
Лекции, литература, театры, газеты, комсомол, борьба с религией, клубы, половой вопрос и разврат, авиахим и т. д., и т. д. – всё это истошный звон в мучительный колокол…
Для чего?
Для того, чтобы в конце концов всё население превратилось в сплошное, пассивное ручное стадо, которое можно бросить куда угодно – в каком угодно направлении…
В «Exercitia spiritualia» св. Игнатия Лойолы, в наставлении, по которому иезуитские священники должны улавливать души верующих, овладевать ими и руководить, указывается точно такое же средство. Точно так же человеку устраивается звон над головой; ему столько говорится об аде, который ему грозит, описывается запах серы, смолы и жар подземного пылающего огня, что в конце концов верующий покорно валится в руки находчивых иезуитов:
– Делайте со мной всё, что вам угодно!.. Смиряюсь!
Воля отдельного человека затуркана, запугана, забита; он слышит со всех сторон только непрестанный пугающий, не дающий ему забыться звон; и наконец – человек в руках своих мучителей:
– Я ваш! Я подчиняюсь вашей воле!
История знает случаи, по которым ясно видно, что система коммунистов и система отцов иезуитов сходятся… Основная мысль католицизма, а именно – полнейшее подчинение воли верующего Папе Римскому, наиболее совершенным образом проявилась в тех поселениях в Парагвае, в которых когда-то хозяйничали иезуиты. Они, забрав там над туземцами полную светскую и духовную власть, превратили всю эту американскую страну в одну обширную земледельческую колонию. Все работы – промышленные, фабричные, ремесленные – производились под иезуитским надсмотром. В каждом селении был особый управитель, распоряжавшийся туземцами как рабами. Всё, что они вырабатывали, – поступало в общественный магазин, откуда выдавалось жителям самое необходимое. В каждом парагвайском селении был порядок рабочего дома или аракчеевского поселения, где всё делалось по звонку и однообразие и скука были непроходимые. Говорят, что материальное состояние края возросло необычайно, не было нищих, не было бедных, каждый имел всё для необходимого ему обеспеченного существования. «Не было только одного – свободы мысли, свободы действия, – и люди были доведены до состояния домашних животных» [25].
До состояния домашних животных или до состояния приручённых соколов доводятся люди и в Совроссии. Взгляните на приезжих оттуда: в их глазах отупение и тоска, неумолимый грохот одуряющего колокола, невыносимое талдычанье одних и тех же «лозунгов» и «политграмот», и т. д.
И кроме того – прибавьте терроризующий грохот разрывающихся снарядов, сверкающие лучи прожекторов, волны каких-то газов, изливаемых на целый огромный город, которые нужно встречать в масках, – конечно, это тоже порабощает. Разве невозможно предположить, что в случае какого-либо непокорства власть пустит в тот же Петербург не безвредные, а ядовитые газы, и таким образом сразу же покончит с дерзкими, решающимися протестовать против уз железных коммунистического государства…
Русское общество до дней революции всегда воспитывалось на уважении к личности, на том, что развитие личности является целью государства. Ради этой личности, можно сказать, произведена и русская революция. И вот, вместо этого – русское общество теперь искусственно ввергнуто во власть социалистического коллектива.
