Моисей Кроль - Страницы моей жизни
Его жена была блестящим дополнением к нему. Красивая, умная, живая, очень остроумная, она всегда создавала вокруг себя атмосферу бодрости и радости. Ее анекдоты, поговорки, ее рассказы, ее характеристики людей в двух-трех словах были просто высокохудожественными. На вечерах у них, когда собирались многие десятки людей, она была всегда душой общества, и я уверен, что, несмотря на замечательные качества Д.А., она, Анна Марковна, была тем магнитом, который притягивал к себе все то замечательное общество, которое я так часто встречал у них. В этом обществе я познакомился с Винавером, Браудо, Грузенбергом, философом Шестовым, В. Водовозовым, литературным критиком из «Русского богатства» А. Горнфельдом и др. Это все были наиболее известные представители петербургской радикальной большей частью, еврейской интеллигенции. На этих журфиксах я многое узнал о происходящем в Петербурге, и немало наслышался относительно преследований евреев со стороны правительства.
Очень скоро я завязал сношения с прогрессивными литературными кругами и я сделался сотрудником журнала «Новое слово», в котором были напечатаны мои путевые впечатления по Забайкалью. В журнале «Мир Божий» была опубликована моя статья о народных университетах в Австрии. Участвовал я также в журнале «Сибирь», издававшемся в Петербурге.
В качестве помощника присяжного поверенного я участвовал в знаменитых в то время конференциях помощников. Это было вроде семинаров под руководством известных адвокатов. Работа в конференциях дала мне возможность ближе познакомиться с целым рядом молодых помощников, игравших впоследствии крупную роль в политическом и общественном движении России. Так, например, с П.Б. Струве, который уже тогда, в 1896 году, был вождем русских марксистов, я встречал на конференциях знаменитого и выдающегося еврейского адвоката Пассовера. Так как петербургская адвокатура в большей своей части была очень лево настроенной, я мог в адвокатских кругах узнать много интересных вещей, характеризовавших политические настроения и тенденции, господствовавшие тогда в либеральной и радикальной среде.
Какое впечатление на меня тогда произвел Петербург? Прежде всего, меня поразили тяжелая жизнь среднего петербургского интеллигента и те усилия, которые приходилось каждому преодолевать в своей работе. Вид у всех был очень усталый и многие выглядели старше своих лет. Что касается политических настроений, то нужно сказать, что в те годы стал замечаться в прогрессивных кругах Петербурга поворот от пессимизма, господствовавшего в 80-х годах, к вере в лучшее будущее. Недовольство режимом было в этих кругах всеобщее. Об активной же борьбе с царизмом в то время еще не думали. Это было время, когда Струве и Туган-Барановский были авторитетными знаменосцами русского марксизма, когда молодой Мартов-Цедербаум начал привлекать к стоим талантливым статьям внимание политически активной молодежи и когда молодые марксисты стали смотреть сверху вниз на народников и либералов.
Конец 1896 и начало 1897 годов в Петербурге я бы охарактеризовал, как переходный период. Страх перед царским террористическим движением почти исчез, и прогрессивная общественность поставила, как очередную задачу, необходимость бороться с реакцией. Молодое поколение уже выдвинуло ряд энергичных, образованных, хорошо подготовленных, революционно настроенных личностей, которые впитали в себя марксизм и искали контакта с рабочими массами. Рабочие со своей стороны как в Петербурге, так и в других больших городах стали обнаруживать большую активность, и они инстинктивно ждали, чтобы к ним пришел кто-нибудь и помог им организоваться для объединенной и планомерной борьбы со своими эксплуататорами. Ясно, что при таких обстоятельствах вопрос о необходимости руководства рабочими массами какой-либо группой или партией с ясной программой является только вопросом времени. И последующие события доказали это в самый короткий срок. Молодое поколение теперь мало думало о геройских выступлениях отдельных борцов, их надежда была сосредоточена на большом коллективном герое – на народных массах. Под влиянием марксистской идеологии эта молодежь все свои надежды возлагала на рабочий класс. Эти настроения были в 1897 году еще в эмбриональном состоянии.
Наступил месяц апрель 1897 года, и, таким образом, у меня оставался один только месяц для права жительства в Петербурге. И вопрос о том, что со мной будет дальше, меня немало волновал. Но все мои сомнения и тревоги были разрешены совершенно неожиданным образом. На заседании редакционной коллегии газеты «Сибирь», когда вопросы, стоявшие в порядке дня, были закончены, ко мне обратился известный сибирский исследователь Григорьев со следующим предложением: «Не хотите ли вы принять участие в научной экспедиции, имеющей целью обстоятельное исследование экономического положения сельскохозяйственного населения в Забайкалье»? В дальнейшем он мне сообщил, что Комитет министров совместно с комитетом сибирских железных дорог постановили произвести такое обследование и что главным организатором этой экспедиции является Куломзин, управляющий Комитетом министров и председатель сибирского комитета.
– Я, – подчеркнул Григорьев, – приглашен в качестве начальника экспедиции, я был бы очень рад, если бы вы согласились поехать с нами. Я уже сказал Куломзину, как высоко я ценю ваше участие в этой экспедиции, и я приглашаю вас от своего имени и от имени Куломзина.
Я попросил Григорьева дать мне для размышления несколько дней. Мне его предложение показалось чрезвычайно важным с точки зрения моих научных интересов, и я согласился, однако под условием, что он мне гарантирует полную независимость в моей работе. Мое условие не удивило Григорьева, и он охотно на него согласился. Тут же Григорьев мне сообщил, что экспедиция собирается выехать в Сибирь в конце апреля. Через несколько дней Григорьев мне дал знать, что Куломзин просит меня прийти к нему домой в один из ближайших вечеров, так как он хочет со мной подробно поговорить о тех условиях, при которых нам придется работать. Должен я сказать, что предстоящий визит к Куломзину вызвал во мне странное чувство. Что за причудливая игра судьбы? Еще незадолго до этого я был заброшен в Селенгинск в качестве политического преступника и не имел права тронуться с места без разрешения исправника, а теперь меня хочет видеть крупный сановник, статс-секретарь, который занимает пост министра. Это немножко напоминало мне метаморфозы из «Тысячи и одной ночи». Предстоящий визит имел, однако, еще очень важный прозаический смысл: он был лучшим доказательством того, что даже деспотический режим не может обойтись без творческой силы культурных и образованных людей, если они даже являются противниками этого режима.
