Нонна Мордюкова - Казачка
Помню, мы были в экспедиции на съемках в глухой деревне. Померла старуха… Несут гроб, за ним группа людей идет.
— Сколько лет ей было? — спросила я.
— Шла до упаду! — не поднимая головы, ответила одна из провожающих свою подружку в последний путь.
Истинная характеристика наших женшин — «шла до упаду!». И я, если ничто не помешает, буду идти до упаду. И кто же не согласится с тем, что таких женщин нет больше нигде, ни в одной стране! Нету таких тружениц, как наши. Боже ж ты мой! Одну только войну вспомнить, и того достаточно, чтобы всю жизнь играть ее, писать, рассказывать о женской военной доле. Все у нее, у женщины нашей, получается безропотно, обязательно, нерушимо…
Всегда она бегом. Как бы несправедливо ни обошлась с ней судьба, с какими бы страданиями, лишениями она ни встретилась, крепка в ней уверенность, что плохое — ошибки, неприятности — временно, надо подождать, перетерпеть, и все наладится. Сколько в нашей женщине взрывной силы, дипломатии, милосердия! И все мы разные: есть тихие, есть крикливые и требующие, а крик не помогает, тогда ляпнет такое, что аж чертям тошно: все катаются от смеха. Есть и вульгарные, вроде ведут себя вызывающе, а в работе никому не уступят; такие все время на Доске почета висели. Это мои героини и мои зрители, моя любовь. Таких женщин я знаю, это я сама.
Пошла я недавно на рынок за квашеной капустой. Вижу, бочка стоит, возле нее суетятся подросток и женщина с гипсом на руке — от кисти до локтя. По лицу ее видно, что болит рука нестерпимо, но она этой правой рукой взвешивает свой товар. Пацан получает деньги. Все сочувствуют, кто и сам накладывает себе в бидон и ставит на весы. Я в аптеку: «Дайте что-нибудь обезболивающее». Дали. Угощаю несчастную пятерчаткой — две таблетки сразу.
— Как же это вы? — с состраданием спрашивает какой-то мужчина.
Женщина смахнула слезу фартуком.
— Да как же, как же… Вчерась вот тут поскользнулась — и на руку! Вывих и трещина, сказали. Вправить-то вправили, но болит, болит.
— Поезжайте домой, — искренне советует кто-то.
— Я и то говорю: поехали, Мария, домой, — бурчит ее напарник, молодой паренек.
— Куда домой? Срам-то какой — явимся с капустой. Помалкивай там! — ответила в сердцах хозяйка.
Я ее взяла себе на заметку. Напишу о ней, а может, и сыграть когда придется на нее похожую.
Еще эпизод. Собрались как-то у знакомой актрисы отметить очередное событие. Пришли известные режиссеры, актеры. Надо сказать, что актриса эта и сейчас живет в коммуналке — не все же ретиво рвутся в отдельные квартиры. Пришла в гости и соседка — сторожиха. Вечерами надевала бесформенную волчью шубу, брала ружье без патронов и шла охранять чье-то добро. Мы обычно липли к ней, любили слушать ее рассказы, ловили, запоминали каждое ее слово — все шло в копилку. Однажды моя подруга влетела на кухню и закричала:
— «Мону Лизу» везут по Москве, в особом автобусе с особым режимом и климатом!
Сторожиха спокойно помешивала суп в кастрюле, чем вызвала еще большее желание убедить ее в чуде происходящего.
— Вы слышите, Антонина Федоровна?
— Чую, нэ глухая…
— Она будет выставлена в музее! Пойдемте!
— Проститутка якась… Че на нэи дывыться?
Иногда осчастливит нас — постоит у притолоки, что-нибудь сказанет… Один режиссер спросил у нее:
— Антонина Федоровна, какая у тебя пенсия?
Та нагнулась и ответила ему на ухо. Тогда режиссер ставит рядом с собой табуретку и жестом приглашает соседку сесть.
— Где вы были во время войны?
— У Белоруссии.
— Приходилось ли вам скрывать партизан или кого из бойцов?
— А як же!.. Разве я одна? Мы усе помогали… И у нас тоже партизаны ночевали, харчей им давала.
Режиссер отводит собеседницу в сторонку, и они о чем-то шепчутся. «Это законно!» — уверяет он. Соседка неторопливо надела шубу, взяла ружье и пошла на пост.
Забыли мы это, не замечали, что несколько дней Антонина Федоровна не попадается нам на глаза. Вдруг открывается дверь и входит долго отсутствовавшая соседка. Ее и не видно — вся увешана связками чеснока, лука, с плеч снимает мешок, до половины заполненный семечками.
— Антонина Федоровна, приехала? Наверное, ездила в деревню насчет пенсии?
— Ну да, — простодушно отвечает она и рассупонивается. — Бери вот, от моей младшей сестры. Насилу узнала ее… Хорошо съездила… Ставь чайник — в горле пересохло.
— Сейчас, сейчас! О, и тыква, и фасоль!
— А как насчет пенсии? — Надо ведь было найти одного-двух свидетелей, которые бы подтвердили помощь Антонины Федоровны партизанам и бойцам.
— Якая там пенсия! — воскликнула соседка. — Хлопцы усе-е до одного повмирали!
Она это сказала, как бы радуясь за себя, что сама-то жива-здорова… А пенсия…
— Це надо хлопотать да просить… На что оно?
Потом задумчиво проговорила, дуя в блюдечко с чаем:
— Скоро, ох скоро пробегла жизнь… Садись, — кивнула она мне, — чайку попьем. Ты не приучайся, чтоб кто-то тебе поднес. Сперва заслужить должна. Вот сколько заслужишь, столько и дадут тебе пенсии. Но это еще тебе не ско-о-ро…
Теперь, спустя много лет, я все думаю о встреченных мною простых женщинах, так похожих на моих героинь. Укладывались ли их жизни в кем-то заготовленные каретки? Образование, манящее в дальние дали, любопытство, талант, войны, зависть — да мало ли еще что ломает желанные формы, корежит спокойное жизненное течение. Вот и Илюша, племянник мой… пропал в Чечне. Пишу это, а мысли сейчас только о нем — не знаем мы, жив ли он, что с ним… У него двое детей — женился он рано, жену привез с Кубани. Отдыхал там и влюбился в кубанскую казачку. Валя, его мать, жена моего брата Геннадия, переживала, плакала, ругала его: мол, рано жениться, сам ребенок еще. А он, глаза потупив, брови домиком, серьезно так, по-взрослому: «Я — жертва любви!» — «Ну раз жертва, — рассмеялась Валя, — женись». И жена его тоже совсем молоденькая, он ее и звал «девочка», она его в ответ «мальчиком». Так и до сих пор они «девочка» с «мальчиком». Читает он много. И молчун он у нас. Прежде чем сказать, помолчит, подумает. Я еще раз повторю — только о нем мне сейчас и хочется, нужно говорить, писать, — все он в самые горячие точки рвался, снимал на переднем крае бесконечных нынче войн. И как мы им гордились, как за него переживали! Как-то я ему об этом сказала, посетовала: зачем тебе это — постоянная опасность, взрывы, стрельба?.. Он, помолчав, тихо ответил: «Тетя Нонна, это мое призвание».
Вот и уложи жизнь в каретку, попробуй втиснуть ее в удобную форму…
Молодая гвардия клипмеикеров
