Евгений Доллман - Переводчик Гитлера. Десять лет среди лидеров нацизма. 1934-1944
После этого я представился красивому престарелому человеку, который прибыл уже после того, как обед закончился. Его седые волосы растрепал ветер, но он держал свою импозантную голову высоко и был похож на генерала времен Римской республики. Это был маршал Родольфо Грациани, человек, чья военная карьера знала взлеты и падения. Ему было уже за шестьдесят, и с 1936 по 1937 год он был наместником в Абиссинии, где после одной из побед получил титул маркиза Негелли. Из-за непримиримой вражды между ним и его коллегой, маршалом Бадольо, он подал в отставку и с 1941 года по настоящее время мирно жил в своем любимом поместье у подножия Абруцци. Поэтому мало кто из нас его знал.
По выражению лица Грациани я догадался, что он считает события 8 сентября Божественным промыслом, который наказал его соперника и вознаградил его самого. Мы обменялись несколькими вежливыми фразами, и я заверил его – храбро упомянув всуе имя Кессельринга, – что фельдмаршал будет рад видеть его в самое ближайшее время. Тогда я не имел никакого понятия, что Родольфо Грациани суждено будет стать республиканским военным министром во вновь сформированном правительстве Муссолини. Не знал я и о том, что он станет главнокомандующим новыми вооруженными силами, а позже – командиром Лигурийской армейской группы. Он не забыл моего сердечного приема, и его доброжелательное отношение оказало мне большую помощь в ту пору, когда мне пришлось переводить его переговоры с Кессельрингом, проходившие в исключительно сложных условиях.
В конце концов бывшие узники уехали с Каваллеро во Фраскати, а Грациани вернулся в свое поместье, после чего посольство на время опустело. Оно оставалось в полном распоряжении десантников и нового немецкого военного коменданта Рима, генерала Штаэля, до тех пор, пока посол Ран и его ближайший помощник, советник Мёльхаузен, в пять часов вечера не приземлились в римском аэропорту. Рана я уже, конечно, знал, а вот его коллега был мне совершенно незнаком. Оценивающе глядя друг на друга, мы обменялись рукопожатиями, установив – с самого первого же момента нашего знакомства – дружеские отношения, и помогали друг другу до самого конца войны. Мать Мёльхаузена была уроженкой Южной Франции, а отец родился в Пруссии. У него были темные грустные глаза и бледная кожа, да и в целом он был полной противоположностью того идеала немца, который создал себе Риббентроп. Ран, помогавший Мёльхаузену в продвижении по службе, позже охарактеризовал его как «преданного, умного, страстного, чувствительного и беспечного человека, способного быстро схватить самую суть и столь же быстро составить превратное мнение о чем-нибудь». Эта характеристика полностью совпадает с моим собственным представлением о Мёльхаузене, который был генеральным консулом и заместителем посла в Риме. Так что нет ничего удивительного, что мы с ним сразу же подружились.
На рассвете 14 сентября 1943 года маршал Каваллеро классическим способом покончил счеты с жизнью, которую сам же и погубил; в середине дня Тассинари имел неудачную беседу с Гитлером в его ставке; сразу же после нее оба ефрейтора отпраздновали свое воссоединение, пустив слезу – на этот раз это были отнюдь не крокодиловы слезы, а слезы радости и умиления. Теперь на повестку дня стало формирование нового правительства Итальянской социальной республики под руководством восстановленного в правах дуче.
Я не был свидетелем безобразной борьбы за власть, которая развернулась после этого, но Буффарини-Гвиди был чемпионом по борьбе за министерское кресло, и мне было бы достаточно того, чтобы он вернулся на свое место. Большинство из тех, кого приглашали войти в новый кабинет, отказались от этой чести, продемонстрировав замечательную политическую прозорливость. В новом правительстве почти не было крупных политических фигур. Буффарини мог быть красноречивым, как Цицерон, но он не был демагогом, за которым с радостными криками пошли бы массы. Оставался один Родольфо Грациани, бывший наместник потерянной Абиссинской империи, в теле которого засели пули, выпущенные в него заговорщиком в Аддис-Абебе. Полугерой-полумученик, он всегда был готовым образцом для народного обожания, особенно в Италии, но даже седовласый маршал поначалу отказался от предложенного ему поста. Выяснилось, что он тоже может проявлять нерешительность, что, по-видимому, и объясняло его прошлые военные поражения и делало непонятным, каким образом он ухитрился одержать свои победы.
К 23 сентября пришло время принять окончательное решение. Муссолини уже позвонил из Мюнхена и сообщил, что назначил Грациани главнокомандующим армией и военным министром своего кабинета. Впрочем, командовать ему пока было некем – солдаты после 8 сентября разбежались по домам, а соединения, захваченные в плен немцами, находились в лагерях для военнопленных, и военный министр должен был снова поставить их под ружье, хотели они того или нет. Позже Грациани позволил мне заглянуть в его дневник. 23 сентября он сделал следующую запись:
«23 сентября – четверг.
В Риме. Утром я виделся с С., который сказал мне, что формирование правительства из-за отсутствия подходящих кандидатур идет с большим трудом. Я категорически отказался.
Позже в немецком посольстве. Мое имя было уже внесено в список членов правительства. Мне пришлось бросить все на алтарь Отечества. Обедал в посольстве.
Это – моя трагедия, и это голая правда».
К сожалению, в дневниках военных столь же много неточностей, что и в дневниках дипломатов. Поведение престарелого героя совсем не было похоже на поведение Ифигении, которую тащат к жертвенному алтарю. Наоборот, он затеял бурный спор с послом Раном и генералом Вольфом, который тоже поспешил в Рим из новой базы Муссолини на озере Гарда. Грациани, который хотел досадить своему коллеге Бадольо, заняв пост военного министра, но не желал выставить себя изменником королю, стал отказываться от этого поста под предлогом того, что он присягал бежавшему Виктору-Эммануилу. Это заставило Рана, в лучших традициях змеиного клубка, обвинить короля в том, что он сам нарушил слово и предал своих офицеров и людей, которые, в результате его бегства, оказались не у дел. Умело поддерживаемый Вольфом, посол нарисовал перед Грациани живую картину изгнания англосаксов из Италии, но новый Наполеон все еще колебался. В эту минуту вошел секретарь посольства и заявил, что уже без двух минут двенадцать, то есть осталось две минуты до официального объявления по радио состава нового кабинета Муссолини. Ран назвал Грациани «спасителем Отечества», и наконец, ровно в полдень, взволнованный маршал кивнул в знак согласия занять пост военного министра.
