Нонна Мордюкова - Казачка
— Оте-то хватит? Может, еще помидор взять?
— Бери что хочешь. Сейчас соберемся — и на берег. Там скупнемся и повечеряемо.
Еремей лицом старел, а фигурой никак. Смуглые мускулы, тонкая талия.
Я тоже ловила себя на том, что первым делом спрашивала: «Дурка в хуторе?» К ней очень тянуло…
Тучка кинула две-три крупные капли на нас. Мы — под брезент. Затарахтел дождь. Дяденька накрыл нас сверху клеенкой. «Вот она, дождалась, налетела, коварная», — подумала я. Потом треск! Грах! Какой-то краткий получился налет. И снова тихо. Откидываю брезент — сбежала: ни тучки, ни ее проделок. Солнце почти у горизонта. Ему недосуг на такую мелочь реагировать. Глянула на хутор, далеко он от меня…
Доктор Симанович
Интересно, где теперь шнергает подошвами сандалий, не отрывая ног, дорогой наш, любимый всеми Геронтий Александрович?
Симанович Геронтий Александрович — участковый врач, один на три хутора. Не идет народ в поликлинику провериться, пожаловаться, подлечиться. Ни в какую! И вот Геронтий Александрович уже который год ходит к народу сам без приглашения. А ведь он сердечник. Тучный, толстогубый, с не сходящей с лица улыбкой. Между толстыми пальцами непременно зажата горящая папироса. На нем полотняный костюм, куртка-толстовка с множеством карманов, на голове панама. Он знает, что любим всеми и желанен всюду. Он всегда облеплен детьми. Женщины при встрече кланяются ему в пояс. Любой ездовой снимет кепку и пригласит подвезти.
— Не-е, спасибо. Так полезнее.
А какая уж там «польза»! Два шажка пройдет, остановится. Еще два шажка — и снова остановка. Дышит шумно и хрипло. В один день он успевает обойти один хутор. От прохладненького компота или простокваши не отказывается. Пациенту велит лечь на траву. Сам сядет рядом и осматривает: помнет живот, постучит пальцами по позвоночнику. Пацан норовит выскользнуть: «Стоп! Ты куда?!» Хвать за ногу…
— Ты в реке долго сидел, курносый. Знаешь, что у тебя скоро верба из попки вырастет? — Пацан замирает. — Вот тебе утром и вечером по одной таблетке.
— Горькая? — гундосит пациент.
— А как же? Еще какая!
— У-у-у…
— А премию хочешь?
— Хочу! — бойко встает пацан.
— А… Это заслужить надо. Сначала таблетку, а потом вкусное лекарство.
Доктор достает из широких штанин бутылочку гематогена и наливает несколько капель в золотую стопочку размером с наперсток.
Насчет меня он тоже справлялся:
— Ну как тут моя Нунча? — Не заходя во двор, улыбается мне в окно. — Поди ко мне, любимая Нунченька, угощу гематогенчиком. Так уж и быть…
— Да я уж здоровая детина, маленьким отдайте.
— Пока не выпьешь, не уйду.
Я смеюсь и с готовностью открываю рот — вкусно.
— Геронтий Александрович, а почему вы меня называете Нунчей?
— Принесу тебе книжечку Максима Горького. Вырастешь и прочтешь.
…Лошадь убила Колю-Портартура. Она дремала стоя, а Коля подошел сзади с ведром, чтоб ее попоить. С хвоста-то нельзя подходить. Лошадь, испугавшись, ударила задним копытом Колю по голове. Народ собрался. Геронтий Александрович сел возле убитого, сжав кулак возле рта. Принесли рогожи, и он бережно прикрыл пострадавшего.
Жаль было на него смотреть и когда умница одна мучилась, мучилась от болей в ногах, да и послушалась народную докторицу: «Собери побольше пиявок и подпусти к больным местам». Та обрадовалась и подпустила их несчетное количество. Лежала в сарае и блаженно уходила от болей, а также от жизни…
— Боже мой, — дрожащим голосом произнес Геронтий Александрович. — Я догадывался, я говорил с ней…
На похороны пошел тогда впервые, до этого не ходил никогда, может оттого, что свою вину чувствовал.
Я все думаю и думаю о родном хуторе, о дорогих мне людях… Скольких уж нет… Ненароком и Геронтий Александрович скончается — похуже он стал, послабее. Недаром на кладбище пошел…
Может, вернуться мне домой? Может, все к черту — и эту Москву, и искусство? Я с ними хочу быть! Мне без них плохо!
Каретка
Саман — глину, смешанную с соломой, — сначала месят ногами, потом — для получения кирпича — орудуют кареткой. Это прямоугольная рама, сделанная плотником по заказу. У кого большая, у кого поменьше. В раму эту натаптывают месиво, затем осторожно выталкивают на траву, чтобы подсохло. Получается саманный кирпич, и испокон веку хата называется саманной. Заботливо хозяева обхаживают такую хатку. Часто белят, голубую каемочку наводят. Цветы рисуют, петушков. Она невысокая, и за нею можно ухаживать, как за малым дитем. Под окнами сажают цветы: панычи, чернобривчаки, граммофоны, рожу — мальву по-научному…
Для человеческого бытия тоже выдумывают разные каретки: живи честно, трудись, детей рожай, не будь скрягой, гордецом. Эта каретка вечна, да только не удержится человек в ее границах. Человек единожды входит в жизнь, в которой ему наперед уготован его путь. И каждому намечена судьба. Заранее расписал кто-то, как человеку жить. Смолоду и до конца. Он не думает об этом, потому что считает свои планы незыблемыми, уверен, что он хозяин жизни, — как задумает, так и сделает. В каретку эту входят любые пожелания: дети, работа, дом, угодная судьба и путевка в искусство.
Молодость с амбициями. Все препятствия легко устранимы. Не топят в общежитии? А ребята на что? К вечеру любыми путями добудут досок, натопят — и будет тепло. Помню, в лосиноостровском общежитии не стали мелочиться, спилили сосну. Она упала на провода — остановились две фабрики. За ночь все распилили, попрятали, натопили как следует, но наутро все обнаружилось. Пришли из милиции, стали акт составлять. На полтора миллиона убытку. Да что с нас возьмешь? Свалили на стихийное бедствие. Нам погрозили: так больше не делать! Мы, конечно, ни-ни. Зато неделю или две на обоих этажах черные голландки были раскалены.
На школьной форме, в которой я приехала в Москву, локти штопаны-перештопаны, заплатка на заплатке. Ну и что? Пошла в профком, дали ордер на покупку хлопчатобумажного изделия. Ох, изделие мое! Какое ты мягонькое и уютное — халат на пуговках. Запах-то, запах! Магазинный, шикарный. Никому и в голову не приходило, что я в халате по институту расхаживаю. Следующий заход в профком — парусиновые туфли на розовой резине. Потом купила на Тишинском рынке две пары ношеных шерстяных носков, распустила и самодельным деревянным крючком связала косынку.
— И все на наряды, все на наряды деньги тратите, — съязвил наш общий любимчик Ростислав Васильевич, преподаватель физкультуры.
