Мария Куприна-Иорданская - Годы молодости
Накануне бракоразводного процесса. — Встреча в Александринском театре. «Госпожа пошлость».
Осенью 1909 года состоялось решение суда о нашем разводе. Накануне зашел А. И. Куприн. У меня за вечерним чаем сидел заведующий иностранным отделом «Современного мира» Карл Людвигович Вейдемюллер.
Приход Куприна смутил Вейдемюллера, он растерялся и стал занимать его беседой. Александру Ивановичу это надоело.
— Вы что же, господин Баденвейлер, не понимаете, что вы здесь лишний?
— Я, собственно, приятель Николая Ивановича Иорданского и думаю, Марии Карловне будет удобнее, если я…
— Что? Вы приятель Иорданского? — перебил его Куприн. — Тогда, господин Баденвейлер, фить! Немедленно! — И Александр Иванович, вытянув руку, указал ему большим пальцем на дверь.
Вейдемюллер смущенно смотрел на меня. Я молчала.
После его ухода мы перешли из столовой в мою комнату. Александр Иванович сел у письменного стола.
— Скажи, Маша, какой из моих рассказов ты любишь больше всех?
— Конечно, «Реку жизни».
— Он у тебя далеко?
Я выдвинула боковой ящик письменного стола и достала рукопись. Рукопись была чистая, с очень небольшими поправками. Александр Иванович написал: «Жене моей, Маше, посвящаю этот рассказ, который с любовью мы писали с ней в Даниловском. А. Куприн»{129}.
— Поздно бросил я играть в лейтенанта Глана{130}, и вот куда это завело. Да, слишком поздно. Прощай, Маша, — сказал Александр Иванович, — мы с тобой обо всем хорошо и откровенно поговорили.
Мы расстались, когда уже светало.
То, что случилось с нами, было непоправимо: слишком запутались наши отношения, слишком много людей было связано с нами.
В 12 часов дня состоялся суд.
* * *В ноябре 1909 года в Александринском театре шла премьера нашумевшей в печати пьесы Н. Н. Ходотова «Госпожа пошлость». Нам рассказывали, что это пародия на сотрудников редакции «Мира божьего», где главное действующее лицо Куприн.
По словам Ходотова, Александр Иванович под впечатлением слухов дошел до того, что послал из Одессы телеграмму дирекции театра: «Запрещаю ставить пьесу Ходотова „Госпожу пошлость“, пока я ее не прочту».
Пятого ноября мы отправились на премьеру. Академик Н. А. Котляревский с женой Верой Васильевной (по сцене Пушкаревой), профессор М. И. Ростовцев с Софьей Михайловной, Н. И. Иорданский и я. Наша ложа была в бельэтаже.
Театр был полон. Неожиданно для нас в соседней ложе оказались А. И. Куприн, Елизавета Морицевна, профессор Ф. Д. Батюшков, критик П. Пильский и журналист В. Регинин.
До начала спектакля бинокли любопытных зрителей были направлены на наши ложи. Связным между нами был Вася Регинин.
Начался первый акт. В зале погас свет и открылся занавес. На сцене мы увидели точную копию нашей гостиной на Разъезжей, д. 7.
На столе, в окружении «писательской богемы», сидел в голубой рубахе, в какой Александр Иванович обычно ходил дома, муж издательницы журнала Гаврилов-Куприн. Тапер ударил по клавишам, и хозяин дома тихо запел:
Генерал-майор Бакланов,
Генерал-майор Бакланов,
Ба-кла-нов генерал,
Ба-кла-нов генерал.
Это глупое бессмысленное четверостишие, «дежурное блюдо» в доме Ходотова, подхватили другие действующие лица, «с азартом, жаром и разгоном, начиная с медленного тягучего темпа до бешеного плясового казачка. Все вертелось кругом: люди, мебель, лампы и картины на стенах, посуда на столе. Стекла дребезжали… и все это под свист, гиканье, притоптыванье, битье ножами и вилками об стаканы и тарелки и… ездой на стульях»{131}.
Один из действующих лиц воскликнул: «Это бесподобно! Вот она наша русская писательская богема!»
В антракте к нам в ложу зашел Вася Регинин.
— Василий Александрович, — обратилась к нему Софья Михайловна, — я узнала Пильского, Ходотова, Александра Ивановича, Анатолия Каменского, но кто сидел спиной к публике, за роялем?
— Это же я! — с гордостью ответил Регинин.
Кроме этой сцены, где воспроизводилась наша гостиная, и тех действующих лиц, в которых можно было узнать современных нам писателей, а также редактора журнала Ф. Д. Батюшкова и меня, другого сходства с нашей жизнью не было. Мне Куприн говорил:
«Сволочь Ходотов, хорошо, что он догадался сделать тебя в пьесе старухой, иначе я превратил бы его в лепешку».
Глава IV
Письма Л. А. Куприной. — Смерть матери Куприна. — На Капри.
Еще в мае 1909 года я получила письмо от матери Куприна, Любови Алексеевны. Она писала мне:
«Муся моя родная, дорогая!
Знаете ли Вы, что я над Вашими письмами горько плачу, и никогда я не перестану считать Вас не родным и дорогим мне человеком, особенно теперь. Вы после Ваших этих писем стали мне еще милее и дороже. Мне почему-то кажется, что Вы одинока и воспоминания о прошедшем Вам делают жизнь нерадостной. Я за Вас тогда только успокоюсь, когда Вы найдете человека, достойного Вас, и полюбите, и дай бог, чтобы это скорее случилось. Если бы Вы знали, как дорога мне Люленька и что я должна скоро ломать свою душу при виде второй дочки моего Саши. Когда я была в прошлом году в Гатчине, я ненавидела этого ребенка; в той комнате, где была помещена Ксения, висел портрет моего сокровища Люленьки, и когда мне приходилось подходить и покачать коляску, то я с со слезами просила прощения у Люленьки, клялась ей, что эта никогда не заменит тебя, мой ангел. Лиза попросила меня взять девочку на руки и хотела снять меня с ней, так я совсем забылась и вскочила положить ребенка на подушку, говоря, что только с одной Люленькой из всех моих внучат я снялась в моей жизни и больше ни с кем не снимусь{132}. Это видели и Саша и Лиза, но Саша меня понял и извинил, верно, в душе, да и девочке было только три недели. А вот теперь что мне делать. Я числа 12 еду в Житомир… Вот где и начинается моя душевная ломка…
Как Вы утешили меня, написав, что Люленька так хочет меня видеть, а я бог знает что дала бы, чтобы мне пожить с ней хоть две-три недели, на день-два дня невозможно наше свидание с ней, я стану без умолку реветь, и ей будет тяжело и нехорошо. Вот если на будущую весну я буду жива и здорова, то я приеду к Вам в Петербург. Если Вы этого захотите. Одним словом, до Вашего отъезда на дачу или за границу.
Когда я была в Гатчине, то там я видела В. П. Кранихфельда и попросила его журнал присылать мне прямо в Москву во Вдовий дом, так он и сделал, и я стала получать второе полугодие журнал сама. Спасибо Вам, дорогая, за это внимание ко мне. Моя жизнь так пуста, так одинока, что книга для меня все…
