Мария Куприна-Иорданская - Годы молодости
Когда я вернулась из театра, то сидевший у Куприна И. А. Бунин спросил меня с иронией:
— Ну как пьеса? Понравилась вам? Правда, что смерть сидит в уголке и кушает бутерброд с сыром?
Я ответила совершенно серьезно, что вещь мне очень понравилась и у публики она имела большой успех.
Мой ответ взбесил Куприна. Он схватил со стола спички, чиркнул, дрожащей рукой прикурил и бросил горящую спичку мне на подол. Я была в черном газовом платье. Платье загорелось.
У Александра Ивановича начались приступы неврастении. Врач рекомендовал поместить его в больницу, но Куприн лечиться в Петербурге не хотел и выбрал частную лечебницу близ Гельсингфорса.
Перед отъездом он передал мне в полную собственность, нотариально, первые три тома своих рассказов. Купчая совершалась в нотариальной конторе Тыркова, на углу Владимирской и Невского.
Написав в Петербурге рассказ «Клоун», Александр Иванович в марте 1907 года уехал в Гельсингфорс. С ним поехала и Е. М. Гейнрих. До лечебницы провожал их Ф. Д. Батюшков.
С этого времени наши пути с Куприным разошлись, но мы с дружеским доверием и откровенностью продолжали относиться друг к другу{121}.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава I
Лето 1907 года в Мартышкине. — Куприн в Кесьме. — «Мелюзга». — Приезд Буниных в Петербург. — Встреча с Куприным. — «Суламифь».
Лето 1907 года я с Лидочкой, Николаем Карловичем и бонной Александрой Егоровной Мерлекер, пожилой женщиной, которую мой брат, шутя, называл «страховкой после пожара», жили в Мартышкине, на берегу Балтийского моря.
Александр Иванович после Гельсингфорса уехал на юг, а потом поселился в Кесьме — родовом имении Ф. Д. Батюшкова.
20 июня 1907 года Ф. Д. Батюшков писал В. Г. Короленко:
«…Живу теперь в деревне с неделю, ничего не делаю, но на ногах с раннего утра. Выехал, получив телеграмму от Куприна, что ему живется „кисло“ в Гурзуфе. Съехались в Бологом, и вот мы в Кесьме, при весьма примитивной обстановке жизни, скудном продовольствии, восполняя припасы рыбной ловлей. Елизавета Морицевна очень старательная, скромная и заботливая хозяйка, с трогательной преданностью ухаживает за Александром Ивановичем и полным самоотвержением. Она немного прибрала его к рукам, и скоро два месяца, как он перестал пить (то, что за едой, конечно, не в счет, но здесь приходится его держать, так сказать, на порционных выдачах, и он пока не требует большего). Однако вместе с тем он, увы, и не работает. Физически очень поправился, ум по-прежнему острый и живой, но вдохновение не приходит, хоть что. Может быть, это полоса, через которую надо было пройти… Но он и не наблюдает — это уже худо. Что дальше будет, решительно не знаю. Мария Карловна у него неотвязно на уме. Бранит, но продолжает любить, а мне — невинно виноватому в разъезде — приходится расхлебывать и думать за других. Характер Александра Ивановича не из легких, а обстоятельства самые незавидные. Надо мне было уйти из журнала два года назад. Я это чувствовал, но смалодушничал. Теперь, хоть и отошел от журнала, но поздно. Увяз в какой-то тине…»{122}
Влияние Батюшкова на Куприна было двояким: с одной стороны, Батюшков, профессор истории всеобщей литературы, старался познакомить Куприна с произведениями западной литературы, в особенности с французскими классиками — Мольером, Расином, Бальзаком и др. Произведения Бальзака Александр Иванович находил скучными, но любил Золя и особенно высоко ставил Мопассана — мастера рассказа.
Батюшков сообщал Куприну множество всяких сведений, необходимых Александру Ивановичу для работы, высылал нужные ему книги.
Но Батюшков считал, что художественное произведение тогда может считаться явлением искусства, когда оно не навязывает читателю авторской точки зрения; он стоял если не за полную аполитичность художественной литературы, то за сдержанную, сглаженную, академическую форму, исключающую публицистику и политические выпады.
Примером его влияния на Куприна может служить конец рассказа «Гамбринус». В этом рассказе Куприн хотел показать, как безобразно и жестоко смята, растоптана существующими условиями жизнь чистого душой музыканта Сашки.
Но когда Александр Иванович прочел последнюю законченную страницу рукописи, меня очень удивила фраза рассказа:
— Ничего! Человека можно искалечить, но искусство все перетерпит и все победит.
— Зачем эта фраза? — спросила я. — Она ведь совсем не вытекает из содержания твоего рассказа.
— Я сделал это для Феди, — ответил Александр Иванович{123}.
В августе 1907 года Куприн вернулся в Петербург. Елизавета Морицевна поселилась в меблированном доме «Пале-Рояль», а Александр Иванович первое время жил у своего близкого друга — художника Щербова — в Гатчине.
Осенью 1907 года Куприн прислал для «Современного мира» рассказ «Мелюзга»{124}. Его содержание он мне рассказывал раньше, и тогда Александр Иванович хотел назвать его «Половодье».
В ноябре этого же года неожиданно вошел к нам в столовую Куприн, как будто весело и непринужденно, с чемоданом в руке. Сел он на свое обычное место около обеденного стола. Рядом поставил чемодан.
— Вот, Машенька, я и приехал. Твой верный песик побегал, побегал и вернулся, — сказал он явно неестественным тоном.
Я молчала.
— Слышал я, что мое место занял сосиаль-демократ Иорданский, — продолжал Александр Иванович. — Но это неправда?
— Правда.
— Нет, неправда! Скажи мне, скажи, что это неправда, и даю слово, что я тебе поверю.
— Это правда, Саша.
Он молча встал, взял свой потрепанный старый чемодан и, слегка горбясь, пошел к двери.
Я смотрела ему в спину, и мне хотелось крикнуть: «Останься, Саша, останься!» Но гордость, обида не позволили этого сделать. В это время Елизавета Морицевна, которая лето жила у меня в Даниловском, была беременна.
В декабре 1907 года у меня обедали приехавшие из Москвы Бунины. Пришел и Куприн. Об этой встрече В. Н. Бунина вспоминает так: {125} «…мы с Яном поехали в Петербург в отдельном купе первого класса. Остановились в „Северной гостинице“, против Николаевского вокзала. Первым делом Ян позвонил по телефону М. К. Куприной, она пригласила нас к обеду, сказав, что у нее будут адмирал Азбелев и Иорданский, оба сотрудники ее журнала…
Редакция и квартира М. К. Куприной находилась в то время у Пяти углов. Нас встретила молодая дама, похожая на красивую цыганку, в ярком „шушуне“ поверх черного платья. Приглашенные: адмирал в морской форме, небольшого роста с приятным лицом, человек лет пятидесяти, и высокий, с темными глазами Иорданский, еще совсем молодой, — уже ждали нас…
