Мария Куприна-Иорданская - Годы молодости
Но после переговоров с Е. М. Аспизом пристав согласился отсрочить отъезд на два часа.
После обеда Александр Иванович, Аспиз и я прохаживались по набережной и думали, куда же нам ехать.
Вдруг недалеко от нас остановился экипаж. Из него вышел Ф. Д. Батюшков с букетом цветов.
Разговор продолжался недолго. Мы выбрали Алушту. Тут же на набережной я сфотографировала Батюшкова, Куприна и Аспиза.
По пути в Алушту мы заехали в Мисхор, где в это время снимала дачу баронесса В. И. Икскуль. По моей просьбе она написала письмо адмиралу Чухнину. Это письмо я опустила в почтовый ящик в Ялте, но оно осталось без ответа.
В Алуште ни Александр Иванович, ни я раньше не были. Погода стояла холодная, и мы сняли комнату не у моря, а над шоссе на даче Юрковской.
Высылка из Балаклавы нарушила план, увлекавший Куприна, поздней осенью отправиться с рыбаками далеко в море за белугой, чтобы потом с новыми впечатлениями и силами начать писать. Заменить Балаклаву Алуштой не удалось — она не понравилась ни Александру Ивановичу, ни мне.
Здесь Куприн написал рассказ «На глухарей», который хотел выслать в керченскую газету как благодарность за опубликование в прошлом году его корреспонденции о севастопольских событиях в более подробном изложении{111}. Но сел он за этот рассказ не сразу: в Алуште находился поэт Рославлев — здоровенный верзила, пьяница и хулиган. Разъединить их было невозможно.
На берегу моря, у подножья горы Кастель, жила в своем громадном имении с великолепным парком и фонтанами Серафима Владимировна, единственная дочь московского миллионера Спиридонова, вдова моего дяди, Ивана Юльевича Давыдова. Рядом с ее имением стояли дачи профессоров, поэтому это место называли «Профессорским уголком» (ныне «Рабочий уголок»).
Куприна дома не было, и я решила навестить Серафиму Владимировну. По пути в «Профессорский уголок» я вспомнила, что в Алуште поселился Сергеев-Ценский, Несколько его рассказов печатались в «Мире божьем», но лично мы знакомы еще не были.
Узнав, что Сергеев-Ценский живет недалеко от «Профессорского уголка», я написала ему записку, в которой сообщала, что мы в Алуште и хотели бы с ним повидаться.
— Тетя, вот он сам идет! — сказал мне мальчик и побежал с запиской к Ценскому.
По улице навстречу шел человек высокого роста, в белой блузе с расстегнутым воротом и копной черных волос. Взяв записку, Ценский круто повернулся и пошел обратно. Я шла за ним.
— Сергей Николаевич! — крикнула я.
Он ускорил шаг, я за ним. Наконец мне это надоело, я села на низкий каменный заборчик и громко крикнула ему вслед:
— Дурак!
Ценский остановился, захохотал и медленно стал приближаться ко мне.
— Почему вы бежали? — спросила я, когда он поравнялся со мной.
— Почувствовал робость перед издательницей толстого журнала.
— Что за глупость. А как вы узнали меня?
— Догадался. Сейчас на набережной познакомился с Александром Ивановичем. Он сказал, что приехал с женой.
Ценский проводил меня до «Профессорского уголка» и просил на следующий день зайти к нему с Александром Ивановичем.
Сергеев-Ценский был холост, жил в недостроенном одноэтажном доме из трех комнат. Две были светлые, а третья, между ними, темная. Здесь висел во всю стену его портрет, написанный маслом. В темном помещении это производило неприятное впечатление.
— Зачем вы при жизни поместили себя в склеп? — спросила я.
Ценский промолчал.
После осмотра дома он повел нас в сад. Террасы еще не было, и мы вышли прямо на дорожку, посыпанную гравием. Сад был совсем молодой, и угостить нас фруктами из собственного сада хозяин не мог.
Визит был коротким. Общих знакомых у нас не было: Ценский еще ни разу не был в Петербурге. В саду за столом Александр Иванович рассказал о литературных и издательских делах, я пообещала Ценскому издать его рассказы. Прощаясь, просили его — пока мы в Алуште — заходить к нам запросто, и, конечно, будем рады видеть его в Петербурге{112}.
Ценский ни разу к нам на дачу не зашел. Но мы ежедневно встречались на набережной. Нужно сказать, что Куприн и Ценский с первой же встречи почувствовали друг к другу неприязнь. Поэтому, когда фотограф сделал снимок — Куприн и Сергеев-Ценский на набережной в Алуште, — Ценский немедленно выкупил у фотографа негатив и уничтожил его. В моем альбоме этот снимок некоторое время находился, но потом затерялся.
Возвращение в Петербург было невеселым.
— Черный туман Петербурга поглощает мои творческие и жизненные силы, — говорил Александр Иванович. — Чтобы сесть за письменный стол в этой угнетающей меня серой мгле, я должен делать героические усилия воли.
Глава XL
Три пародии. — Приезд в Петербург Сергеева-Ценского. — Чтение «Штабс-капитана Рыбникова». — Отъезд Куприна в Даниловское. — Портрет Л. Н. Толстого. — Переписка Куприна с Ф. Д. Батюшковым. — «Гамбринус». — «Путешественники». — Возвращение в Петербург.
В одно из воскресений 1906 года (кажется, это было в ноябре месяце) Александр Иванович после завтрака в веселом настроении сказал мне:
— Маша, я тебе немного подиктую.
Он принес бумагу, чернила и, расхаживая по комнате, начал диктовать. Это были три пародии, посвященные Бунину, Горькому и Скитальцу{113}.
Когда Александр Иванович диктовал мне с листа посвящение Скитальцу, в столовую вошел Илья Василевский — редактор газеты «Понедельник».
Александр Иванович махнул рукой: «Не мешай, сейчас кончим».
Я колокол! Я пламя! Я таран!
Безбрежен я и грозен, точно море!
Я твердый дуб! Я медный истукан!
Я барабан в литературном хоре!
Я вихрь и град! Я молния и страх!
Дрожите ж вы, наперсники тиранов!
Я утоплю вас всех в моих стихах!
Как в луже горсть презренных тараканов!
— Вот видите, я предчувствовал, что мне нужно к вам зайти, — сказал Василевский, прослушав все три пародии.
— Это шутка. Александр Иванович не собирается их печатать.
— Нет, почему же? — улыбался Куприн. — Сколько дадите? Двести рублей дадите?
— За штуку? — спросил Василевский.
— Да.
Редактор вынул из кармана бумажник, отсчитал шестьсот рублей и положил на стол.
— Возьми, Маша, — сказал Александр Иванович, — купишь себе разной хурды-мурды.
Так впервые в газете «Понедельник» появились купринские пародии на Бунина, Горького и Скитальца{114}.
