Роберт Форте - Тимоти Лири: Искушение будущим
Р. Ф.. А теперь ты чувствуешь, что у вас есть какие-то силы?
М. С: Ну, лично я, да. Ты знаешь, я достаточно стар для того, чтобы беспокоиться о том, что будет со мной лично. Когда ты молод, когда тебе надо делать карьеру, ты более осторожен. Но, кроме того, я теперь гораздо больше понимаю, почему общество ведет себя так, а не иначе, и, как мне кажется и я надеюсь, гораздо больше понимаю, что я могу сказать. Видишь ли, самый первый вопрос, о котором надо говорить, это вопрос честности. Давайте смотреть правде в глаза, ребята, эта вещь для честных людей. Будем надеяться, что они еще остались.
САМЫЙ ДОБРЫЙ ЧЕЛОВЕК, КОТОРОГО Я ЗНАЛ
Дэнни Шугермен[97]
Итак, много чего сказано и написано, и все это, я думаю, Тим бы только приветствовал, и положительное и отрицательное. Ему нравилось быть известным, и к его известности добавилось много чего после его смерти — многие отдали ему должное, и Тим, несомненно, заслужил каждое доброе слово, о нем сказанное, все воспоминания, прощальные слова, слова любви… У него был не только неутомимый дух, в его сердце была безграничная любовь к людям, искусству, художникам, ЖИЗНИ.
Он был, конечно, первым человеком своего класса (не будем говорить об Эбби Хоффмане), кто умер естественной смертью. Но, как я слышал, Тим был первым во многих вещах. Когда я первый раз услышал его эгалитарный лозунг «Каждый человек имеет право встретить Бога!», в противовес более британскому подходу Олдоса Хаксли, который говорил: «Необходимо соблюдать огромную осторожность с этим, это только для избранных», я понял, что Тим полон искреннего энтузиазма, абсолютного бесстрашия и неколебимой веры в человека и единство всех живых существ.
У него была способность заставить любого человека почувствовать себя самым важным человеком на планете. Редкостный дар. Некоторые люди не верят, что их собственное пробуждение связано с этим человеком. Моя жена, Фаун Холл, не смогла понять его экспресс-оценки ее личности, которую он сделал, невзирая на то, что весь Голливуд считал ее крайне правой республиканкой. Ему было все равно, что думают другие люди. Он просто полюбил ее. У него не было предубеждений. И она полюбила его в ответ, так же как я. Забудьте старинное «Отдай ему рубашку с твоего плеча», многие люди проявляют скромную щедрость (особенно по отношению к нуждающимся), Тим давал людям не только свой кров, и хлеб, и хорошую компанию — он отдавал им себя. И во многих случаях, включая и мой собственный, он возвращал человеку себя самого. Насколько мне известно, он делал это с любым чувствующим человеком, которого встречал.
Эту энергию невозможно подделать. Тимоти Лири не только излучал истинный ирландский шарм и ум, хотя и этого было много. Тимоти Лири ничего не требовал взамен. Он давал людям, особенно тем, кого любил, все, что у него было. И, конечно, в виде искренней благодарности за такую дружбу люди отвечали ему любовью.
Он был одним из немногих настоящих друзей, которые у меня были. Я считаю за честь, что мне довелось встретить его, и даже больше, чем честь, иметь его другом. Но он был не просто другом. Я горжусь тем, что могу сказать, что Тимоти стал для меня отцом, после того как я потерял своего родного отца, священником, когда мне нужно было исповедоваться, родственной душой, старейшиной племени, учителем, изобретателем, художником, анархистом, писателем, артистом, философом, ученым, психологом, гуру.
Он был самым добрым человеком, которого я знал. В городе, пораженном чумой эгоизма и осуждения, он любил меня абсолютной, безоговорочной любовью. За все то время, которое прошло с тех пор, как моя первая книга стала бестселлером, вплоть до выхода моей второй книги, а сам я тем временем сделался психом, зависимым от крэка, параноиком, спасти которого могло только чудо… на вершине или в сточной канаве, Тим всегда был со мной. Мы провели много времени вместе, исследуя возможности применения ибогаина для лечения моей метадоновой зависимости.
В эти последние годы я пытался вернуть ему долг, но долг был слишком велик, а Тим был слишком джентльменом, чтобы принять его. Так или иначе, но я старался дать ему понять, что он всегда может рассчитывать на меня, если ему понадобится какая-то помощь. Я прибирался у него в доме, ходил в магазин, возил его к врачам и говорил ему, что я люблю его. «Да, — сказал он, — теперь полюби себя». Он был не из тех, кто берет, он был из тех, кто дает. Но что вы можете дать человеку, у которого есть все?
ДАВАЙ УСТРОИМ ЛАНЧ
Джереми Тарчер[98]
Шел 1975 год, когда я находился в своем офисе на бульваре Сансет, в Лос-Анджелесе, Калифорния — такое время и место, где все еще было возможно, так что, когда моя секретарша сказала взволнованным голосом: «Пришел Тимоти Лири», я не удивился. Наступил и мой черед. Я прилежно читал популярную прессу последних десяти лет, и поэтому у меня не было проблем с идентификацией личности искусителя американской молодежи, когда он пришел ко мне и представился собственным именем. (С тех пор мне стало известно, что Тимоти не раз являлся под разными именами и обличьями.)
Вскочив со стула и испытывая смесь из чувств страха, ожидания и праведного отвращения, я предложил ему сесть. Ну и анекдот, думал я. Тимоти Лири, Мефистофель собственной персоной, пришел в мой офис и просит меня прочитать его рукопись. Не выйдет, Лири. Я не поддамся этому культурному преступнику мифического масштаба, но я послушаю, так и быть. Может быть, в этой потрепанной папке находится покаянная исповедь-признание? В них не было никакого раскаяния, и я не очень-то понимал, чем они могли быть (у меня до сих пор проблемы с Тимом иногда), и не очень-то интересовался чем-то, чего я не понимал.
За ланчем с телятиной по-милански я упомянул одно из его заявлений, широко передававшееся тогда прессой. О чем он думал, я и понятия не имел (и я не одинок в этом), но чем весомей становился топор моего осуждения, тем шире он улыбался и тем насмешливей делалось выражение его лица. Похоже, он слышал это все уже не в первый раз.
Гуд бай, мистер Лири, желаю удачи. Попытайте счастья где-нибудь еще.
Вероятно, он не услышал это, потому что довольно скоро опять появился в моем офисе и за ланчем опять улыбался, рассказывая мне об очередных, непечатабель-ных, с моей точки зрения, проектах. Мы сидели в «Lе Dome», мой теплый салат с уткой постепенно исчезал, но Тим скорее был готов потерять аппетит, но не желание сообщить мне что-то важное (хотя мне до сих пор не очень ясно, что это было). Все, что я помню, это что не испытывал такого оптимизма, такого изобилия возможностей, с тех пор как впервые прочел Генри Миллера.
