Александр Александров - Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой
Можно понять, какова была популярность Бастьена, если именно ему заказали эту
картину.
Они приехали туда с архитектором и Диной. Марию поражает скромность жилища
известного политика, которого, кстати, многие обвиняли в любви к роскоши. Домик похож
на сторожку садовника. Гамбетта умер в маленькой каморке с грошовыми обоями и
дрянными занавесками, до потолка которой спокойно можно достать рукой. Всей мебели в
комнатке: кровать, два бюро да треснувшее зеркало. На стене виден след пули, ранившей
Гамбетту.
Слезы накатываются на глаза Марии, она подает руку работающему Бастьен-Лепажу,
прежде, чем выйти из комнаты. Ей необходимо, чтобы он заметил ее слезы. Она постоянно
думает о том эффекте, который хочет произвести. Уж коли слеза накатилась, надо, чтобы
ее заметили. Глупо, конечно, сознается она в дневнике, но все-таки сознается.
Бастьен ей дорог, поэтому она постоянно и думает об эффекте, который производит на
него. Имя Бастьен звучит для нее, как припев, когда она весела. Ее волнует, как она
считает, уже не только личность, наружность, талант Жюля Бастьена, а просто его имя.
Она пишет своих мальчиков, Жана и Жака, а думает о Бастьене, как бы не подумали, что
ее мальчики похожи на его детей, ведь за последнее время он столько написал их. За
девятнадцать дней она заканчивает картину, которую сразу хвалит Тони Робер-Флери, особенно одну из головок.
- Вы никогда еще не делали ничего подобного!
Одним словом, славная вещица. Жулиан тоже находит, что картина хороша.
На Салон 1883 года она представляет сразу три вещи: две работы маслом, “Жана и Жака”
и портрет натурщицы Ирмы, а также пастель “Портрет Дины”.
В жюри на сей раз сам Робер-Флери, но все равно ж она волнуется. Однако, волнения
напрасны: все три работы принимаются, о чем Тони уведомляет ее запиской прямо с
заседания жюри. Правда, работа Бреслау, ее вечной соперницы, как бы случайно будет
повешена лучше. Но ведь и написала она портрет дочери хозяина “Фигаро”, одной из
самых влиятельных газет Франции, а не какую-нибудь натурщицу. Проживи Мария
Башкирцева подольше, и она бы научилась лести и дипломатии, столь необходимых для
достижения столь вожделенной ею славы.
Приходит депеша из России, что очень болен отец, но Мария отказывается ехать, потому
что есть вещи поважней, чем здоровье ближайших родственников: живопись, Салон,
слава. По утрам она одевается в белое, играет на арфе или на рояле, потом, переодевшись
в черную робу с белым жабо, работает до вечера. Пишет она свой портрет, который теперь
находится в музее Жюля Шере в Ницце. Такая жизнь для нее - наслаждение. Жизнь
слишком коротка и так не успеваешь ничего сделать. Разговора о России и быть не может.
Туда уезжает ее мать.
А тут великий, единственный и неповторимый Бастьен-Лепаж, от которого она просто без
ума:
“Гений - что может быть прекраснее! Этот невысокий, некрасивый человек кажется мне
прекраснее и привлекательнее ангела. Кажется, всю жизнь готова была бы провести -
слушая то, что он говорит, следя за его чудными работами. И с какой удивительной
простотой он говорит!.. Я до сих пор нахожусь под влиянием какого-то невыразимого
очарования... Я преувеличиваю, я чувствую, что преувеличиваю. Но право...”
Это запись от 30 апреля 1883 года, в этот день она говорила с Бастьен-Лепажем, который
объяснял ей свою картину “Офелия”. Дневник не объясняет нам, где это происходило, но
мы уверены, что на открытии Салона, которое как раз и состоялось в этот год 30 апреля.
Открытие, правда, было омрачено вестью о смерти Эдуарда Мане. Художники обсуждают
эту страшную смерть от гангрены, которая в свою очередь была следствием застарелого
сифилиса. Пытаясь спасти художника, врачи прямо на дому отрезали ему ногу. Тогда такие
операции практиковались в домашних условиях. Видимо, не найдя куда пристроить
обрубок, они засунули ногу в камин, где потом ее и нашли родственники.
Но жизнь идет, кто-то потрясен смертью Мане, а кто-то обсуждает свою Офелию с
молодой девушкой, смиренно принимая от нее титул “гения”.
Пока идет Салон, Бастьен-Лепаж почти ежедневно у Башкирцевых за обедом, заходит
Робер-Флери и Жулиан. Мария постоянно советуется с друзьями по поводу своей будущей
картины “Святые жены” или, как ее еще называют, “Жены-мироносицы”. Небольшой этюд
к этой картине сохранился в Саратовском музее, который основал художник Боголюбов, подолгу живший в Париже и встречавшийся с Башкирцевой в последний год ее жизни.
Робер-Флери предостерегает ученицу, что для картины такого рода нужно быть знакомым
с очень многими сторонами техники, о которых она даже не подозревает. Она же считает, что все можно победить одним лишь порывом.
Главное же в ее личной жизни - это определиться, любит ли она Бастьена или только
желает нравиться ему. Одно ей ясно, что ее приподнятое состояние красит ее: кожа
сделалась бархатистой, свежей, глаза оживлены и блестят.
Все время она посвящает работе, снова принялась за своих мальчиков, только теперь
делает их во весь рост, на большом холсте: именно этот холст теперь находится в Чикаго.
“Я живу вся в своем искусстве, спускаясь к другим только к обеду, и то ни с кем ни говоря.
Это новый период в отношении моей работы. Мне кажется мелким и неинтересным все,
исключая то, над чем работаешь”. (Запись от 8 мая 1883 года.)
По вечерам в ее мастерской собираются друзья-художники. Она пикируется с Бастьен-
Лепажем, заставляя его ревновать к скульптору Сен-Марсо, у которого она занимается
скульптурой. Он ревниво кидает ей: “Да, я ревную, ведь я не высокий брюнет!”
Она снова и снова заполняет страницы своего дневника описаниями картины “Святые
жены”, и разговорами со своими учителями об этой картине.
22 мая она работает в своей мастерской и ждет известия о присуждении медалей Салона.
Она признается себе, что ежели ничего не получит, то будет досадно. Она дрожит,
вздрагивает при каждом звонке, но узнает о том, что получила награду только из утренних
газет 24 мая. Ее оскорбляет, что “эти господа не потрудились уведомить ее ни одним
словом”. Она отправляется с Божидаром Карагеорговичем в Салон. Стоит полностью
привести ее отзыв об этом посещении:
“В половине десятого мы отправляемся в Салон. Я прихожу в свою залу и вижу свою
