Гертруда Кирхейзен - Женщины вокруг Наполеона
К сожалению, этим счастливым дням скоро пришел конец. Час расставания пробил. Мария-Луиза, которая в Дрездене не делала почти никаких выездов, чтобы не потерять ни одной минуты совместного пребывания с Наполеоном, горько рыдала, когда 26 мая он простился с ней. Она так с ним свыклась, что боялась даже самой короткой разлуки, а тем более такой, когда было неизвестно, сколько времени она продлится. Без него, без его нежной заботливости, без его сильной поддержки она чувствовала себя бесконечно одинокой. «Вы достаточно знаете меня, – писала она в то время своей придворной даме г-же де-Люсе, – чтобы представить себе, как я грущу и чувствую себя несчастной. Я стараюсь превозмочь себя, но мне не будет веселее вплоть до того момента, когда я вновь увижу его».
Единственным утешением для нее были его письма, полные теплого чувства к ней. В них, конечно, не было той страсти, которая рвалась наружу в его любовных письмах к Жозефине, когда в Италии он шел от победы к победе, но Мария-Луиза была уже довольна, когда он писал ей: «Ты понимаешь, что я стремлюсь душой к тебе так же, как и ты ко мне, и я хотел бы быть с тобой, чтобы высказать тебе все те чувства, которые я питаю к тебе. Будь здорова, мой друг. Весь и навсегда твой».
Это он писал ей, когда покидал дымящиеся развалины первопрестольной русской столицы. Два месяца спустя, побежденный стихиями, он вернулся неожиданно к своей Марии-Луизе в жалкой повозке, в сопровождении одного только верного Коленкура, вернулся из того похода, который он так самоуверенно начал со своей великой армией. От великого до смешного был только один шаг!
Скала дрогнула, гранит дал трещины. Указанием на то, что его власть поколебалась, послужило ему уже покушение Мале; но его воинственный дух еще не был сломлен. Новая прекрасная армия выросла как из земли по мановению волшебного жезла, и с ней весной 1813 года Наполеон снова пошел на новые военные подвиги в Германию
Снова Мария-Луиза осталась одна. Император 30 марта назначил ее правительницей с суммой придворного штата в 4 000 000 франков, – честь, которой никогда не удостаивалась императрица Жозефина. На молодых плечах Марии-Луизы лежало теперь бремя государственных забот. В качестве регентского советника, однако, при ней состоял герцог Пармский эрцканцлер Камбасерес, и через его руки проходили все дела. Наполеон настоятельно наказал ему, чтобы все те неприятности, которые несут с собой дела правления, были устраняемы от молодой императрицы. В особенности он приказывал ему обращать внимание на полицейские донесения, чтобы не все их доводить до сведения Марии-Луизы, так как он не хотел, чтобы безобразные и низкие стороны человеческой жизни имели доступ к ее неиспорченной душе. «Не нужно загрязнять душу молодой женщины некоторыми нечистоплотными подробностями», – писал он однажды между прочим главному канцлеру.
Мария-Луиза всячески старалась выполнять свои обязанности к большому удовольствию своего мужа, который не раз отзывался о ней за это с похвалой перед своим тестем. Чтобы облегчить ей немного разлуку, он вызвал ее к 26 июля в Майнц, где и провел с ней несколько дней. Со своим шталмейстером Колленкуром он говорил об этом свидании, как счастливый юноша, который мечтает увидеться со своей возлюбленной. Он был в бодром и довольном настроении, и морщины заботы исчезали с его лба, когда он говорил о том, что скоро сможет обнять свою жену и сына. И после свидания с Марией-Луизой, полный нового мужества, он возвратился в Дрезден.
И как же он вернулся осенью того же года с этой войны? Уничтоженный, преданный отцом своей жены и все-таки еще защищающийся, как раненый лев. Свидание с женой и сыном вышло необычайно трогательное. Нежно прижал Наполеон свою жену к груди и поцеловал сына со всей любовью счастливого отца. Относительно императора Франца, своего тестя, он не обмолвился перед Марией-Луизой ни одним горьким словом.
Только три месяца смог Наполеон отдохнуть в кругу своей семьи. Союзные войска переступили границы Франции. Снова нужно было драться, но теперь уже на родной почве и против своего собственного тестя. Для Марии-Луизы это было тяжелым испытанием. Первой мыслью Наполеона было обеспечить ей и сыну безопасность. А кому он мог вернее поручить ее, как не национальной гвардии? Поэтому прежде чем выступить в поход, он собрал 22 января 1814 года в маршальском зале в Тюильри офицеров национальной гвардии и поручил их охране императрицу и своего сына. Это был торжественный момент, когда Наполеон произнес слова: «Я вверяю вам самое любимое, чем я обладаю: императрицу, мою супругу, и римского короля, моего сына! Вы отвечаете мне за них, не правда ли?» – повторил он несколько раз. В ответ ему из груди всех этих бравых воинов раздалось единодушное, восторженное «Vive l'empereur!». После этого Наполеон поцеловал своего сына, и многие глаза при этом увлажнились слезой. Два дня спустя, уничтожив важнейшие свои бумаги, он в три часа ночи простился с женой и с сыном. Ему не суждено было больше свидеться ни с Марией-Луизой, ни с маленьким Наполеоном.
Пока Наполеон в этом походе превосходил самого себя, пока он делал чудеса военного искусства и храбрости, пока он снова превращался в генерала Бонапарта 1797 года, в Париже решалась его судьба. Враг стоял у ворот города, где была его Мария-Луиза, где был его единственный сын. Еще 8 февраля он писал Жоэефу: «Пока я жив, Париж не будет занят врагами!» – и поручал одновременно брату свою жену и сына. «Если я буду жив, – писал он дальше, – то мне должны повиноваться, и я не сомневаюсь, что это будет так. Если я умру, то мой царствующий сын и императрица не должны попасть в руки врагов, а ради чести Франции должны с последними солдатами укрыться в отдаленнейшей деревне. Вспомните о супруге Филиппа V! Что в таком случае подумали бы об императрице? О ней сказали бы, что она покинула трон своего сына и мой! А союзники были бы рады увезти ее пленницей в Вену… Если императрица и римский король попадут в руки неприятеля… то вы и все другие, несмотря на все ваши уверения, будете мятежниками!»
«Я предпочел бы лучше умертвить своего сына, чем допустить, чтобы он вырос в Вене как австрийский принц. Я никогда не мог видеть «Андромаху» без того, чтобы не сожалеть о судьбе Астианакса, и мне казалось истинным счастьем для него, что он не пережил своего отца». И еще раз, 16 марта, в письме к Жозефу Наполеон повторяет то же самое: «Если неприятель приблизится к Парижу с настолько сильным войском, что всякое сопротивление покажется невозможным, то пусть правительница и мой сын, важнейшие сановники и министры, члены сената и председатели государственного совета, старшие коронные офицеры вместе с бароном де-ля-Буйери и государственной казной – все уедут по направлению к Луаре. Не покидайте моего сына и постоянно помните о том, что я лучше готов видеть его в Сене, нежели в руках врагов Франции. Судьба Астианакса в качестве пленника греков всегда представлялась мне несчастнейшей судьбой истории».
