Всеволод Гаккель - Аквариум как способ ухода за теннисным кортом
Тем не менее концерты продолжались, и музыканты по-прежнему были рады выступать в этом месте. К этому времени в городе уже появились другие площадки, что было хорошо. Я и собирался всего лишь оживить ситуацию в городе, создать питательную среду, которая даст плоды через некоторое время. И мне показалось, что мы свою задачу выполнили. Я начал немного уставать. Некоторые ребята тоже. Мы не могли уже гарантировать стабильную заработную плату и те, кто прибился исключительно ради работы, откололись. Наше предприятие становилось убыточным. Было видно, что с таким доходом мы долго не продержимся. Кострикину не продлевали аренду. Уже несколько раз отключали электричество и нам не хватало денег, чтобы покрывать все расходы, и мы полезли в долги, которые в итоги остались моими персональными. Но я не роптал и готов был к тому, что потеряю деньги. Я знал, ради чего я все это затеял, и меня удовлетворил бы любой результат, поскольку интересовал собственно процесс делания и то, каким образом нам это делать удавалось.
Мой дом приходил в упадок. Когда я приходил в клуб, я морально отдыхал, хотя временами и там было не сладко. Но ничто не могло сравниться с тем адом, что был у меня дома. Брат Алексей опустился на последнюю ступень деградации. У него в комнате постоянно кто-то жил. Как правило это были люди, только что вышедшие из тюрьмы. Они всю ночь колобродили, но самое страшное начиналось, когда они готовили еду. Они притаскивали какое-то совершенно несъедобное мясо или какие-то потроха и часами вываривали их до состояния «съедобности» (можно ещё сделать поправку на то, что я вообще не ем мясо, и меня удручает запах даже «свежего» бульона). Я задыхался от вони, но деваться было некуда. Каждый день я мыл ванну, но всё равно мне было противно принимать душ. Они с друзьями ходили по помойкам и сортировали найденное. Что-то вероятно удавалось продать, остальное просто сваливали в комнате и по всей квартире. Каждый день, натыкаясь на какую-нибудь дрянь в ванной, я закидывал её к нему в комнату. Мать физически страдала, так как совершенно не имела покоя. На всех спальных местах кто-то ночевал, и он пристраивался у неё в комнате на полу, либо умудрялся залезть к ней за спину. У него началось рожистое воспаление ног, которое превратилось в незаживающие язвы. Он был счастлив, теперь он мог выставлять свои ноги напоказ и просить милостыню по поездам. Ему дали инвалидность и какую-то пенсию, и он все время выщемлял в Собесе какие-то талоны на еду в столовой. В результате он находил каких-нибудь собутыльников, которых кормил в столовой, а они за это ему наливали. Выпивку он находил каждый день, в его арсенале было бесчисленное число комбинаций, которые можно было тасовать в любой последовательности, и какая-нибудь всегда давала результат. У него были припадки агрессии, один из которых кончился тем, что он с палкой напал на дворника, когда та мыла лестницу, и разбил ей очки. Она стала заикаться от шока, ему же дали полтора года условно и он очень гордился – теперь он имел судимость и со своей гопотой мог быть на равных. Приходил участковый, который ничего не мог сделать. Если Алексея забирали за какой-нибудь беспредел, то тут же отпускали, так как в местном отделении милиции его все знали и никто не хотел с ним связываться – пусть лучше идет домой, лишь бы не доставал. Он занимал деньги у всех соседей по лестнице, всё про всех знал и всем всё рассказывал про меня. У меня было безвыходное положение, мне некуда было деваться, так как я не мог оставить мать. Он отказывался менять квартиру и парализовал меня по всем статьям. Он уже двадцать лет не платил за квартиру, и все эти годы все расходы по дому ложились на меня, поскольку мне приходилось вести все хозяйство.
В этот время мне позвонили родственники и сказали, что умерла сестра Нонна. У неё был такой же диагноз, как и у нашего отца, и у брата Андрея. Я решил не говорить об этом матери. Хотя перед отъездом в Израиль они и восстановили дипломатические отношения, но душевного тепла не возникло. И для неё эта смерть не имела никакого значения. Она всегда была склонна давать неадекватную оценку, даже в самой обычной ситуации. Так пребывание Людмилы в нашем доме, после которого прошло лет пятнадцать, иногда всплывало при каждом удобном и неудобном случае. С Алексеем же я и вовсе никогда ни о чём не говорил. Мне было жаль, не успел я обрести сестру, как уже её потерял.
Наш клуб по-прежнему был достопримечательностью, и когда в город кто-нибудь приезжал, то его непременно приводили к нам в клуб. Так как-то мне позвонил Аркаша Волк из Москвы, который в то время был директором «Двух Самолетов» и сказал, что на следующий день в Петербург должен приехать Дэвид Бёрн (Бирн), которому он порекомендовал посетить наш клуб. Дэвид позвонил мне по приезде, и мы договорились встретиться прямо в клубе. Был очень удачный вечер. «Химера» собиралась играть unplugged и должна была выступать московская группа «Наив». Я никому не сказал об ожидаемом визите, чтобы музыканты не выпендривались. Дэвид пришёл вместе с известной американской тусовщицей и фотографом Хайди Холлинджер, которая уже давно жила в Москве. Уже играла «Химера», и я провел их за пульт на гостевое место. Дэвида почти никто не заметил, но в перерыве его все же кто-то опознал, и по клубу пробежал слух. Когда этот слух дошел до музыкантов «Наива», которые уже были на сцене, он претерпел некоторые изменения и солист группы сказал, что они рады приветствовать находящегося в зале Дэвида Гилмора. После концерта мы пригласили наших гостей на традиционное чаепитие и нарядили их в наши национальные кителя. Они были чрезвычайно признательны и долго крутились перед зеркалом, примеряя подходящие по размеру экземпляры, благо их у нас было много. На следующий день мы с Сологубом встретили их и пошли на Пушкинскую, 10 знакомить с местными достопримечательностями. Мы шли по улице Марата и встретили Рыбу, который вышел за пивом. Он долго смотрел на Дэвида и ничего не понял, думая, что это галлюцинация – они как раз с дружками пили и смотрели «Stop Making Sense». Вечером мы пошли в «Десятку». Недели через две он снова приехал в город на собственную фотовыставку в галерее «Борей». А на следующий день после выставки мы в клубе устроили закрытую вечеринку по случаю его приезда. Это совпало с Масленицей, и девушки целый день пекли блины и томили их в огромных кастрюлях, чтобы сохранить теплыми до вечера. Я очень расстрогался, когда Дэвид с Холли появились в наших кителях, и Дэвид сказал, что все это время они их не снимали. Гостей пришло человек сто, и все объелись блинами до такой степени, что даже осталось. Играли «Револьвер», «Markscheider Kunst» и «Wine», но Дэвид не обратил внимания на музыкантов.
