Борис Носик - Прекрасные незнакомки. Портреты на фоне эпохи
«Нет, нет, – захотелось мне сказать. – Это единственное, что я о вас не думаю. Я знаю, вам было страшно. Это многое для меня объясняет. То, что непонятно иностранцам. Значит, все-таки послали, – подумалось мне, – или отпустили после хорошего инструктажа…»
– Он правильно поступил, оставив вас. Он был умный человек, – сказал я вежливо. И тут же устыдился сказанного, потому что она отозвалась с надрывом, почти с ненавистью.
– Он был дурак!
Я молчал. Мне нечего было сказать. Все, что она сказала, было и важным, и неожиданным… А ей вдруг показалось, что она сказала слишком много. Или что сказанное требует расшифровки.
– Он жаловался Сталину на нерешительность здешних коммунистов. Он звал его к действию. А Сталин сказал, что они сами разберутся. Сталин был умный…
За окном стемнело. Беседа стала ходить по кругу. Что она думает о Сталине, я мог бы и сам догадаться. Я спрятал в сумку бесценный блокнот. Спасибо, бородатая Майя…
Довольно скоро после этого она ушла на Восток Вечный (как говорят масоны). После ее смерти стали происходить на нашей с ней родине некоторые отрадные перемены. Разрешили читать кое-какие архивные документы, печатать кое-какие книги. В некогда засекреченных бумагах из партархива то и дело попадались имена Майи и ее подопечного старичка Роллана. Через него органы и Коминтерн прокручивали самые разнообразные международные и даже внутрипартийные мероприятия: Роллан был безотказным. Но конечно, сам бы он никогда не додумался до этих акций. Ему следовало все подробно разжевывать, и Майя оказывалась под рукой. Конечно, и она самостоятельно ничего не могла придумать. Инструкции поступали из Москвы – через парижских кураторов более высокого ранга. По части разведтехники она, видно, не была такой уж неопытной. От веселой коктебельской вдовушки 1919 года Майя ушла далеко и, наверно, пережила за эти годы немало трудностей и страхов.
Вдова белогвардейца-князя должна была крутиться, чтоб выжить и прокормить сына. Сперва она работала во французском консульстве. Тогда ее, скорей всего, и «уполномочили». Она была человек нужный. Ее интимные и просто дружеские связи давали выход на Пастернака, Иванова, Эренбурга, Цветаеву. Она становится секретаршей Гильбо, который был приговорен к смерти во Франции, а в Москве работал во французской секции Коминтерна. Может, тогда она и проходит настоящую профессиональную школу. Первые письма Роллану она пишет в 1922-м. Он, впрочем, не изъявил тогда большого желания продолжать переписку, попрекнул ее моральной неустойчивостью и не помог пристроить у издателей ее французские стихи.
Недавно я наткнулся на записи о тогдашней Майе в дневниках юной провинциальной барышни Ольги Бессарабовой. Ольга восхищается талантами Майи и приходит в ужас от ее развращенности. «Сохрани Бог, – пишет она, – всех моих друзей и недругов близко подойти в жизни к ней… не знаю, как рассказать о Майе, которая может пленить, очаровать, странно заинтересовать, привлечь к себе каждого, кто подвернется ей на дороге, особенно, кто ей понадобится… Во всей моей жизни не знаю более страшных (опасных) людей…» Особенно испугала воронежскую девушку сцена групповой лесбианской любви с участием Майи, Марины Цветаевой и вдовы Скрябина…
Некоторое время Майя служит секретарем у профессора французской литературы П.С. Когана и, конечно, вступает с ним в связь. Вполне возможно, что она присматривает за этим знаменитым деятелем науки, усердно дававшим классовую трактовку явлениям французской литературы, но, как упрекали его посмертно советские энциклопедии, не сумевшим полностью «овладеть марксистско-ленинским методом в литературоведении» И все же это был в те годы крупный начальник, руководитель Государственной академии художественных наук. В 1925 году его назначили комиссаром советского павильона декоративного искусства на парижской выставке, и он взял с собой в Париж Майю, одну из своих секретарш. Здесь она знакомится с известным писателем Жоржем Дюамелем и пытается, как изящно формулирует это специалист по Роллану Бернар Дюшатле, стать его духовной дочерью. Дюамель, по сообщению того же Дюшатле, отвергает «ее авансы». Тем не менее в 1927 году Майя помогает писателям Дюамелю и Дюртену устроить поездку в Советский Союз, где выступает в качестве их «чичероне» (в 1928-м она сопровождает поэта Шарля Вильдрака – вошла в обойму). Как и положено профессионалу, допущенному к «работе с иностранцами», Майя демонстрирует подопечным высшую степень «веры в большевистский режим» и агитирует их «за советскую власть».
Позднее Дюамель дважды упоминает ее в своих книгах, а попав в том же 1927 году вместе с Дюртеном в гости к Роллану, разжигает любопытство стремительно «левеющего» гуманиста рассказами о проказнице Майе. Разволнованный этими рассказами, Роллан в погожий апрельский день 1928 года пишет Горькому:
Знаете ли вы Марию Кудашеву, которая пишет мне из Москвы и о которой мне говорили Дюамель и Дюртен? Она была их преданным гидом в России. Она сейчас просто влюблена в большевизм – я читал ее прелестные французские стихи (не те, что вышли: она, на мой взгляд, опубликовала не лучшие).
Переписка между Ролланом и Майей возобновляется. Письма идут все более нежные (тут она тоже профессионалка, или ей помогали высокие профессионалы, близкие к разведке), минуют цензуру без задержки, и Роллан посылает Майе книгу про Ганди с нежной надписью. А она в своих письмах дает обещания, выходящие далеко за пределы ее скромной дамской компетенции, – скажем, выпустить в Москве полное собрание его сочинений. Чтоб написать такое, она должна была «посовещаться с товарищами».
Роллан решил пригласить Майю к себе в Швейцарию. Он обратился за протекцией к Горькому, тот за разрешением обратился к «товарищам», майиным коллегам. Не будь у них далеко идущих планов, никуда бы она не поехала. А может, именно «товарищи» ее к Горькому и отфутболили, чтобы Роллану не показалась подозрительной готовность властей ее отпустить. Так или иначе, Майя приехала в Швейцарию к Роллану, гостила там в августе – сентябре 1929 года и, как удовлетворенно сообщает французский эксперт, успела рассказать Роллану «о своем пути от старого мира к новому и о своей вере в большевизм».
Снова она поехала в Швейцарию в конце 1930 года. Декоративного вмешательства Горького больше не требовалось. Теперь делами Роллана ведали непосредственно «товарищи» (через свои отделы, в том числе через Всесоюзное общество культурных связей с заграницей – ВОКС). Все вместе они и послали трепетную Майю выходить замуж за Роллана. Невеста была не самой первой молодости, но все же на 29 лет моложе уже растранжирившего здоровье гуманиста Роллана, к тому же она была княгиня, перешедшая в лагерь пролетариата, и могла поделиться с ним энтузиазмом «святой веры».
